Земное странствие пресвитера Иоанна

СЕЛО СРЕДИ ТЕРНОВНИКА

Родился я в Ставрополье в селе Терновское. У нас растет очень много дикого терновника — отсюда и название. Потом село переименовали в Труновское в честь участника Гражданской войны Константина Трунова. Он вынужденно перешел на сторону красных, чтобы сохранить жизнь себе и своей семье. Родители мои — простые крестьяне. Во время Гражданской войны отец был еще слишком молод, и ни к одной из противоборствующих сторон не примыкал. Ему надо былохозяйство вести. Помню, была у него лошадка, она позволяла мне на нее взбираться, подержаться за гриву, никогда не сбрасывала. Меня как учили: подойди к ней, погладь, дай вкусной травы, и она не станет брыкаться. Так мы с ней и поладили. Отца звали Иваном. Он Иван, и я Иван. Отец Иван Сергеевич, а я Иван Иванович.

Я вырос единственным ребенком в семье — рождались и еще, но все они умирали, не прожив и двух лет. Время было тяжелое. Мне было очень жалко своих братьев и сестер.

Христианское воспитание мне прививала мама, Прасковья Ивановна. Она была очень верующая, богомольная. Она же учила меня читать, хотя сама была неграмотная. Но память у мамы была хорошая: она много молитв знала наизусть.

В нашем селе было три храма. В центре трехпрестольный Покровский собор, а по окраинам еще два храма — Троицкий и Серафима Саровского. Село длинное, километров пятнадцать — ведь у каждого дом, участок, — и пока всё пройдешь. Покровский храм поначалу забрали у верующих и отдали клубу, но потом часть храма передали обратно — и получилось, что богослужение и танцы шли одновременно. Шума много, людей много, слава Богу, у батюшки голос был хороший. Священником он стал уже в конце 1920-х — начале 1930-х годов, образования духовного не имел. На клиросе сначала пела его матушка, она хорошо знала службу и постепенно учила этому искусству других. Вот в этот храм мы и ходили на богослужения, а иногда и в Серафимовский — его большевики не сразу закрыли, может быть, потому, что он стоял на окраине села и новым властям не сильно мешал.

Читать по-церковнославянски я научился рано. Моя тетя, двоюродная сестра отца, была послушницей в монастыре в Тифлисе, но родом она из нашего села. В Грузии ведь тогда не было такого гонения на Церковь, как в России. Иногда тетяприезжала домой, навещала нас. И проверяла мою грамотность. Но занимался я самостоятельно — открою и читаю. Была такая традиция у нас — читать по усопшим родственникам всю Псалтырь. Мамушка меня посадит на печку, на глинобитную, и говорит: читай, сынок. И я читаю.

— Мама, я устал.

— Какую кафизму ты сейчас читаешь?

— Четырнадцатую…

— Ну, так еще совсем немного осталось. Читай, сынок, читай.

Я и читал. А ребята уже стучатся в окна, подгоняют, выходи к нам, мол. Но я дочитывал до конца. А потом уже и сам, по собственному желанию стал читать, не выходил к друзьям, пока не закончу. В семинарии мне этот навык очень пригодился: многие сокурсники тыкались и мыкались, а я свободно и легко читал и получал удовольствие.

СЕМИНАРСКИЕ ГОДЫ: ДОМОЙ ЗА КРАЮШКИ ХЛЕБА

Закончив школу, я встал перед выбором: куда идти? Наш священник мне посоветовал: подумай о том, чтобы учиться в семинарии. Так я и сделал — отправился в Ставрополь. Семинарию вновь открыли в 1946 году. Была проблема, гдеразмещать студентов, особенно нас, приезжих. Ведь одно дело организовать классы, а другое — предоставить ночлег. Мы впятером жили. Такого, чтобы у каждого своя койка, не было — стелили матрацы прямо на пол. У нас в комнате печечка была, и ребята мне, как приехавшему из самых дальних мест, выделили место у нее. «Ну, — говорят, — Иван, терпи. Будем сушить у печки валенки». Приду я, а кровать вся валенками завалена: у кого с накатом, у кого без, у кого-то с галошами, у кого-то они уже порваны.

Допоздна сидим с ребятами, не ложимся. Выучили уже все занятия. Это сейчас бы полежать, а тогда ни за что не заставишь. И мы давай играть в лошадей и всадников: один другому запрыгивает на плечи и так едет. Я всегда был наездником, потому что силенок было мало возить других. И вдруг навстречу преподаватель: «Смотрю, у вас силы появились, а ну-ка все, и кони, и всадники, на чистку снега». А лопаты тогда огромные были, по двое мы брали одну и гребли снег. Чистили территорию не только семинарии, но и ближайшие улицы. Была такая обязанность у нас — отрабатывать на государство. В следующий раз подумаем еще, есть ли силы и желание территорию чистить.

Годы были голодные, еды мало. Бывало, делили одну картофелину на двоих. На каникулы нас не оставляли, я уезжал домой. Добирался на попутках, расплачивался хлебом, семинарским пайком, специально его откладывал и собирал. Подхожу к водителю, спрашиваю:

— Хлебушек возьмешь?

— Залезай!

Ехали в кузове по несколько человек. Если дождь, промокали до нитки, но всё равно дорога в Труновское была радостной: домой же еду. Грязь, бездорожье. Завязли.

— Вылезай! — кричит водитель.

Все выпрыгиваем, толкаем машину. Вытолкали.

— Залезай!

Дома еле-еле мать на печке отогреет.

А однажды не было машин, чтобы уехать. Иду степью. На спине перинка, на которой я спал, — ведь всё должны были забирать с собой, сторожей не было, если оставишь, вернувшись, не найдешь ничего. Навстречу мне волк. Сил не было не то что бежать, а даже и идти. Сколько верст прошагал, и еще больше — впереди. Сначала испугался, а потом думаю: «Будь что будет, как Бог даст». Еще мысль: «Волк в загривок не вцепится, у меня там перинка». Я стою, и волк стоит. Он худой, ветром колеблемый, я такой же. Он пошел, и я пошел. И даже не обернулся.

Ну а дома уже на молочке и творожке отъешься. Вернешься в семинарию — не узнают.

ХОЛОДНЫЙ ЛЕНИНГРАД

Семинарию я закончил с отличием. И преподаватель один мне говорит: давай, поезжай в академию. Он имел в виду Ленинградскую духовную академию. Можно было и в Москву поехать, он лично советовал в Питер. Он сам там учился и многих знал. Даже бумагу мне написал, чтобы содействовали мне в учебе. Тогда приемные испытания были не такими трудными, это уже потом ужесточились.

В Ставропольской семинарии мы рано спать ложились, отбой был в девять. А тут отбой в десять, и в одиннадцать еще у всех свет горит. А я по старой привычке пришел раньше всех и забрался поспать. Остальные позже пришли — включили свет, шумят, галдят. Я поежился-поежился и говорю:

— Ребята, так отбой же.

— А ты откуда такой взялся-то? — смотрят на меня удивленно.

— Из Ставрополья.

— А, понятно. Деревенский. У нас в городе люди спать не ложатся.

Ну, потом я понаблюдал, кто еще так же мается, как и я, и мы попросили нас всех собрать в отдельную комнату.

В Ленинграде я помучался от холода. Вещей теплых, кроме плащика, не было никаких. Когда все расходились гулять в город, я оставался на месте сидеть. Пойду в библиотеку, найду столик ближе к печке, и сижу, завернувшись в плащ, читаю. Это сейчас батареи, а раньше отопление печное было, помещения плохо прогревались.

Три года я в Академии отучился. И меня оставили еще на четвертый профессорским стипендиатом. Я увлекался историей Русской Церкви, память хорошая была, даты знал. Отвечал и на основные, и на дополнительные вопросы. Неплохо сдавал экзамены, в общем. На профессорский стипендиат обычно отправляли самых лучших учеников. И практика педагогическая была. Сначала тяжело, но ничего, потом привыкаешь.

КВАРТИРНЫЙ ВОПРОС

Академический храм Иоанна Богослова в те годы был приходским. Здесь я познакомился со своей будущей суп­ругой Анной Сергеевной Горбуновой, дочерью блокадницы, да и сама она всю блокаду прожила в Ленинграде. Поженились, теща, Анна Адамовна, прописала нас в свою комнату в коммунальной квартире, мы там прожили все вместе почти 15 лет, у нас родились двое детей, дочь Наталья и сын Сергей. У тещи возникли проблемы из-за того, что она выдала дочь за священника. Ей как ветерану и блокаднице была положена квартира для улучшения жилищных условий. Но вместо этого вызвали в Большой дом и сказали: «Хорошего же ты себе зятька нашла». Но теща моя старый ветеран, она сразу нашлась, что ответить: «А свою бы дочь, выйди она за священника, вы бы выставили на улицу?» И её оставили в очереди, но отодвинули в самый конец. Она квартиры так и не дождалась. Лишь моя супруга смогла получить новое жилье — она ведь тоже блокадница, плела маскировочные сетки во время войны.

Летом 1957-го меня рукоположили в диаконы, а уже через две недели — в священники. Священникам жилось тогда тяжело, 80 процентов от зарплаты забирало государство. И на оставшиеся 20 процентов нам предлагалось кормить семью. Жену-то мою сразу лишили диплома — за то, что вышла за священника. Всю жизнь она отработала уборщицей. И детям чинили препятствия в школе, говорили, что священники обманывают людей, позорили перед классом. Могли поставить перед всем классом и стыдить.

ПОМОЩНИК МИТРОПОЛИТА НИКОДИМА

Большую часть жизни, 54 года, я преподавал в Духовной академии. Сначала экзегетику Священного Писания Нового Завета, но мне-то больше хотелось заниматься историей, поэтому, когда появилась возможность, я перешел туда.

В хрущёвские времена Академию пытались закрыть. Никита Сергеевич обещал показать по телевизору «последнего попа», и под угрозой закрытия были все духовные учреждения. Мы, конечно, боялись потерять работу. Но и это не самое страшное. Многие еще помнили 30-е годы, когда священников и верующих судили и расстреливали. Это сейчас люди позабыли, что такое Большой террор, а тогда помнили — поэтому никто ни о чем не просил, ни на чем не настаивал. Главное, живы. И всегда надо было следить за собой и своими словами, ни в коем случае не болтать лишнего, блюсти мир и никого не провоцировать: в Академии и семинарии среди студентов и священников были осведомители, которые и тайну Исповеди раскрывали. Меня тоже вызывали в органы и предлагали стать осведомителем, я отказался. Потом были большие проблемы.

Много сделал, чтобы спасти Академию от закрытия, митрополит Никодим (Ротов). Владыка умел и построить с советскими властями лояльные отношения, и в то же время умел руководить и Академией и духовной паствой Петербурга. О нем сейчас говорят либо исключительно негативно, либо восторженно. Одни за святого почитают, другие за еретика. Я скажу, что ни тем, ни другим он не был. Я много проработал под его началом. Помню, я только начал преподавать, как владыка меня вызывает:

— Отец Иоанн, хотите помочь Русской Православной Церкви? — и улыбается так. — Я сжег мосты отступления, разве вы можете не хотеть? У вас большой отпуск, два месяца. Первый месяц вы отдыхаете, а второй месяц прошу заменять на приходах других священников — им тоже надо отдыхать.

И до самого моего настоятельства в храме в Ополье — первого и единственного — я исполнял это его благословение, заменял отсутствующих священников в разных храмах. Их ведь в Ленинграде было немного, всего 12 на весь город.

Митрополит был болен диабетом. Ему можно было вкушать только гречку и курицу. А он монах — мяса нельзя… Помню одну историю, которые я называю «откровения владыки в коридорах Академии». Он мне говорит:

— Ты знаешь, хочу перекусить.

— Так пойдемте в трапезную.

— Гречку мне там, конечно, приготовят, но я, наверное, упаду, если ничего другого не поем, а завтра еще перелет за рубеж. Так что я у себя в кабинете перекушу.

— Ну вы что, владыка, вам там спокойно не дадут поесть, опять переговоры будете вести по телефону, — он ведь был «министром иностранных дел» Церкви, и телефоны на столе постоянно разрывались от звонков.

— Слушай, отец Иоанн, я тебе такую тайну открою: я курочки хочу поесть. Не могу же я при академистах и семинаристах её вкушать.

Я часто сопровождал владыку в поездках в Москву. Он любил ездить ночным поездом. Садимся, он читает, готовится к завтрашнему дню, ложится, отдыхает. Утром встает, помолится, повторит материалы — и едем на конференцию. И обратно так же — ночным поездом. Отдохнули немного, и готовится к богослужению. И вот однажды во время поездки он меня спрашивает:

— Отец Иоанн, у тебя такое самообладание большое или ты действительно спокоен?

— Я спокоен, владыка, ничего не хочу, — говорю.

— Вот, — отвечает митрополит, — это самое ценное качество. Вокруг меня все что-нибудь хотят.

У митрополита были свои «любимчики», были те, кого он недолюбливал. А ко мне он относился ровно. И я ему за это благодарен.

УЧИТЕЛЬ И УЧЕНИКИ

В первой половине 90-х отец Иоанн служил в Ополье под началом архимандрита Гурия, своего бывшего ученика 

Я говорил студентам: главное, что они должны знать в истории, — это даты и события, можете слушать меня, можете спать, но главное не храпеть и не болтать, не мешать. Можете и не ходить ко мне на лекции, но спрашивать я буду по тому, о чем рассказывал. Но двойки я ставил редко, обычно «нули» — потому что с двойкой, даже если пересдашь на пятерку, выше тройки не поставят.

Многих учеников я не помню — память на лица плохая. Сейчас они приходят ко мне, благодарят, что я их выучил. А я очень рад, что они служат, что не забывают и, самое главное, что они порядочные люди и умеют сказать спасибо.

Но некоторых учеников, конечно, помню. Нынешний архимандрит Гурий (Кузьмин), он сейчас служит в Кингисеппе, очень вспыльчивый по характеру человек. У него часто возникали неприятности в Академии, и с преподавателями, и со студентами. Я старался его покрывать. Прихожу к нему:

— Ну что ты разнервничался. Пойдем лучше на улицу погуляем.

Выходим, а он раздражен, всё успокоиться не может. Нервничает.

— Подыми наверх голову, отче Гурий.

— А что там?

— А там Господь на нас взирает и спрашивает: что же вы всё бегаете вокруг Академии? Отец Иоанн, утешь ты, наконец, отца Гурия, а то он разнервничался.

И отец Гурий улыбнется и успокоится.

Мы с ним дружны были, хотя и разница в возрасте 10 лет. Но он и мне мог начать недовольство высказывать. Ну а я ему в таких случаях говорил:

— Отец Гурий, посмотри же на небо!

Главное достоинство священника — это его доброта. Пастырь должен быть добрым: не умным, не красивым, не статным, не голосистым — а добрым. Иначе овцы разбегутся.

И Патриарха Кирилла помню, конечно. Что могу сказать — способный был ученик. Сначала он у меня учился, потом я под его началом работал, когда он ректором стал. Когда отправляли его в Калининградскую епархию, я ему так напутствовал: здесь христиане и там христиане, вот на них и опирайся.

ИСПОЛНЕНИЕ МЕЧТЫ

Я всю жизнь мечтал служить один. И лучше в сельском приходе — в городе-то кто одного священника на целый храм поставит? Тем более, я сам человек сельский. И вот под конец жизни моя мечта и исполнилась. Был настоятелеми единственным священником в Ополье с 1996 по 2015 годы. А оказался я здесь так: в 1990 году приехал заменить уехавшего в отпуск отца Гурия — всё еще исполнял так давно данное мне послушание. Так и остался в этом храме, вместе с отцом Гурием служил еще шесть лет. Он был настоятелем, я — вторым священником. Отец Гурий был благочинным и часто отлучался служить во вновь открываемых храмах, нередко бывал у митрополита, поэтому можно сказать, что я все эти годы служил в Ополье один. А в 1996 году отца Гурия перевели в Кингисепп, а я попросил митрополита Владимира оставить меня здесь настоятелем.

Когда священник из Труновского благословлял меня поступать в семинарию, он говорил: никогда не бери деньги за требы, совершаемые вне храма. Я старался следовать его завету. Иначе станет священник не служителем Божиим, а ремесленником. Даром получил благодать, даром и отдай. Хотите пожертвовать — идите в храм и кладите в церковную кружку. Именно в кружку, чтобы жертва была тайной, а не в кассу тете Фросе. Как не поедете в храм? Надо! Я же к вам еду.

Память у меня была отменная, а сейчас не осталось её вовсе. Священники, с которыми служу, подсказывают мне возглас. Бог меня смирил: раньше-то мыслишка честолюбивая у меня проскальзывала, хоть я вслух её и не произносил: «Всё знаю, всё помню». А теперь вот так, Господь будто говорит мне: «Ну что, отец Иоанн, гордился ты своей памятью, которую Я тебе дал? Вот стой, и позорься, и жди, как твой же ученик, с которого ты спрашивал, подскажет тебе, что читать».