Венец Христов и Шапка Мономаха
НЕ ТОЛЬКО ТРЕТИЙ РИМ
В конце XV–XVI веков Россия окончательно преодолела вассальную зависимость от Орды. Началось формирование государства нового типа, построенного не на феодальных, а на национальных началах. Тогда-то и родилась новая государственная идеология. Один из тезисов её помнят все: «Москва — Третий Рим». Он указывает на преемственность нашей страны от Византии, то есть одновременно от языческого Рима, средоточия земной культуры, и от Иерусалима, символического центра Божия обетования. Византия, а затем и Россия, ощущали себя тем самым «Тысячелетним царством», гигантской христианской общиной, готовой духовно во всеоружии встретить Второе Пришествие.
Но есть и второй и равноценный тезис: «Москва — это второй Киев». «И возсия ныне столный и преславный град Москва, яко вторый Киевъ, не усрамлю же ся и не буду виновенъ нарещи того, — и третий новый великий Римъ», — гласит «Казанская история», ключевой идеологический текст царствования Ивана Грозного. Киев и Москва не противопоставлены, но первый оказывается передаточным звеном от священного прошлого к славному настоящему.
Самосознание Москвы, то есть России после XV века, не может обходиться без Киева — хотя бы как сакрального центра, из которого русские получили и государственность, и христианскую веру. Московская Русь восприняла «набор» святых Киевской Руси — княгиня Ольга, Владимир Святой, Борис и Глеб, Антоний Печерский, Иларион Киевский. Язык, литература, богословие, летописание, искусство — во всем прослеживается преемственность. Киев и территория южнорусских княжеств в течение истории сколько угодно могли находиться во власти других государств, но Русская Церковь никогда не могла ощущать свою «русскость» без Киево-Печерской лавры и многочисленных святых князей домоногольской Руси.
ЦАРЬ И ПАТРИАРХ
Объем монаршей власти на Руси был как будто чрезмерным, замещающим собой все прочие источники законной силы, включая Церковь, которая часто вынуждена была покоряться царю. У этого свои предпосылки. Распределение скудных природных ресурсов и огромная территория (оборотная сторона скудости) требовали жесткого административного централизма. Однако из того, что власть русского царя была в большей степени неограниченной, чем у западных монархов, не следует, что она осмыслялась как более священная.
Например, в русской обрядовой традиции царю воздаются почести почти наравне со святыми иконами и священнослужителями. Однако мы ничего не знаем о том, чтобы монарху по одному факту коронации приписывалась способность чудотворения. Англичане же и французы вплоть до XVIII века верили (и эта вера была частью как государственной идеологии, так и официального ритуала), что их короли могут исцелять больных, о чем подробно рассказывает Марк Блок в книге «Короли-чудотворцы». Более того, «сакральность царской власти» — в некотором смысле тавтология. Если фигура царя не священна, то он и не царь вовсе.
Специфика России скорее в том, что царь, не ощущавший себя более сакральной фигурой, чем среднестатистический монарх Европы, вынужден был в силу объективных экономических
(см. выше) причин наращивать реальную власть. Рядом с ним возвышалась фигура Московского митрополита, а затем и патриарха, который в XVI–XVII веках мыслил себя носителем более высокого, чем епископ, достоинства. Организация власти в Церкви всегда подражает организации власти в миру. Московский первосвятитель реагировал на усиление монарха. В итоге царь и патриарх не столько конкурировали друг с другом, двигаясь в сторону некого баланса (обычно считается, что так было в западных странах), сколько одновременно и почти одинаково усиливались. К концу XVII века «должен был остаться только один». Патриаршество, как известно, ликвидировал Пётр Великий. И неслучайно, когда в 1917 году оно было вновь восстановлено, полномочия первосвятителя существенно ограничили.
ВОИНЫ КАК МУЧЕНИКИ
От XVI века до нас дошла уникальная икона. Это образ «Благословенно воинство Небесного Царя», написанный по заказу Ивана Грозного в память о его Казанском походе 1552 года. На нем изображены воины, оставляющие сожженный город ради Небесного Иерусалима. Воинов-победителей, многие из которых коронованы нимбами, ведет сам царь, его сопровождают великие святые воины Византии и Древней Руси: Феодор Стратилат, Андрей Стратилат, князь Владимир, Борис и Глеб, Александр Невский, Димитрий Донской и многие другие. Оставив в стороне размышления о каноничности этого сюжета, задумаемся об идеологии заказанного царем образа. Икона одновременно интерпретирует милитаристскую символику Книги Откровения и закрепляет взятие Казани в качестве ключевого события русской истории. Христианство побеждает,торжествует, и не только духовно, но и политически. Христианская государственность, вплоть до Второго Пришествия, утверждается на земле.
Некоторые параллели этому сюжету можно найти на периферии византийского мира: в Румынии и на Корфу. Но в России-то он оказался прямо в центре государственной символической конструкции. Икона, написанная по заказу монарха, пребывала у южных врат кафедрального Успенского собора Московского Кремля, возле царского места. Значит, для этого царя и вообще для русской монархии образ воинства был очень значим, а воинское сословие играло совсем не ту роль, что в Византии и на Западе.
Митрополит Московский Макарий в те же годы написал пространное послание, в котором объяснял, в чем смысл воинского служения для христианина: «А иже случится кому ныне от православных христиан на том ополчении не токмо кровь свою пролити, но и до смерти пострадати за святые церкви и за православную веру христианскую и за множество людей православных… той второе мученическое крещение воспримет и пролитием своей крови очистит и омыет от души скверну своих согрешений и восприимет от Господа Бога нетленная и небесная и вхождение в вышнего града Иерусалима наследие».
Идея о воинском подвиге как втором мученичестве совершенно невозможна в византийской традиции. При императоре Никифоре Фоке была предпринята попытка принять «закон, чтобы павшие на войне были чествуемы наравне со святыми мучениками» (Матфей Властарь). Однако Церковь этому воспротивилась, сославшись на 13-е правило Василия Великого, считавшего, что воинам желательно три года не причащаться после возвращения с войны. Ссылка не очень корректная, ведь мучениками называются павшие, а не убивавшие. Но дело не в этом, а в том, что в России идея «эсхатологического царства» получила, так сказать, сословное измерение. Если византиец считал империю осуществлением «Тысячелетнего царства», то он вовсе не полагал, что армия или чиновники — проводники его славы. А в России, что воин, что чиновник (это еще нужно проверить) — это камни, из которых царство построено.
В «Белой гвардии» Михаила Булгакова апостол Пётр не только пропускает в рай эскадрон белградских гусар, но и заявляет, будто и большевикам, погибшим при взятии Перекопа, тоже уготованы места в Царстве Небесном. Если мы интуитивно понимаем правоту апостольского решения, значит, понимаем русских царей и святителей прошлых веков.
