Живой человек — живой голос
Воспоминания о блокаде… Кто только их не собирал. Изданы уже десятки сборников с блокадными мемуарами, еще больше — публикаций отдельных дневников. Есть «Блокадная книга» Даниила Гранина, есть ее визуализация, созданная Александром Сокуровым. Сайт «Я помню» уже много лет интервьюирует участников и свидетелей войны. Проект «Блокада. Голоса» уникален тем, что впервые предлагает не только текст, но и зримый образ носителя памяти.
Раздел: Крупный план
Воспоминания о блокаде… Кто только их не собирал. Изданы уже десятки сборников с блокадными мемуарами, еще больше — публикаций отдельных дневников. Есть «Блокадная книга» Даниила Гранина, есть ее визуализация, созданная Александром Сокуровым. Сайт «Я помню» уже много лет интервьюирует участников и свидетелей войны. Проект «Блокада. Голоса» уникален тем, что впервые предлагает не только текст, но и зримый образ носителя памяти.
Герои без эпоса
Что такое «Блокада. Голоса»? Это интервью с жителями Ленинграда 1941–1944 годов, его защитниками. Интервью в формате автобиографии, личных воспоминаний. Видеобеседы, опубликованные практически без вмешательства редактора и монтажа, составляют постоянно возрастающий фонд (сейчас таких бесед чуть более ста), который в январе будет опубликован на сайте blockadevoices.ru («Блокада. Голоса»). Несколько избранных рассказов под названием «Блокадные фрески» покажут по телевидению в юбилейном году.
В мировом масштабе идея не нова: англичане, например, в свое время активно интервьюировали участников битвы за Британию — и своих, и со стороны противника. Потом из этих интервью выросли настоящие документальные саги телеканала BBC. Наши блокадники еще ждут своего документального эпоса.
— Мне сложно понять, почему такая простая идея никому не приходила в голову — говорит режиссер проекта Алексей Олиферук. — Ведь блокада — это смысловой центр ленинградской истории XX века. Возможно, мы еще не почувствовали, что блокадники постепенно уходят… Или, может быть, не надеялись услышать от них ничего нового. Разве не все сказано в 1960–1980‑е годы? Оказывается, не все…
Как получилось, что все получилось
С темой блокады тележурналист Алексей Олиферук впервые соприкоснулся в 2002 году во время съемок короткометражного фильма «Первый кирпичный». Фильм рассказывал о крематории Первого кирпичного завода (на территории нынешнего Парка Победы), где были сожжены тела десятков тысяч ленинградцев. Удалось найти уникальные документы и, самое главное, — еще живых людей, работавших на заводе в военные годы… В 2011 году Олиферук снял для кинокомпании «Мир» 13‑серийный документальный сериал «Помню блокаду», который был построен на живых историях, рассказанных ленинградцами.
— Вот тогда и пришла в голову идея архивирования голосов и образов, — говорит Алексей. — Но где взять деньги? По идее, этим должны были бы заниматься соответствующие комитеты городской администрации. Но помощи от них не поступило. Выручил американский петербуржец, предприниматель Стивен Уэйн, который сам вынашивал подобную идею: он узнал обо мне от знакомых и просто позвонил, предложив помощь. Именно Стивен на первых порах обеспечил техническую часть съемок. Многие люди — те, кто разыскивал блокадников, договаривался об интервью, — работали на безвозмездной основе. Без них тоже ничего бы не получилось. Сайт — плод трудов большой команды энтузиастов.
Вторая блокада
В городе десятки тысяч людей, которые пережили страшную зиму 1941–1942 годов в детстве. Но к участию в проекте приглашают прежде всего тех, кто к началу войны был уже в сознательном возрасте, кто помнит блокаду не по рассказам родителей. Это люди 1920‑х годов рождения, то есть очень пожилые. Их, конечно, гораздо меньше, чем «детей блокады». Впрочем, блокадное детство было короче обычного. В первые дни осады родители заботились о детях, но быстро слабели, и тогда детям приходилось стремительно взрослеть и самим заботиться о родителях. Поэтому подростки-блокадники — это тоже очень интересная категория интервьюируемых.
В поисках свидетелей прошлого создатели проекта сначала пошли официальным путем — через ветеранские организации, органы социальной защиты, районные администрации. Но «улов» оказался невелик. Всего тридцать человек, большинство из которых были много раз опрошены: о них уже написаны книги, сняты телепередачи. Тогда стратегия поиска изменилась. Стали расспрашивать знакомых, подавать запросы в крупные предприятия, учреждения, вузы. Например, о трех своих сотрудниках, переживших блокаду, рассказал Политехнический университет. Один из них — профессор Александр Смирнов — до сих пор участвует в учебном процессе. В годы войны он работал на заводе по производству снарядов с зажигательной смесью и получил страшные ожоги лица: один из снарядов взорвался. Его оперировал хирург Александр Лимберг, который сделал молодому рабочему 15 пластических операций…
Большинство блокадников практически не выходят из дома. Они и сами не очень хотят давать интервью, и родственники их оберегают. Говорить о том, что пережито, — трудно и страшно. И волнительно.
— Иногда приходится созваниваться 7–8 раз, договариваясь о встрече, — говорит Алексей Олиферук, — и все равно велик шанс, что с тобой накануне свяжется дочь или внук и скажет: «У папы поднялось давление. Мы отказываемся». И ничего тут не поделаешь: мы понимаем, что это большое испытание для пожилого человека. Многие боятся еще и потому, что часто сталкиваются с мошенниками, которые хотят воспользоваться их беспомощностью, обокрасть, отнять жилплощадь. Например, к Клавдии Степановне Пушкиной из Петергофа, которая всю блокаду проработала слесарем на заводе имени Жданова, под видом социальных работников ворвались молодые люди: они примотали ее скотчем к стулу и «обнесли» квартиру. Клавдия Степановна признается, что для нее наступила «вторая блокада».
Жила у нас кошка…
В разговоре у камеры нет табуированных тем. Но Алексей Олиферук и не коллекционирует истории о каннибализме или убийствах на почве голода, хотя и такие рассказы тоже есть в его собрании. Куда важнее для него отношения внутри семьи, отношения с соседями, какие-то бытовые подробности, которые дают ответ на вопрос: что позволило человеку выжить в полумертвом городе? Конечно, многие рассказы совпадают, воспроизводят ставшие уже трафаретными схемы. Но даже в шаблонном, на первый взгляд, интервью может совершенно случайно всплыть удивительная подробность. Например, в беседе с двумя 90‑летними сестрами разговор двигался по привычному маршруту: сгорели Бадаевские склады… пайку урезали до 125‑грамм… ходили в школу на Васильевском острове… И тут одна из сестер сказала: «Возвращаемся мы из школы, кормим кошку…» — «Стоп! Какую кошку?..» — «Жила у нас кошка…» — «Когда?..» — «Всю зиму у нас жила и всю весну, а летом 1942‑го нас эвакуировали».
— И эта кошка — не съеденная, а напротив, оберегаемая, — не выдуманная, я этим людям абсолютно доверяю, — говорит режиссер проекта. — Они часто не помнят того, что происходило вчера, могут забыть какую-то дату, но в деталях, в описании подробностей блокадной жизни они очень точны. Наши истории — это, как правило, истории невероятного преодоления. Те, кому есть что скрывать, те, которые, скажем так, выжили за чужой счет, — эти люди с нами на контакт попросту и не идут.
Проект не ставит перед собой никаких «количественных планок». «Блокада. Голоса» будет пополняться новыми сюжетами и персонажами до тех пор, пока режиссер будет ощущать, что истории контрастны, что они отличаются друг от друга, пока будет надежда узнать о блокаде что-то новое.
Зачем слову образ?
Сайт iremember.ru («Я помню. Воспоминания ветеранов ВОВ») — текстовой аналог зарождающегося портала blockadevoices.ru («Блокада. Голоса») — пользуется огромной популярностью в сети. Думается, детище Алексея Олиферука ждет такое же будущее: историки будут анализировать эти интервью, критиковать их за неточности, сравнивать между собой и с официальными документами. Но есть у жанра видеобеседы одна особенность: он не позволит исследователю «достраивать» образ рассказчика, выдумывать психологические интерпретации текста. Глядя на человека, куда проще определиться: веришь ты его рассказу или нет. Образ оживляет слово и тем самым упрощает понимание. В том числе понимание той уже полузабытой, во многом мифологизированной эпохи.
Тимур Щукин