Жизнь как судьба

До тех пор, пока человек воспринимает собственную жизнь лишь как череду не связанных друг с другом событий, — ему не дано заниматься творчеством. Понимание жизни как судьбы — дар всех больших художников. Этим даром был сполна наделен русский поэт Николай Алексеевич Заболоцкий.

Он родился в 1903 году под Казанью. Вскоре семья переехала в Вятскую губернию, где и прошло детство Николая. Кто мог предвидеть в сыне участкового агронома и сельской учительницы выдающегося поэта России? Начальная школа, реальное училище в маленьком городке Уржуме… Увлечение рисованием, участие в самодеятельных вечерах с исполнением собственных сочинений… Это и есть — череда пестрых жизненных ситуаций. Однако Заболоцкий, обращаясь к тем временам, вспоминает прежде всего отцовский шкаф с книгами: «Здесь, около книжного шкафа <…> я навсегда выбрал себе профессию, сам еще не вполне понимая смысл этого большого для меня события». Иными словами, выбрал судьбу.

Сорванный, подобно другим юным провинциалам, с родных мест революцией 1917 года, Николай поступает в Петрограде в Педагогический институт имени А. И. Герцена на отделение русского языка и литературы. Во время учебы много пишет, подражая то Маяковскому, то Блоку, то Есенину. Собственного голоса, по признанию самого поэта, он тогда еще не находил и окончил институт, имея объемистую тетрадь плохих стихов.

Литературная жизнь в Петрограде 20‑х годов напоминала бурлящий котел. Творческие объединения, кружки и союзы нарождались как грибы. В 1925 году на одном из литературных вечеров Николай Заболоцкий знакомится с Александром Введенским и Даниилом Хармсом. Так появилось новое литературное объединение, которое вошло в историю под названием ОБЭРИУ (Объединение Реального Искусства). К тому времени Заболоцкий избавился уже от подражаний и ученичества. Более того, те стихи, которые ему нравились раньше, теперь он называл бормотанием, считая, что в искусстве надо говорить «совершенно определенные вещи». Ему удалось найти свой оригинальный поэтический метод и определить круг его приложения. Основной темой стихотворений этих лет становятся зарисовки городской жизни, вобравшей в себя все контрасты и противоречия того времени. «Старухи, сидя у ворот, / Хлебали щи тумана, гари. / Тут, торопяся на завод, / Шел переулком пролетарий. / Не быв задетым центром О, /Он шел, скрепив периферию, / И ветр ломался вкруг него…»

Недавнему провинциальному жителю огромный город представляется то чуждым и зловещим, то привлекательным особой причудливой живописностью. «Знаю, что запутываюсь в этом городе, хотя дерусь против него», — признавался Заболоцкий в одном из писем.

Будучи обэриутом, он пишет главную часть их манифеста: «Мы — не только творцы нового языка, но и создатели нового ощущения жизни и ее предметов». Себя он при этом называл «поэтом голых конкретных фигур, придвинутых вплотную к глазам зрителя». Друзья мечтали о том, чтобы соединить театр, живопись и музыку, поставив во главе всех искусств поэзию.

Художественным воплощением идей обэриутов стала первая книга Николая Заболоцкого «Столбцы» (1929). Торговцы на толкучке, завсегдатаи ресторанов, бродячие музыканты, механистические «Ивановы», едущие на работу «в своих штанах и башмаках», преуспевающие участники свадебного пира — вот герои «Столбцов», которые отображают мещанский быт периода нэпа. Книга вызвала бурную реакцию в прессе, диспутах, разговорах: ее и ниспровергали, и возносили. Но даже недружественные рецензии не оставляли сомнений: в поэзии появилась новая яркая индивидуальность. Удивительная поэтичность, необычная даже в те богатые на красочность времена, выражалась в неожиданных, но продуманных формах и была так или иначе отмечена всеми читателями.

Можно было бы предположить, что автора ждет пора творческого самоутверждения и многочисленных публикаций. (К этому времени Заболоцкий, увлеченно читавший сочинения К. Э. Циолковского и вслед за Хлебниковым склонявшийся к утопическому «учреждению» вселенской гармонии, постепенно отдаляется от обэриутов, становится самостоятельной фигурой.) Однако опубликованная в 1933 году поэма «Торжество земледелия» была оценена в печати как пасквиль на коллективизацию, хотя Заболоцкий писал об обратном. Для нового мира, бодро шагавшего по «набережной канала имени писателя Грибоедова», текст оказался слишком сложным. Уже подготовленный и даже набранный к тому времени сборник стихов и поэм так и не вышел в свет.

Тем не менее, в 30‑е годы поэт продолжал работать, и часть из созданных стихотворений вошла в его «Вторую книгу» (1937). Согласно фразеологии тех лет, стали говорить о «втором Заболоцком», который, якобы, избавился от «прежних ошибок». Казалось, поэта «простили».

Весной 1938 года Заболоцкий был арестован и осужден как участник вымышленной террористической организации ленинградских писателей. На допросах он не признал своей вины и ни на кого не донес. Только сильная воля и верность принципам нравственности помогли поэту перенести испытания, о которых он рассказал потом в «Истории моего заключения». В ней нет ни намека на любование собственной стойкостью, зато описано много счастливых «случайностей», спасших поэту жизнь. Судьба, в которую Заболоцкий верил с детства, жестоко и несправедливо его покарала, но все-таки и оберегла — и в лагерях на Дальнем Востоке, и в поселении под Карагандой, куда поэт был определен по отбытии срока.

Заболоцкий не только выжил, но смог завершить стихотворное переложение «Слова о полку Игореве», начатое еще в Ленинграде. Советская школа перевода находилась в те годы на самом высоком уровне, поскольку переводами занимались крупные поэты, которым не давали печатать собственные сочинения. Но одно дело быть переводчиком на свободе и совсем другое — в сталинском лагере. «Можно ли урывками и по ночам, — писал Заболоцкий из лагеря, — после утомительного дневного труда сделать это большое дело? Не грех ли только последние остатки своих сил тратить на этот перевод, которому можно было бы и целую жизнь посвятить, и все свои интересы подчинить? А я даже стола не имею, где я мог бы разложить свои бумаги, и даже лампочки у меня нет, которая могла бы гореть всю ночь…»

Перевод «Слова о полку Игореве», сделанный Заболоцким, считается лучшим. Корней Чуковский писал, что в нем «передано главное: поэтическое своеобразие подлинника, его очарование, его прелесть». Само по себе неудивительно, что именно Заболоцкий, тонко чуявший судьбу и взаимосвязь всего и вся в мире, сумел точнее других передать современникам полный именно таких сопряжений древний текст: «Далеко от крови почернев, / Задымилось поле под ногами, / И взошел великими скорбями / На Руси кровавый тот посев». Всеобщее признание перевода «Слова» помогло Заболоцкому в 1946 году добиться освобождения и даже восстановить свое членство в Союзе писателей.

Заболоцкий поселился в Москве, правда, своей квартиры не имел и вынужден был ютиться у знакомых. Его возвращение в литературу было медленным и мучительным. Львиную долю времени и сил он отдавал переводам — их было легче напечатать и они давали заработок. Помимо «Слова о полку Игореве», Заболоцкий сделал множество переводов грузинских поэтов, сербского эпоса. Лишь после XX съезда партии, на котором был осужден культ личности Сталина, поэт стал снова думать о публикации собственных произведений.

В московский период творчества Заболоцкого ясно прослеживается связь со стихотворениями, написанными в 1930‑е — в использовании юмора, иронии, даже гротеска. Как и прежде, поэта более всего волнует взаимоотношение человека и природы, мироздание. Поиск мерила гармонии между ними занимал мысли Николая Алексеевича на протяжении всей жизни. Вспоминая Вятский край, он писал: «Вдоволь наслушался я там соловьев, вдоволь насмотрелся закатов и всей целомудренной прелести растительного мира. Свою сознательную жизнь я почти полностью прожил в больших городах, но природа никогда не умирала в моей душе и отобразилась во многих стихотворениях».

Однако поздняя лирика Заболоцкого значительно отличается от его ранних произведений. Стих заметно упростился, стал яснее и мелодичнее. Внимание все больше концентрируется на образе человека, который для поэта — важнейший элемент Вселенной, результат и вершина созидания природы. С возрастом проясняются смыслы утверждения, сделанного еще в молодые годы: «Весь мир неуклюжего полон значенья!». Итогом долгих размышлений о том, почему «жизнь возникает после моей смерти», становится еще более глубокий интерес к духовному развитию человека, равно как и к бессмертию его души.

Я не умру, мой друг. Дыханием цветов

Себя я в этом мире обнаружу.

Многовековый дуб мою живую душу

Корнями обовьет, печален и суров…

В окончательном своде творчество Заболоцкого предстает законченным и внутренне логичным. Тем не менее, это отнюдь не прямая дорога. Да, поэт не похож сам на себя на разных этапах духовного своего пути: осознав иллюзорность той или иной созидаемой им «модели мира», он менял и стиль, и образный строй своих произведений. Но в его исканиях была внутренняя необходимость — жажда цельности и гармонии, поэтому и корпус его поэзии очень целен. Он писал по-разному и в то же время об одном — о величии и одновременно о ничтожности человека в круговороте вселенской жизни.

Случилось так, что «большим русским поэтом» Николая Алексеевича Заболоцкого впервые публично назвали в некрологе в 1958 году. А начало пути было там, в вятском селении, у отцовского книжного шкафа, где поджидала мальчика его будущая судьба, о которой тогда он лишь смутно догадывался.