Вера и труд музыкального педагога

70 лет за роялем

— Вы родились в музыкальной семье. Ваша мама — Софья Михайловна Хентова, профессор Ленинградской консерватории, пианистка и известный музыковед, автор множества книг о выдающихся музыкантах XX века. Можно ли сказать, что ваш профессиональный жизненный путь был предопределен фактом рождения в этой семье?

— У нас была довольно большая семья, и в ней были люди самых разных профессий, не только музыканты. Мой выбор мог бы быть другим. Дядя со стороны матери и мои двоюродные братья — химики. Они все окончили наш Технологический институт. А с другой стороны, мой дедушка — двоюродный брат великой пианистки Марии Юдиной. Кстати, она была очень верующим человеком. Она крестилась в 1918 году, уже после революции, перешла из иудаизма в православие. И всю жизнь этого крепко держалась. Она дружила с отцом Павлом Флоренским. Из-за религиозности Марию Вениаминовну несколько раз увольняли из вузов, в которых она преподавала.

Конечно, моя профессия очень рано определилась. Мама засадила меня за рояль в три годика. И сопротивления у меня не было. Мама преподавала в Ленинградской консерватории, и в консерваторской специальной школе у нее был полный класс, 12 учеников, иногда они приходили к нам домой заниматься. Мы жили в коммунальной квартире на Колокольной улице, шесть человек в двух комнатах (мама, папа, бабушка, дедушка и я с младшим братом), и деться мне было просто некуда. Я сидел на стуле и слушал. В пять лет уже начал профессионально заниматься музыкой. Мама считала, что учиться надо не у родителей, обязательно у стороннего педагога. Поэтому меня привели к преподавателю школы-десятилетки при Консерватории Марии Львовне Авербух, выпускнице Лейпцигской консерватории. Этот день я очень хорошо помню: 9 ноября 1952 года, мне было без нескольких дней 5 лет. С тех пор вот уже 70 лет играю на рояле. В 1954 году поступил в консерваторскую школу. Мне не было и 7 лет, и меня взяли в порядке исключения. Среди всех одноклассников, многие из которых стали очень известными музыкантами, я был самым младшим.

Понять гармонию

— Кто из людей или какие события послужили импульсом к началу преподавания в СПбДА?

— Как ни удивительно, ответ на этот вопрос в некотором смысле также кроется в детстве. Я же советский ребенок, вырос в семье, где о религии никто не мог говорить, мои родители — члены партии. Но у меня были бабушка и дедушка, люди верующие, иудейской веры. Они никогда не настаивали, но я очень хорошо помню, как в праздники дедушка садился, открывал Тору, ставил перед собой стакан со сладким вином и читал на непонятном мне языке. В этот момент его нельзя было беспокоить. На большие праздники — Песах, Пурим, Рош а-Шана — он ходил в синагогу, она у нас недалеко от Консерватории. Он отводил меня в школу, а сам шел молиться. Мои предки принадлежали к хасидам. Это особое направление в иудаизме, которое говорит, что Бог в тебе и рядом с тобой. И Он очень добрый. Это движение возникло в Европе в XVIII веке среди ашкенази, европейских евреев. Согласно легенде нашей семьи, основатель этого движения Бешт, или Баал-Шем-Тов, — наш предок. Фамилия моей мамы Хентова, а Хентов — это Шем-Тов, что в переводе с иврита значит «умный, добрый».

Еще важно: мой самый близкий друг, с которым мы дружили с трехлетнего возраста, Вадим Плетнёв, был внуком священника, протоиерея Вячеслава Флавиановича Веригина. Отец Вячеслав пережил Соловки, ссылку, все поражения в правах, которые только были в те годы. Он, кстати, служил вместе с отцом Елены Михайловны Гундяевой — декана факультета церковных искусств и проректора нашей Духовной академии. И вот мы дружили с Вадимом, и дружили наши дедушки. Я помню, как на Пасху наши семьи встречались. За стол с вином и куличами садились наши дедушки: один православный священник, а другой верующий иудей, и совершенно спокойно обсуждали самые разные вопросы, в том числе касающиеся вероисповедания. Оба знали и помнили слова апостола Павла: «нет ни эллина, ни иудея» (Кол. 3, 11). Для них то, что мы называем иудеохристианской цивилизацией, носило вполне конкретный и живой характер. Так что моя духовная опора была заложена еще в детстве. Я вырос в атмосфере уважения к верующим людям, понимания этической невозможности преследования по религиозным мотивам: генетическая память страдавших за веру десятков поколений предков крепко во мне сидит.

А в Духовную академию я попал случайно. Даже представить себе не мог, что когда-либо буду в ней работать. Когда к руководству регентским отделением пришла Елена Михайловна, она стала расширять педагогический коллектив и привлекать разные кадры, которые могли бы дать студентам что-то основательное. В 2012 году, когда я пришел работать в Академию, преподавание на регентском отделении было на уровне программ среднего образования, и была идея поднять его до уровня высшего учебного заведения. В программе обучения есть курс «История церковного пения», он большой, длится не один год и включает в себя историю православной духовной музыки, а также историю музыки других конфессий.

В 2011 году в Духовной академии стал работать Дмитрий Владимирович Стефанович — мой младший коллега, защитивший под моим руководством кандидатскую диссертацию,  хоровик и композитор. Он начал вести дирижирование, а затем ему также поручили вести историю православного церковного пения. А читать курс по неправославной духовной музыке было некому. И он предложил Елене Михайловне мою кандидатуру, поскольку знал о том, что я давно и плотно дружу с выдающимся специалистом по истории и теории античной и византийской музыкальной культуры профессором Евгением Владимировичем Герцманом и достаточно хорошо знаю этот предмет. Так я стал преподавать большой курс, в котором рассматривается история иудейской, католической, протестантской духовной музыки. Программа включает в себя подробный анализ истории византийского церковного пения, грузинского, армянского. Основа всей этой музыки одинаковая: псалмы святого пророка Давида.

— Есть ли различия в преподавании в светских вузах и Духовной академии?

— Различие в отношении к учебе. В Духовной академии очень строгая дисциплина — попробуй-ка пропустить занятия! Для меня это как бальзам на душу, поскольку способствует результату моей работы. Существующая в Духовной академии строгость по отношению к студентам обусловлена высокой ответственностью. Ведь они тоже — в свою меру — будут окормлять людей, пришедших в храм и слушающих их пение. Если они фальшиво будут петь, это может даже отвратить кого-то от храма.

— В чем проявляется результат вашей работы?

— В Духовной академии помимо курса истории церковного пения я преподаю предмет «Гармония». Студенты приходят ко мне на втором курсе, и большинство из них по уровню базового музыкального образования очень слабенькие. Мы набираем студентов по различным епархиям, и в основном они из небольших провинциальных городов. В лучшем случае окончили музыкальную школу. Очень редко когда есть студенты из больших городов и закончившие музыкальное училище.

Моя задача — научить их понимать, что такое гармония. Это важнейшая часть музыки, тем более — церковной, хоровой, русской. Они — будущие регенты и должны знать, как эта музыка звучит, как её выучить, как аккорды координируются. Это настоящее искусство. Многие приходят, ничего не понимая в этом. Но я начинаю работать, бывает тяжело, но проходит несколько месяцев — и появляется результат! Всё оттого, что у них есть большое желание и стремление учиться!

Шесть-семь лет тому назад у меня был интересный студент, Дима Соколов. Он родом из-под Гатчины. Когда я его увидел, обратил внимание на его странную походку. Оказалось, в детстве его ударило поездом, часть ступни ампутировали. Священник местной церкви заприметил мальчонку, так как он хорошо пел в храме, и привел его в Духовную академию. Никаких музыкальных знаний у него не было, мальчишка всю жизнь по улице бегал: семья совсем простая. Было ему лет семнадцать. И Елена Михайловна и коллеги взяли его вопреки тому, что без знаний брать студентов категорически было нельзя. Попал он ко мне на втором курсе. А уже на четвертом он мне такие исключительные вещи писал как композитор! Он блестяще закончил Духовную академию. А всё потому, что усиленно работал, понимая, из какой среды он вышел.

Я даже рекомендовал его к поступлению в Консерваторию на композиторскую специальность. Но, как человек верующий, он выбрал другой путь. Сейчас он служит в одном из монастырей. И я уверен, он великолепный хормейстер! И таких примеров у меня довольно много.

Всё зависит от регента

— Церковное пение — особый жанр музыки. С одной стороны, оно, как и всякое музыкальное произведение, должно быть выразительным, ярким, впечатляющим. Но, с другой стороны, не должно отвлекать внимание от молитвы. Каким образом достигается этот уникальный эффект?

— Всё упирается в талант людей. Это главное. Церковная музыка достаточно стереотипна, канонична. И вроде бы: везде поют то же самое. Но нет! Всё зависит от регента и от тех, кто поет. Даже в строгой канонической системе духовной музыки через интонации можно услышать сердце человека, её исполняющего. Невозможно и бессмысленно стоять, как каменный истукан, открывать рот и петь! Это не богоугодное дело! Однако также нельзя пережимать эмоции и устраивать из церковного пения оперу. Когда человек наполнен изнутри, именно это и заставляет его слушать.

Важна роль хормейстера, руководителя, который в состоянии научить, передать знания и это понимание, как и делают наши педагоги. В Духовной академии собрана целая плеяда выдающихся мастеров своего дела, выполняющих свою работу на совесть. Конечно, любой талант должен быть подкреплен верой и трудом. У наших студентов безумные нагрузки: множество экзаменов каждый семестр. И при этом надо еще петь! Вставая рано к Литургии, петь красиво и правильно, какое бы состояние у тебя ни было.

— Если рассматривать церковную музыку с точки зрения различных исторических горизонтов, как бы вы охарактеризовали её состояние в настоящее время?

— Состояние переходное. По сути, на протяжении последних 30 лет происходило восстановление церковной музыки. Однако существует дилемма: петь, как всегда пели, канонически, или идти навстречу сегодняшнему дню? Вопрос, как совмещать традиции и современность, также существует. Конечно, нельзя ломать через колено и выбрасывать всё традиционное, но, с другой стороны, важно понимать, что жизнь не стоит на месте. Этот вопрос касается не только русского церковного пения. Разные конфессии решают его по-разному.

Музыкальная культура должна эволюционировать, и церковная тоже. Исторически она ведь менялась: у нас не всегда было четырехголосное партесное пение, только в XVII веке оно появилось. Существует даже мнение, что сейчас необходимо отказаться от привычного многоголосия. Да, хорошо, что мы не утратили, не забыли древнее знаменное одноголосное пение, но нам нельзя терять ничего из того, что мы приобрели в течение хода времени. И в то же время — необходимо принимать что-то новое. Такая существует внутренняя борьба.

— В храме за каждым богослужением поется «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас» — Трисвятое, или песнь ангелов, окружающих престол Божий. Как научить «ангельскому» пению?

— Этому научить невозможно. Ангельское пение — внутри тебя. Когда ты профессионально растешь и занимаешься не только дирижированием, но и вокалом, тогда ты внутри себя это культивируешь. Если у исполнителя хороший голос и он переживает за то, что делает, то однажды и ангельским голосом может запеть. Мы имеем дело со звуками, влекущими за собой огромное количество оценок в зависимости от индивидуального восприятия. В этом красота и церковной музыки. Когда стоишь в храме, слушаешь высокохудожественное пение, душа воспаряет в неведомые выси.

Друг нашей семьи Мстислав Ростропович говорил: «Мы, музыканты — все, кто играют, поют, — мы посредники между Небом и бренной землей». Но для этого необходимо настроить свою личность, и в основе настройки — нравственный кодекс, позволяющий находить общий язык с разными людьми и понимать их близость и родство тебе.

Самое важное в педагогике

— Вы выпустили в профессиональную жизнь несколько поколений своих учеников. Что объединяет все эти поколения?

— Я выпустил 25 кандидатов наук. Это целая научная школа. Среди них десяток китайцев и корейцев. Объединяет их настоящее знание предмета, владение литературой по теме исследования, и самое главное —осознание необходимости быть порядочным специалистом и порядочным человеком, делать свое дело честно. Самое страшное, когда человек равнодушен. Но если есть осознание собственной ответственности, возникает и результат. В Духовной академии тоже преподают уже несколько моих учеников. В этом году, уверен, способна выйти на защиту диссертации еще одна моя аспирантка и коллега — талантливая Анна Петровна Сологуб.

— Ваша педагогическая деятельность продолжается уже 50 лет. Что самое важное в педагогике?

— Всё очень просто: не навредить. Важно воспитать в человеке самостоятельность, независимость, понимание того, что в данный момент ему необходимо, и главное — желание трудиться. А дальше уже начинается планомерная методическая работа, основу которой я получил еще от своих выдающихся учителей. Всё упирается в добро. Когда ставишь заслон на пути ненависти, презрения, непонимания и идешь навстречу людям с душой, непременно всё получается. Во многом на этом основана эффективность моей работы. От всего сердца я желаю всем добра. Пожив на свете немало и многое повидав, я очень хочу, чтобы всё было хорошо.

— В чем вы черпаете духовные силы?

— Я никогда особенно не задумывался над этим. Помимо семьи, жены, с которой мы связаны вот уже почти полвека, детей, внуков, которые делают меня самым счастливым человеком на свете, меня, конечно, поддерживает ощущение принадлежности к важным процессам, свидетелем и участником которых являюсь. Очень важно чувствовать себя востребованным, нужным. Самое большое удовольствие сейчас я получаю именно от работы в Академии. Там я чувствую, что не зря всё это делаю.

И, конечно, черпаю силы в нашей культуре, стране, родном языке. Русская музыкальная культура по сути — это храм. Она всегда всех объединяла духовно. И для меня это именно так. Я во всё это верю. Как не верить в симфонию Чайковского или в концерт Рахманинова? Это духовные вещи. И они взаимосвязаны с верой, религией. Это единый контекст. Которому стараешься соответствовать. Так приобщаешься к вечности. А это означает: то, что ты творил, останется, вместе с тобой не уйдет.