Верещагины — отец и сын
Почему Верещагины?
Книги Александра Васильевича особенно оценил Лев Толстой, писавший их общему приятелю Стасову: «Вы не ошиблись в Верещагине. Это именно тот художественный историк войны, которого не было — поэтический и правдивый. […] Он мне очень, очень понравился. Это не художник, а лучше, — трезвый, умный и правдивый человек, который много пережил и умеет рассказывать хорошо то, и только то, что он видел и чувствовал, а это ужасно редко» (ПСС. Т. 63. 1934. С. 144). Такая оценка свидетельств Верещагина, данная участником печальной войны Крымской и самым знаменитым и общепризнанным из наших военных бытописателей, а также и исполняющееся 150‑летие рождения автора подвигли сотрудников БАН устроить книжную выставку «ВЕРЕЩАГИНЫ — ОТЕЦ и СЫН», рассказывающую и о его сыне Владимире Александровиче (1888–1981) — широко известном в русской эмиграции парижском журналисте, мемуаристе и поэте.
В Болгарии
По приглашению брата-художника, уговорившегося о том с генералом М. Д. Скобелевым, А. В. Верещагин поступил в армию в апреле 1877‑го — сотником его Казачьей дивизии. «Воспоминания и очерки из русско-турецкой войны 1877–1878 гг.» составили вторую часть первой книги Верещагина «Дома и на войне. 1853–1881» (СПб., 1886), роскошно оформленной В. В. Матэ.
Впервые отличиться довелось Верещагину в городке Сельви (Севлиево) на речке Рушице, где он «первый раз познакомился со свистом пуль» и с небольшим отрядом отогнал от города что-то 1500 башибузуков и черкес (которых никто не считал — просто о таком числе сговорились для донесения «по обоюдному согласию»). Так и не получив за это дело вожделенного Георгия, автор навсегда снискал благодарную память, что засвидетельствовано его сыном, в юности впечатлившимся царскими почестями, с которыми горожане встретили их обоих 27 лет спустя (Верещагин В. А. Из далекого прошлого. Париж, 1969. С. 53–54).
Отправляясь в турецкий поход, Верещагин-старший «весь горел желанием поскорее увидать Болгарию, болгарский народ, посмотреть, как он живет, самому убедиться в его бедствиях, сразиться с турками и отомстить им за болгар». Но здесь он впервые наблюдает (или впервые описывает) казнь уличенных в жестокостях турок, и один из болгар — несостоявшийся мародер — покажется ему «невыразимо гадок». Не вдохновляет его и отбирание оружия и коней в турецком селении Острец: «Что-то весь этот народ думает об нас? — рассуждаю я. Разбойники — мол, да и только; пришли, ограбили и ушли» (с. 276). Впрочем, собранное оружие тою же ночью растащили болгары. Других удручающих описаний в книге немного, разве что обоз с товарами для раненых, растаскиваемый сопровождающими — неназванным графом и его слугой…
В начале боя под Плевной погибает его брат Сергей, принятый на службу вольноопределяющимся, сам автор получает 18 июля ранение в ногу, а после — золотую шашку «за храбрость» и чин есаула.
Текинская экспедиция
«Воспоминания очевидца о Текинской экспедиции 1880 –1881 гг.» — третья часть той же книги — куда мрачнее… Этот поход начался 30 апреля с намерением «Покорить, наказать какой-то маленький неизвестный народишко, текинское племя!» «Попасть я желал в этот поход только ради того, что начальником экспедиции был Скобелев», который, полагал автор, «энергично и быстро завоюет край». Здесь он снова — при особе командующего, и даже отрядный значок М. Д. Скобелева, изготовленный «из великолепной индийской материи красного и голубого цвета», прислан Василием Верещагиным взамен отобранного им у знаменитого генерала в собственную коллекцию. В книге немало свидетельств жестокости; особенно неприятны автору извлекаемые солдатами из карманов в доказательство собственных подвигов уши туркмен-текинцев, хотя — раньше привозили головы: «А одни уши отрезать — это уже им после позволили, чтобы легче возить было» (с. 507). Довольно подробно описан ход начавшейся 20 декабря осады крепости Геок-Тепе и самый её штурм 12 января. Скобелев догоняет с казаками бегущих из Геок-Тепе — «колят, рубят и стреляют. Пощады нет никому» (с. 559) и отдает крепость «на произвол своих солдат в продолжении трех дней» (с. 560).
Подробно описана стрельба наугад по плачущим в землянках, откуда хохочущие солдаты идут дальше, «по-видимому, совершенно довольные» (с. 558), но после казаки вроде бы всё же собирают брошенных детей. Чуть раньше автор подмечает, как один солдат не позволяет другому заколоть текинского мальчика лет четырех (с. 557). Картина убийства старика-текинца пятью солдатами «признаться, покоробила меня», — замечает Верещагин (с. 561), который всё же «накупил порядочно разных ценностей» (с. 560). Накупил у солдат, рыскающих по текинским кибиткам и сбывающих найденное своим же офицерам… Отправился он и за усмотренным в бинокль оставленным кем-то текинским конем-аргамаком, но «Груды умерших и умирающих людей перемешались с животными и загораживали путь. Толпы женщин и детей взывали о помощи. Сердце мое сжалось при виде этого, и я, точно ошеломленный, поворачиваю назад, совершенно забыв о лошади» (с. 560). Да и конец обошедшегося в 3 рубля текинского ковра «оказался весь в крови» (с. 563). Верещагин вообще великий охотник до всякого рода редкостей, которые покупает, подбирает и собирает повсюду, куда его приводит жизнь. О своих удачах в этом деле он пишет всякий раз с удовольствием и подробно в каждой из своих книг…
Скобелев назначает его комендантом Геок-Тепе, и «Вскоре под стенами крепости образовался базар, куда съехались грузины, армяне, евреи, персы, курды и разные другие народы скупать текинское добро» (с. 566). В половине апреля 1881‑го в чине майора Верещагин вернулся в Петербург.
Казачья бригада «на оккупации»
Во второй книге — «У болгар и заграницей. 1881–1893» (СПб., 1896) — две части. Это рассказы о пребывании с июля 1878 года в Болгарии и Турции, «где наша кавказская казачья бригада осталась на оккупацию» (с. 1), и о поездках автора по Европе.
Часть первая включает замечательно живые картины Константинополя, Сан-Стефано (с описанием подготовки мирного договора), Галлиполи, Адрианополя и других мест. Примечательна по откровенности глава «Братушки — баши-бузуки», в которой автор говорит о болгарах-грабителях, которые «человек пятнадцать […] старых и малых» «в мечети, в окошко перестреляли, когда они Богу молились».
Замечательно живо написана глава «Набег в Родопские горы», описывающая с июля 1878 года события «более 15‑ти лет со времени Турецкого похода»: «Нам предстояло […] занять турецкий монастырь. По слухам, в нем сосредоточились взбунтовавшиеся жители-турки, подстрекаемые фанатиками-муллами. Монастырь, как говорили, представлял род крепости» (с. 75). В результате выясняется, что в монастыре скрывался лишь один вооруженный турок, бежавший при приближении отряда и убитый после недолгого преследования, после чего оставленную жителями деревню (перед тем уже «12 деревень пожгли; кажется, довольно, чего еще надо!» (с. 76)) поджигают казаки — «Их фигуры, в дыму и огне, казались мне, издали, какими-то злыми гениями» (с. 78), а отряд осматривает подробно описываемый Верещагиным монастырь, устроенный вокруг молельни «с гробницей какого-то мусульманского святого» и сохраняющий множество примечательных вещиц. Посетители «решили единогласно, отнюдь ничего здесь не трогать» (с. 80), но полковник, начальник отряда, всё же прельстился великолепными рогами тура, а тут уж от него не отстают и остальные, к коим присоединяется и автор: «то, что мне было особенно дорого, еще сохранилось: каменные подсвечники с надписями, палица, секира, медная лодочка и еще кой-какая мелочь. Всё это я немедленно же забираю и сдаю своему казаку» (с. 81). Он же прихватывает со склада и 12 пудов (!) табака, который по прибытии к месту стоянки отряда «человек 50 мальчуганов» два дня сортируют, и два пуда наилучшего Верещагин «убрал, чтобы взять с собой в Россию», а остальное «разделил казакам» (с. 85).
Но самое удачное в книге — описания повседневных взаимоотношений офицеров и нижних чинов, разговоры офицеров в своем кругу и чуть не главное развлечение: карточные игры. Выигрывают и проигрывают внушительные суммы — сотни и тысячи рублей, невесть откуда берущиеся. Совершенно откровенен автор и в описаниях источников этих поразительных доходов: в ответ на обнаруженное ревизором отсутствие тысяч пудов сена склады дружно горят (с. 120–121), число убитых в боях и при обстрелах лошадей возрастает в отчетах многократно — но командиры, хотя и морщась, подписывают такие рапорты, а лишняя лошадь — это 120 рублей, то есть месячное жалование адъютанта (с. 46–47), а простой есаул Кобиев с восторгом подсчитывает свои грядущие доходы с остающегося неиспользованным на стоянке фуражного довольствия на 130 лошадей — 65 рублей на лошадь (половину серебром, половину золотом) в месяц. То есть при жаловании в 130 рублей есаул, не нарушая закона, каждый месяц выбирает из бюджета Империи еще дополнительный доход, равный его жалованию за 60 месяцев! Главное — «простоять тут до весны, — вот бы денег то накопили!» (с. 68). Похоже, ни цензура, ни называемые поименно сослуживцы никак не выражали недовольства этими сообщениями. Напротив, книги Верещагина почитались в России едва ли не точнейшими о тех событиях свидетельствами.
Выставки в Европе
Вторая часть книги (январь 1880 — февраль 1883) — рассказ об участии Александра Верещагина в организации выставок живописных работ его брата Василия в Германии, Австро-Венгрии, Франции и Бельгии. Опытный коллекционер и ценитель искусства, А. В. Верещагин оказался и прекрасным организатором. Очерки проделанной работы наполнены важными подробностями, и мы всякий раз точно знаем, как было организовано выставочное пространство, как происходил осмотр, сколько точно пришло посетителей и было продано каталогов. Число посетителей было невероятным: в одной Вене за 26 дней продали 94892 входных билета и 31670 каталогов. В Париже он вновь встречает обожаемого Скобелева, а нам приоткрывает подробности частной жизни тогдашнего главного кумира чуть не всех христиан… Верещагин сам водит по экспозициям самых важных гостей, а наиболее интересно его свидетельство об оценке работ В. В. Верещагина любимцем императора Александра II прусским и российским фельдмаршалом графом Хельмутом фон Мольтке: «старый Мольтке, насмотревшись на наши картины, рассудил, что военным не следует смотреть на ужасы войны, и запретил офицерам вход на выставку». Они же продолжали приходить, но «как-то несмело, точно крадучись…»
В Харбин, Цицикар и Гирин
Третья книга «По Маньчжурии (1900–1901 гг.). Воспоминания и рассказы» (СПб., 1903) повествует о пребывании автора с 30 июня 1900 по 17 мая 1901 года в Манчжурии, куда он был командирован в распоряжение Приамурского генерал-губернатора Н. И. Гродекова, знакомого ему еще по Текинской экспедиции. Верещагин был командирован из Петербурга через Иркутск, Благовещенск и Хабаровск в Харбин, Цицикар и Гирин как раз во время интенсивного строительства Китайской Восточной железной дороги — самого удачного, полезного и продолжительного из всех проектов русской экспансии на сопредельных территориях, который столь бездарно был три с половиной десятилетия спустя загублен большевиками.
В этой книге интересно абсолютно всё — и увлекательные подробности проезда по русской территории, и подробное описание «потопления китайцев, жителей Благовещенска, в Амуре», учиненного казаками (с. 13, 15) после обстрела Благовещенска из расположенного напротив китайского Сахаляна. Автор очутился в городе три недели спустя и 24 июня продолжил путь по Амуру, буквально пробиваясь через скопления всплывших трупов жертв этого погрома: «на одной только косе мы насчитали полтораста трупов» (с. 21). «Ведь это только говорят, что три тысячи. Другие уверяли меня, что погибло чуть ли не десять тысяч. Добьются ли когда истины, — Бог знает», — писал Верещагин (с. 16). И сегодня оценки числа погибших в те дни существенно расходятся…
В процессе продвижения от Харбина до Гирина и обратно автор уделяет значительное внимание подробностям работы и продолжающегося строительства железной дороги, обслуживанию станций и поездов. Наиболее замечательны в книге описания Гирина, его жителей и архитектуры, посещения китайских чиновников и мелочей жизни самых различных людей. Здесь же автор с увлечением рассказывает о начале собирания прекрасных образцов прикладного искусства. Он старательно отыскивает в разоренных деревнях и скупает на базарах оставшиеся артефакты, с пристальным интересом изучает китайские кумирни и статуэтки китайских богов, особенно ему полюбившиеся. Именно они станут едва не самыми драгоценными элементами его баснословной коллекции.
В Китае
Последняя книга Верещагина — «В Китае. Воспоминания и рассказы 1901–1902 гг.» (СПб., 1903). Вернувшись из Маньчжурии в мае, он опять уехал в Китай уже 17 октября: «Меня влекла туда не простая страсть к путешествию. Нет, я неудержимо стремился побывать в самом Китае, в особенности в Пекине, Мукдене, пожить с китайцами и поближе познакомиться с ними». Добавим, что автор ехал в только начавшую успокаиваться после войны страну и как страстный коллекционер — он просто влюбился в китайское искусство, памятники которого в это время стали доступны и добывались недорого…
Книга оформлена прекрасного качества фотографическими снимками работы самого автора и украшена отличными художественными заставками работы генерал-лейтенанта А. П. Сафонова (1852–1913). Верещагин посещает Харбин, Порт-Артур, Мукден и Фулинские могилы, Пекин и Тянь-Цзин. Теперь его интересуют только дворцы и библиотеки с их невероятными и не описанными еще коллекциями. Очень интересна глава «Развалины дворца. Библиотека. Склады драгоценностей» об осмотре дворца в Мукдене.
Совместная интервенция войск Великобритании, Франции, Германии, Австрии, Северо-Американских соединенных штатов, Италии, Японии и России в Китай не завершилась с окончанием войны. «Разве мы его победили? — Ничуть», — заявляет Верещагин в самом начале книги, а в главе «Иностранные отряды» рассказывает об осмотре иностранных войсковых казарм, из которых автору более всего понравились американские. После смотрели казармы англичан, немцев, итальянцев, австрийцев и японцев — все они были устроены хуже, а соперничать с американцами смогли лишь французы (с. 149–159). Отдельной таблицей на вклейке приведено «Росписание пищевого довольствования иностранных отрядов в Пекине, в продолжение недели» — сопоставление рационов отрядов русского, немецкого, французского, американского, английского и итальянского. Комментировать это сложно. Остается только удивляться, что после нескольких лет такого питания кто-то из русских солдат всё же возвращался домой живым…
В Пекине Верещагин часто посещает русское посольство, описывает посольского священника архимандрита Авраамия и посольский православный храм, основные прихожане которого албазинцы — потомки уведенных маньчжурами в плен в 1686 году жителей казачьей станицы Албазино. Ему удается сделать фотографический снимок с Албазинской иконы Божией Матери, но на прием к императору он не попадает из-за отказа посла пригласить его (с. 137–143).
Вот описание знакомства с отцом Авраамием воспитанника императорской Академии художеств Василия Васильевича Часовникова (1864–1918): «… сделал визит нашему священнику, отцу Авраамию. […] Он живет недалеко от церкви, в маленькой комнатке. Когда я увидал его наконец, то несколько удивился. Представьте себе нашего священника, представительного, красивого, с окладистой черной бородой, — и вдруг в китайской курме.
— Что это вы, батюшка, китайцем нарядились? Говорю ему.
— Да изволите ли видеть, дома я и все так хожу, — очень удобно. Я и пищу ем только китайскую. Привык. Русскую прислугу, которая бы умела готовить наши кушанья, — не достать, — ну, вот китаец и готовит.
И действительно, когда поживешь в Китае подольше, то убедишься, что нам никак китайца не переделать на свой лад, — а напротив, китаец пересилит, русский непременно там окитается».
В 2013‑м эта книга Верещагина была как-то странно переиздана в качестве «Приложения» к собранию очерков корреспондента газеты «Новый край» Д. Г. Янчевецкого «У стен недвижного Китая» (М., 2013)…
В отставку А. В. Верещагин выходит в чине генерал-майора и с орденом Святого Владимира IV степени в 1906 году. Свою китайскую коллекцию из более чем 800 предметов А. В. Верещагин сумел продать Русскому музею Императора Александра III за 200 тысяч рублей, с этой целью выданных по личному распоряжению императора Николая II (Верещагин В. А. Из далекого прошлого… С. 7).
Уйди, совсем уйди
Сын генерал-майора Верещагина Владимир Александрович обучался в Пажеском корпусе, участвовал в Великой войне и в антибольшевистской борьбе, но выбирался в Европу уже из России советской в 1923 году.
Однако в отечестве он получил широкую известность — как автор юношеского стихотворения, включенного в его первый и весьма редкий ныне сборник «Стихотворения» (СПб., 1913), посвященный памяти его отца и представленный на выставке в БАН. Романс «Уйди, совсем уйди», написанный на стихи из этого сборника, десятилетиями исполнялся и в советской России. За границей Владимир Верещагин много пишет в русских газетах и журналах, деятельно участвует в художественной жизни эмиграции, о чем в 2021 году появилось хорошее исследование в Нью-Йоркском «Новом журнале», выпускает цитированную уже книжку воспоминаний и еще один сборник: «Стихи» (Париж, 1955. 28 с.). Один из его изящных парижских рассказов мы перепечатываем сегодня. Остается надеяться, что исследование о судьбе его отца — Александра Васильевича Верещагина, яркого бытописателя русской армии XIX–XX столетий, — все же когда-нибудь будет подготовлено.
О В. А. Верещагине: Дубровина Е., Адамович М. Из архива В. А. Верещагина // Новый журнал. № 304. Нью-Йорк, 2021.
