За буквой - дух

КАЛЬКА: ХОРОШО ИЛИ ПЛОХО?

Филологу и историку культуры Сергею Аверинцеву принадлежат несколько переводов богослужебных текстов: кондаков Романа Сладкопевца и канонов Иоанна Дамаскина. Некоторые из них издавались еще в советское время

— Церковнославянские тексты, из которых состоит наше богослужение, таят в себе много такого, о чем даже самые воцерковленные люди, включая священников, порой не подозревают, — говорит настоятель Феодоровского собора протоиерей Александр Сорокин. — Мне не хотелось бы сейчас касаться общей проблемы понимания смысла богослужебных текстов, возможности или невозможности использования русского современного языка в церковных службах. Вероятно, дискуссии на эту тему, возникающие то там, то здесь, будут продолжаться бесконечно. И в этих дискуссиях, если они ведутся честно и компетентно, есть свои убедительные аргументы как с той, так и с другой стороны.

По мысли отца Александра, с принятием христианства наши соотечественники просто вынуждены были перевести достаточно обширное к тому времени гимнографическое наследие на родной язык. Это существенно обогатило cлавянский язык, он пополнился новыми словами и словоформами.

Славянские переводы греческих богослужебных текстов, как и библейских книг, — калька оригинала. С одной стороны, это хорошо — перевод точный. С другой, византийские тексты — поэтические, они обладают рифмами, ритмами, стихотворными размерами, и калькой это не передать.

— Каким образом восполнить эту изначальную утрату? — задается вопросом отец Александр. — Тут у каждого, конечно, свой ответ. В том числе и рискованный: попытаться сделать невозможное — сохранить красоту славянского текста как текста древнего, олицетворяющего собой славянскую церковную традицию, но придав ему поэтическое звучание. Но, скажу честно, когда начинаешь заниматься этим на практике, трудно удержаться от хотя бы некоторой, очень аккуратной, русификации текстов, которая не повредила бы их славянскую «патину». А иначе занятие бессмысленное: сама по себе поэтизация, скажем так, «задним числом», без прояснения смысла — дело совершенно ненужное. Особенно об этом каждый раз задумываешься, когда наступает Великий пост или, говоря языком литургики, период Постной Триоди, в особенности Страстной седмицы. Именно эта богослужебная книга — больше, чем какая-либо другая, — содержит особенно глубокие, богословски точные и поэтически выразительные тексты. И жаль, что подлинная красота, поэтика и смысл этих текстов для многих остаются закрытыми.

Тропарь на заповеди Блаженств на утрене Великой Пятницы (12 Евангелий Страстей Христовых)

По-церковнославянски: 

Живоносная Твоя ребра, яко из Едема источник источающая, Церковь Твою, Христе, яко словесный напаяет рай, отсюду разделяяся яко в начала, в четыри Евангелия, мир напаяя, тварь веселя, и языки верно научая покланятися Царствию Твоему.

Ритмизированный перевод:

Источник живоносный из ребр Твоих, Христе,

Питает Церковь, как Эдемский сад.

Как райские реки четыре, —

Так напояют Церковь, как духовный рай,

Четыре Книги — Евангелий четыре,

Мир орошая, творенье веселя,

Народы верно научая

Склоняться к Царству Твоему.

Перевод прот. Александра Сорокина

СЛАГАТЬ СТИХИ

— Сами по себе переводы меня не интересовали, и я не предполагал, что когда-либо буду ими заниматься, — рассказывает прихожанин Феодоровского собора Евгений Николаев. — С детства увлекался рок-музыкой, так и возник интерес собственно к поэзии, особенно — к русской классической. Я и сам стал писать стихи. Когда пришел в Церковь, заметил, что верующих очень интересуют переводы богослужебной поэзии, выполненные Сергеем Аверинцевым. Как-то в шутку сказал: «Да так каждый может!», и в результате мне пришлось, чтобы доказать это, перевести кондак Антипасхи преподобного Романа Сладкопевца. Перевод попался на глаза настоятелю протоиерею Александру Сорокину, и он посоветовал мне продолжать. Я воспринял это как послушание, кроме того, дух горел, хотелось свершений. И примерно лет восемь, с 2004 по 2012 год, это было моим служением.

В свободное время я брал Октоих, сверял церковнославянский текст с подстрочником и перекладывал каноны с подстрочника в стихотворную форму. Сделал поэтические переводы песнопений двунадесятых праздников, воскресных канонов. Издал на собственные средства небольшим тиражом две книжки, они доступны в Феодоровском соборе. Когда задача была выполнена, я перестал этим заниматься.

Произошло всё это, считаю, не без Промысла Божия. Я рад, что принес какую-то пользу Церкви. И себе, конечно, принес пользу невероятную, потому что глубже узнал православное богослужение, расширил кругозор, изменил свои представления о том, что такое поэзия. ­И, кстати, с большим уважением стал относиться к творчеству Сергея Аверинцева: понял, насколько это нелегко. Аверинцев — высокообразованный человек, а у меня нет фундаментального образования, чтобы заниматься этим всерьез.

Мое знакомство с греческими оригиналами было очень приблизительным в силу незнания греческого языка, но понимаю, что по ритмике они не имеют ничего общего с тем, что сделал я. Я ориентировался в первую очередь на русскую поэзию, на удобство произношения, на гармоничное звучание. Мои переводы не претендуют ни на какую «научность».

Из кондака Антипасхи Романа Сладкопевца

Десницей любопытною Фома

Касался, Христе Боже, Твоего

Ребра жизнеподательного, ибо,

Когда вошел Ты при дверях закрытых,

И он c апостолами прочими

Тебе воскликнул: Ты — Господь и Бог наш!

Икос:

Кто сохранил без поврежденья руку

Ученика Христова, что достигла

Ребра Господня огненного. Кто же

Ей дал такую силу, чтоб смогла

Дотронуться до кости пламенной.

И истинно, чего она коснулась.

И если не ребро деснице бренной

Дало ту силу, как Фома коснулся

Того, что потрясло страданьями

И горний мир, и землю с преисподней?

По благодати смог, держа ребро,

Христу воспеть он: Ты — Господь и Бог наш.

Из канона утрени в Вербное воскресенье

Кондак:

С престола небес не сойдя, по земле осленком везомый,

Ты принял так, Христе Боже, от ангельских сил восхваленье

И превозношение с ним от детей, Тебе восклицавших:

«Идущий призвать Адама к Себе,

благословен Ты».

Икос:

Бессмертным будучи, ад Ты связал и смерть уничтожил,

А мир воскресил. И дети с ветвями пальм восхваляли

Тебя, Христе Боже, за это, и как победителю в день сей

Тебе воспевали они: «Осанна Давидову Сыну.

Ведь больше не будут, — они говорят, — избиты младенцы

За Сына Марии и Богомладенца, но Ты принимаешь

Распятье Один за род весь людской, — за детей и за старцев.

И меч угрожать погибелью нам уж больше не станет.

Ведь ребра Твои копьем пронзенными будут, Спаситель.

И мы потому в веселии светлом Тебе возглашаем:

Идущий призвать Адама к Себе,

благословен Ты».

Перевод Евгения Николаева

ВЕРНУТЬСЯ К ПЕРВОНАЧАЛУ

Настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы при Санкт-Петербургской консерватории протоиерей Виталий Головатенко занимается переводами именно греческих, а не церковнославянских текстов.

— Даже люди старшего поколения, много лет ходящие в церковь, часто произносят слова молитв и не вполне понимают, что они значат, и это порождает недоразумения. Регулярно ведя программу «Пастырский час» на нашей епархиальной радиостанции «Град Петров», я часто встречаю вопросы радиослушателей о непонятных словах и оборотах в молитвах и песнопениях. Отвечая на них, я стремлюсь объяснить всё фундаментально, с самого начала — пусть коротко, но чтобы человек понимал не только, что это означает, но осознавал происхождение того или иного термина.

В церковной жизни всё завязано на текстах — библейских, литургических, молитвенных. Чтобы понять текст, нужно понять терминологию. Когда переводишь, понимаешь, что одно и то же слово в разном контексте имеет разное значение. Недостаточно взять словарь — запросто попадешь в ловушку: надо знать традицию, пытаться проследить её, понять контекст высказывания. В известном «Словаре паронимов» Ольги Седаковой я нашел уйму ошибок. А это же мина замедленного действия! С университетской скамьи я понял, что нельзя доверять одному словарю: надо обязательно сравнить два-три, а лучше — пять-шесть.

Отец Виталий занимается переводами не систематически, а по мере надобности — например, в проекте «Академия православной музыки» для программок концертов перелагал исполняемые певчими тексты с церковнославянского на русский. Для журналов «Нескучный сад», «Фома» подготовил переводы ирмосов Рождественского канона и другие тексты. При подготовке научных статей, приводя цитаты, он тоже часто сопровождает их своими переводами, поскольку существующие не всегда его устраивают.

— Я, безусловно, уважаю нашу книжную традицию, но встречаю там много неточностей, поэтому необходимо ознакомиться с первоисточником, — говорит отец Виталий. — Вот, например, песнь «Свете тихий». Этот вечерний гимн был адаптирован христианской Церковью из языческой традиции. Оборот «тихий свет» звучит несколько странно: ведь разве есть «громкий»? Свет бывает яркий, бывает приглушенный. Греческое ἱλαρός — это совершенно не «тихий», скорее — «радостный». Если перевести «Христос, Ты — радостный свет», звучит вроде бы неплохо, но тоже не очень понятно. И при чем тут вечер? Обращаясь к тезаурусу русского языка, находим подходящее слово — «утешный»: утешение, отрада. Есть икона Богородицы, называемая «Отрада и Утешение»: она именно об этом. Ведь слова «отрада» и «радость» — однокоренные, а «утеха» — их синоним. Я не хочу сказать, что так и стоит переводить: «свет утешный». Уважая традицию, лучше всё же оставить «тихий», но в примечании обязательно написать, что это означает. Тем, кто этого не знает, нужно объяснить, что такое «утешный», «утеха»: то, что радует душу, веселит сердце. Я стараюсь как можно точнее передать не букву, а именно дух. Дух должен быть на своем месте, то есть над буквой.

Протоиерей Виталий Головатенко в храме Рождества Пресвятой Богородицы при Санкт-Петербургской консерватории

Сейчас отец Виталий готовит к изданию переложение Великого канона преподобного Андрея Критского.

— Переложение закончено, сейчас работаю над комментариями. Я обнаружил много интересного в строении канона, в его строфах. Моя цель — по возможности выявить авторский текст. Для этого я изучаю древнейшие греческие рукописи IX–XIII веков. Вместе с тем, исследуя также ранние славянские переложения канона, я вижу, что они гораздо более «русские», чем общепринятый ныне перевод второй половины XVII века. Но сейчас меня больше интересуют древнейшие греческие источники. Понятно, что протограф Великого канона не сохранился, а за всё время его бытования кто только не редактировал его, не переиначивал те или иные слова и обороты, не присочинял новые строфы! Я стараюсь всё это выявить, определить, что было добавлено позднее. Уже сейчас, например, могу с уверенностью сказать, что все троичные и богородичные строфы канона были присоединены позднее, это — не творения святого Андрея. Судя по всему, он не успел завершить свою работу: в то время находился уже в преклонном возрасте и был болен. Канон упорядочивали и унифицировали, прибавляя троичны и богородичны, последователи святителя, его преемники. Но даже самые талантливые из них, например Иоанн Дамаскин, не смогли в полной мере перенять стиль и язык святого Андрея. Богородичны Дамаскина превосходны, но это именно его творения, заметно отличающиеся от духа и лексики критского предстоятеля.

Изучая историю бытования канона, я понял, что многие строфы добавлены просто для количества. Когда сформировалась традиция пения канона на первой седмице Великого поста, его разделили на части, причем достаточно условно. Одни песни получились более протяженными, другие — совсем короткими. Кроме того, бытовала традиция антифонного исполнения, поэтому заботились о четности строф. Что-то добавили из канона преподобной Марии Египетской, из канона Недели мясопустной. Я стараюсь «расчистить» все последующие наслоения и вычленить первоначальный текст, приближенный к авторской редакции. В процессе этой работы у меня, кроме прочего, появился еще один критерий при отсеивании всего не авторского — эмоциональность. Стихи святителя Андрея очень искренни и эмоциональны, но эмоциональность эта весьма строга и аскетична. Но те, кто пытался подделаться под него, увлекались элегичностью, задушевностью, что совершенно чуждо стилю святителя.

Работая с текстом Канона, я понял еще одну важную вещь. То, что мы сейчас называем песненным каноном, имеет весьма мало общего с замыслом Андрея Критского. Его произведение стоило бы назвать не «Великий покаянный канон», а «Канон библейских песней с покаянными припевами». Главное — это стихи песней Священного Писания, а строфы канона — только припевы к ним. Без библейских стихов всё это выглядит как половина диалога: реплики одного участника мы слышим, а другого — нет, и в результате очень многого мы просто не понимаем. А ведь изначально церковное песнопение — это непрерывная беседа с Богом. К стихам псалмов царя Давида припевались сначала короткие и повторяющиеся припевы, а затем — всё более пространные и разные. Так родились циклы стихир на «Господи, воззвах», на «Хвалите», тропари на «Бог Господь» и так далее. «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его!» — это псаломский стих, а тропарь «Хрис­тос воскресе из мертвых…» — припев к нему. Так что почти всё, что мы нынче исполняем как самостоя­тельные гимны, было вписано в диалог Бога с человеком. И опуская библейские пророческие стихи за чтением (а не пением, как в древности!) канона, например, мы попросту не даем слова Богу. Святитель же Андрей создал совершенно особую форму, которую пока никто не повторил: он написал припев к каждому стиху всех девяти библейских песен. И в своих строфах-припевах он отвечает на слова Бога, переданные нам через Его пророков.

В России до сих пор не создано ни одного серьезного комментария к Великому канону. Всё, что ранее написано по этому поводу, — это скорее размышления на темы и образы его строф. Я же стараюсь комментировать именно текст этого великого творения. И свои комментарии пишу не для ученых мужей, а для, как сейчас принято выражаться, самого широкого круга читателей, поэтому рассказываю не только об образах, сюжетах, реминисценциях и частных реалиях, но и о том, например, что вообще такое грех, обращение, покаяние.

Песнь шестая

Молитва пророка Ионы (Ион. 2, 3–10)

Стих: В беде моей я стал громко призывать Господа Бога моего — и Он услышал меня. Из утробы ада Ты услышал крик мой, голос мой.

Припев (ирмóс): Всем существом моим из бездны ада я к Богу милосердному воззвал — и милосердный Бог меня услышал и спас от верной смерти жизнь мою.

Стих: Ты отринул меня в глубины сердца морского, и потоки вод меня окружили.

Припев: От всей души Тебе, Спаситель мой, я слёзы приношу и воздыханья: я согрешил перед Тобой, прости!

Стих: Все волны Твои и валы Твои проходили надо мной.

Припев: От Господа, душа, ты отвернулась, как некогда Дафан и Авирон: но воззови к Нему из бездны ада, чтоб ад навек не поглотил тебя.

Стих: И говорил я: «Отвергнут я от очей Твоих».

Припев: Рассвирепев, как бык неукротимый, вторым Ефремом стала ты, душа; так лучше уподобься зоркой серне — спасайся от ловушек: будь искусной и в размышлении, и в наблюденьи.

Стих: Смогу ли ещё увидеть Храм Твой святой?

Припев: Пусть чудо с моисеевой рукой тебя, душа, уверит в силе Божьей — ведь точно так Всесильный может снять твою проказу и тебя очистить: лишь не теряй надежду на спасенье!

Стих: Окружила меня вода до дыхания моего.

Припев: Волна моих, Спаситель, прегрешений, вдруг на меня обрушилась, вернувшись, — как волны моря Красного, когда погибло в них всё войско фараона.

Перевод прот. Виталия Головатенко.