Колокола победы
Никто не расскажет
По словам Ольги Ходаковской, в основном были использованы материалы, хранящиеся в самом музее, а также в библиотеке, которая формируется при епархиальном архиве: в ней находятся издания, которые передают в дар правящему архиерею. Часть материалов передана Центральным государственным архивом Санкт-Петербурга — бывшим партархивом на улице Антонова-Овсеенко.
Что касается архивов храмов, то их практически нет. Сохранился указ 1933 года митрополита Ленинградского Алексия (Симанского), где предлагается всем архивам ленинградских храмов передать документы, но куда — в нем не указано.
— Никто не знает, где хранится епархиальный архив 1930-х годов и военных лет — ведь какая-никакая, а была канцелярия у митрополита Алексия! —продолжает Ольга Ивановна. — Правда, у него не было даже пишущей машинки, но от руки он писал. Есть отдельные документы в личных делах священников, написанные его рукой: например, ставленническая грамота диакона Николая Артемьева, которого в апреле 1943 года рукоположили во пресвитера. Есть еще подобного рода документы, но целиком архивов блокадного и довоенного времени нет. В печатных архивных справочниках встречается информация, что архив епархиального совета, который действовал в 1930-е при митрополите Серафиме (Чичагове), находится в архивах Лубянки в неразобранном виде.
К сожалению, сейчас вряд ли удастся услышать какое-нибудь живое свидетельство: людей, бывших в то время в сознательном возрасте, практически не осталось в живых.
— Время личных, изустных воспоминаний ушло,— говорит Ольга Ходаковская.— Мы складываем наши представления из воспоминаний прихожан, самих священников, из публикаций в «Журнале Московской Патриархии» начиная с 1943 года: там немало публикаций, связанных с Ленинградом. Дополнительные сведения пришлось искать в интернете, среди краеведческих материалов. Краеведы—это в основном люди, которые, уйдя на пенсию, занимаются историей своего района. При изучении районов, где стояли блокадные храмы, они, как правило, тему храма затрагивают: записывают воспоминания очевидцев, и бывают очень интересные материалы.
Все силы — обороне страны
Ольга Ивановна объясняет, что, конечно, священнослужителей нашей епархии, воевавших на фронтах Великой Отечественной, несколько больше, но для экспозиции были выбраны имена тех, чьи фотографии сохранились и есть достаточно биографических данных. К сожалению, в живых ныне осталось всего двое — это протоиереи Аркадий Иванов и Иоанн Миронов. Есть среди фронтовиков и архиереи: архиепископ Тихвинский с 1970 по1986 год Мелитон (Соловьёв; 1897–1986) и митрополит Алексий (Коноплёв), с 1957 по 1961 год — епископ Лужский, викарий Ленинградской епархии (1910–1986). Многие имеют боевые награды, благодарности — это также отражено в экспозиции. Большинство воевавших священнослужителей приняли сан уже после войны. Исключение — владыка Мелитон: до войны он был священником, в военные годы сделал перерыв в служении, а в 1954 году принял постриг и продолжил служение, а также протоиерей Андрей Крылов, священник с 1922 года.
Среди духовенства, служившего в блокадном Ленинграде, тоже были те, кто удостоился правительственных наград. Например, протоиерей Иоанн Горемыкин (1869– 1958), бывший настоятелем храма святого Димитрия Солунского в Коломягах, награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» — под его руководством прихожане храма собрали значительную сумму на танковую колонну имени Дмитрия Донского.
Протоиерей Владимир Дубровицкий (1886–1948), клирик Никольского кафедрального собора, был награжден медалью «За оборону Ленинграда». Сохранились воспоминания его дочери Милицы, перед войной—балерины при Оперной студии Ленинградской консерватории: «Всю войну не было дня, чтобы отец не пошел на свою работу. „Надо идти, дух в людях поднимать, утешать в горе, укрепить, ободрить“. И шел в свой собор. За всю блокаду — обстрел ли, бомбежка ли — ни одной службы не пропустил. Помню, выйду его проводить, смотрю, как снег в спину бьет, ветер рясу раздувает, вот-вот с ног свалит, и понять не могу, на чем он держится —ведь последний кусок мне отдавал. Ночью проснусь—он сидит, о чем-то думает. За мою сестру переживал очень: Лариса прошла всю войну, несколько раз ранена была. Но отец страдал молча, никогда не жаловался, да еще и других поддерживал… Деньги, что у нас были, отец пожертвовал на оборону, тогда многие священнослужители так поступали». Текст этот довольно хорошо известен, он ранее публиковался, но авторам экспозиции удалось разыскать фотографию Милицы Дубровицкой.
Протоиерей Николай Ломакин, служивший в годы войны сначала в Никольском Большеохтинском храме, затем в Князь-Владимирском и Никольском соборах, выступал свидетелем на Нюрнбергском процессе, его показания многажды публиковалась, как и фотография священника с военными наградами на фоне Исаакиевского собора. Экспонируется и портрет, сделанный художником Николаем Жуковым во время Нюрнбергского процесса.
Повествует выставка и об утратах, которые несли служащие в Ленинграде священники. Так, настоятель Никольского собора протоиерей Михаил Славнитский (1887–1985) после смерти дочери Натальи, похороненной на Большеохтинском кладбище, попросил перевести его настоятелем кладбищенской Никольской церкви, поближе к месту упокоения дочери. На фронте погиб и его старший сын Сергей.
По поручению Президиума Верховного Совета СССР 11 октября 1943 года группе ленинградских священнослужителей были вручены медали «За оборону Ленинграда». Как указано в сопроводительном тексте, они «активно помогали укреплению обороноспособности города, участвовали в сборе средств на вооружение и подарки для Красной Армии. Лишь на сооружение танковой колонны „Дмитрий Донской“ собрано было свыше шести миллионов рублей». На фотографии ТАСС для газеты «Известия» запечатлены некоторые из них: настоятель Большеохтинского храма протоиерей Михаил Славнитский, клирик Никольского собора протоиерей Владимир Дубровицкий, митрополит Ленинградский Алексий и клирик Никольского собора протоиерей Николай Ломакин.
Среди награжденных этой медалью — и настоятель Спасо-Преображенского собора протоиерей Павел Фруктовский (1878–1954). Интересно, что о награждении священника ходатайствовали прихожане. Вот что они писали: «В зиму 1941–1942 гг., когда отсутствовало трамвайное сообщение, а живет отец Павел от собора в 15 км, он, опухший от недоедания, в возрасте 65 лет, ежедневно посещал собор. Он был единственный священник, временами он приходил на службу совсем больной, домой уже не мог возвращаться и ночевал в холодном соборе. Много месяцев отец Павел обслуживал приход на пределе физических возможностей: он один и литургисал, и исповедовал, и отпевал, и крестил, совершая все требы. При этом он неустанно воодушевлял в своих проповедях прихожан „на терпение и переживание трудностей города и фронта“ и призывал к активной помощи в труде и внесению свободных денег на оснащение техникой Красной Армии. Благодаря молитве и проповеди отца Павла прихожане собора собрали в Фонд обороны больше миллиона рублей». От голода к весне 1942 года из шести клириков Преображенского собора в живых осталось лишь двое — протопресвитер Павел Фруктовский и диакон Лев Егоровский.
Примечательна групповая фотография духовенства Ленинградской епархии 1943 года: там мы видим и блокадного митрополита Алексия (Симанского), и его преемника на нашей кафедре архиепископа (впоследствии митрополита) Григория (Чукова). На этой фотографии запечатлены большинство героев экспозиции.
Конечно, невозможно обойти вниманием блокадного митрополита Алексия (Симанского), впоследствии Предстоятеля Русской Православной Церкви. «Нередко он служил литургию один, без диакона, после смерти диакона Верзилова. Облачался в алтаре, сам читал помянники и каждый вечер служил молебен Николаю чудотворцу. Оставшись один, обходил храм с иконой великого угодника Божия»,— говорится о владыке Алексии в одном из воспоминаний.
В блокаду правящий архиерей жил в Никольском кафедральном соборе, на хорах третьего этажа. Резиденция его состояла из кабинета и кухни, перегороженных занавеской. Диакон Павел Маслов часто оставался ночевать на хорах собора за клиросом, иподиакон Костя Фёдоров на диване в кабинете митрополита, а сам владыка ложился спать на ванне, накрытой досками.
О подвиге владыки Алексия известно довольно широко, а вот о том, что митрополиту всецело помогала его сестра Анна Владимировна Погожева, в монашестве Евфросиния (1878–1958), знают немногие. На выставке можно увидеть её фотографию.
В оккупации
Ленинград немцам взять не удалось, но многие пригороды были оккупированы — отдельный стенд посвящен церковной жизни на этих территориях. Приведены биографические сведения о священниках, которые были привлечены для приходского служения так называемой Псковской миссией, созданной немецким военным руководством.
Общеизвестно, что немецкое командование, преследуя чисто политические цели, разрешало открывать храмы в захваченных населенных пунктах. Положение священнослужителей было крайне сложным, за ними пристально следили, но, тем не менее, большинство из них сохранили верность Родине и помогали партизанам.
Самым известным священнослужителем нашей епархии, оказавшимся на оккупированной территории, был преподобный Серафим Вырицкий. Он на камне молился о победе над врагом, повторив подвиг преподобного Серафима Саровского. Кроме того, иеросхимонах Серафим безбоязненно предсказал немцам поражение.
Протоиерей Феодор Забелин (1868–1949) служил настоятелем Знаменской церкви в Пушкине, с 1942-го — Павловского собора Гатчины. Однажды он укрыл в алтаре советского разведчика.
— Известна фотография «Священник благословляет партизан. Ленинградская область». По фото из личного дела нам удалось выяснить, что это отец Николай Аннинский, в годы оккупации служивший в Кингисеппе, член Поместного Собора 1945 года,—рассказывает Ольга Ходаковская.
Священник Константин Чудовский (1862–1945), еще в XIX веке окончивший Московскую духовную академию, служил в Тихвинском храме на окраине поселка Сиверского, оккупированного с августа 1941 по 30 января 1944 года. Однажды над поселком произошел воздушный бой, советский самолет был сбит. Несколько дней продолжались поиски наших летчиков в ближайшем лесу и в самом поселке. Пришли и к дверям Тихвинской церкви. Настоятель пустил немцев в церковь, запретив заходить с собакой. Летчиков, которые скрывались именно в этом храме, не нашли: отец Константин спрятал их в алтаре под престолом. Там они и оставались, пока однажды ночью их не увели партизаны. Об этом свидетельствуют воспоминания Сергея Павловича Раевского, освобождавшего поселок Сиверский в рядах 127-й стрелковой дивизии,— отца нынешнего епархиального древлехранителя Ивана Раевского.
Протоиерей Алексий Кибардин (1882–1964), выпускник Санкт-Петербургской духовной академии, в годы оккупации служил на погосте Козья Гора. В этом районе активно действовали партизаны, которым отец Алексий помогал деньгами и провизией. Оба его сына служили в Красной Армии, один погиб, другой дошел до Берлина. В 1945–1950 годы отец Алексий служил настоятелем в Казанской церкви Вырицы. Осужден за пособничество оккупантам, но вину не признал. По освобождении в 1956 году был полностью оправдан и продолжил служение.
Пасха под бомбами
Во время блокады в городе действовало десять православных храмов, девять из которых сохранились. К Московской Патриархии относились Николо-Богоявленский и Князь-Владимирский соборы, Никольский храм на Большеохтинском кладбище, храм Иова Многострадального на Волковском кладбище, Спасо-Парголовский храм и храм великомученика Димитрия Солунского в Коломягах. Спасо-Преображенский собор, храм преподобного Серафима Саровского на Серафимовском кладбище, Князь-Владимирский храм в Лисьем Носу принадлежали поначалу обновленцам (в блокаду обновленческие настоятели умерли, обновленческих епископов не было, и храмы вернулись в лоно Русской Православной Церкви). Действовала также иосифлянская Троицкая церковь в Лесном, не сохранившаяся до наших дней.
Несмотря на гонения, в разгар страшной голодной зимы 1941–1942 года православным общинам города для совершения Таинства Евхаристии были выделены в общей сложности 85 килограммов муки и 100 бутылок (75 литров) вина.
В «Журнале Московской Патриархии» за 1943 год приводятся воспоминания о Князь-Владимирском соборе в блокаду: «Певчие пели в пальто с поднятыми воротниками, закутанные в платки, в валенках, а мужчины даже в скуфьях. Так же молились прихожане. Вопреки опасениям, посещаемость собора нисколько не упала, а возросла. Служба шла без сокращений и поспешности, много было причастников и исповедников, целые горы записок о здравии и за упокой, нескончаемые общие молебны и панихиды».
Выставка отражает судьбы не только духовенства, но и мирян — к примеру, Льва Николаевича Парийского (1892–1972), который в 1920-е был помощником секретаря митрополита Вениамина (Казанского), а с 1938-го по 1944-й — регентом в Князь-Владимирском соборе, попутно исполняя обязанности и казначея, и председателя приходского совета собора. Он также был награжден медалью «За оборону Ленинграда», а впоследствии стал секретарем патриарха Алексия I и бухгалтером патриархии.
Экспозиция расскажет о малоизвестных фактах подготовки Никольского собора к маскировке. Работы были сложными, они велись и в зимнее время. 25 сентября 1942 года был подписан акт о выполнении в полном объеме маскировочных спецработ, причем приходской совет оплатил их стоимость.
В блокадном городе шла полноценная церковная жизнь, праздновали Пасху. В 1942 году она была необычно ранней — 5 апреля, и температура воздуха в тот день была минус восемь. Накануне на очистку улиц и дворов вышли 318 тысяч ленинградцев. Немцы планировали в ту ночь операцию «Ледяной удар» — она должна была уничтожить стоявшие на Неве корабли. В ходе этой операции сильно пострадал Князь-Владимирский собор. Операция сорвалась, но в городе в результате налетов погибли 160 человек, еще 50 погибли на следующий день. До этого дня бомбардировок с воздуха не было в течение трех месяцев. Пасхальное богослужение было перенесено на 6 часов утра, что позволило избежать еще больших жертв.
Несмотря на запрещение в 1930-е колокольного звона, колокола кладбищенской Серафимовской церкви уцелели, и в начале войны они по старому обычаю были спущены с колокольни «под спуд»: прихожане разобрали пол и потолок, вырыли глубокие ямы и осторожно, с молитвой, схоронили колокола. Через два с половиной года, получив известие об освобождении города от блокады, люди пришли к храму, в едином стихийном порыве сняли перекрытия, раздолбили мерзлую землю, достали и подняли колокола. Так без всякого разрешения властей в Серафимовской церкви зазвонили колокола, знаменуя переход к мирной жизни. Люди сменяли друг друга, и звон не умолкал дольше суток.
***
Еще недавно о духовенстве блокадного Ленинграда, о храмах осажденного города практически не говорили в медиапространстве. — Интерес появился только в последние годы: к нам стали часто приходить представители различных телеканалов, и петербургских, и федеральных,—рассказывает Ольга Ивановна.—Теперь уже никого не удивишь тем, что в блокаду были открыты храмы, служило духовенство. Мы в нашей экспозиции «пошли вглубь»: показали судьбы священников, которые служили в блокаду, и мирян — прихожан храмов, представили фотографии, в том числе никогда не публиковавшиеся, рассказали о значимых святынях блокадных храмов. Это не уложилось бы ни в один новостной сюжет.
