Вечность в смутное время
Типичное заблуждение: Октябрьская революция, да и вообще всякая революция — это то, что происходит одномоментно, разделяя своим жестоким настоящим отсталое прошлое и прогрессивное будущее. Или прекрасное прошлое и апокалиптическое будущее. В общем, революция — это то, что вот прямо сейчас изменит весь уклад жизни, переформатирует психологию субъекта и все, какие только возможно, объективные обстоятельства. Конечно, это не так. За любым поступком стоит социальная закономерность — типовое, характерное воспроизведение одних и тех же свободных поступков. Да, люди свободны, но свободны в рамках определенного набора жизненных решений, и к тому же ограничены поступками других, столь же свободных, людей. Этих поступков очень много, и естественным образом они выстраиваются в закономерную цепочку, которая, нет, не с необходимостью, а с очень высокой вероятностью ведет к понятному, читаемому результату.
Социальный взрыв 1917 года имел свои причины. Например, историк Сергей Нефёдов считает, что основной из них было аграрное перенаселение: земли в европейской части России не хватало, она не могла прокормить растущее население. Собственно «излишки» этого населения — крестьяне, пролетарии и солдаты — и составили социальную базу революции. Михаил Давыдов, оппонент Нефёдова, полагает, будто аграрное перенаселение — миф, и что базовой причиной революции стала Первая мировая война и связанные с нею социально-экономические катаклизмы. Даже в самой примитивной версии — революцию сделали агенты иностранных разведок — есть элемент длительности. Все-таки Россия могла в игре разведок и выиграть. Но проиграла. А почему? Потому что... — и дальше следует описание застарелых болезней российских силовых ведомств.
Мы не историки, но и мы способны понять, что революция в любом случае была растянута во времени, она началась не в 1917 году и не в 1917-м закончилась. Февральский и октябрьский перевороты были эксцессами в ходе болезненного, кризисного процесса. Процесса, который мог завершиться или выздоровлением, или смертью.
Второе заблуждение — ровно противоположное: не так важно, что конкретно произошло в феврале или октябре 1917 года, кто пришел к власти, какие силы, с какими лозунгами. Куда важнее железная необходимость истории, в которой из А непременно получается Б, из аграрного феодализма — промышленный капитализм, а из промышленного капитализма — неведомая формация, отрицающая прибавочную стоимость и основанную на ней эксплуатацию. Впрочем, носитель мифа о неизбежности конкретной исторической эволюции может и не быть социалистом. Он может, напротив, считать, что России суждено в конце концов вырулить в «вечный полдень» капитализма, миновав тупик коммунистического рабства. В любом случае в основе такого мировоззрения — отрицание необусловленности человека общественным законом.
Но в том-то и дело, что человек, хоть и зависим от окружающей социальной действительности, но не порабощен ею. В любой момент он может сказать «стоп» и сойти с парохода современности ради только ему очевидной цели. Вот так и развязка драмы 1917 года, равно как и развязка Гражданской войны, не была предопределена. В истории множество развилок, и умелые историки умеют их распознавать.
Итак, общество развивается, иногда от худшего к лучшему, иногда наоборот, иногда медленно, иногда быстро, но никогда не застывает в одной формации. Наверно, существуют, не могут не существовать, какие-то стадии прогресса или регресса. То, что в XXI веке мы живем не так, как в I, в некотором отношении лучше, в некотором отношении хуже, очевидный факт. Но столь же очевидно и то, что и отдельный человек, и какая-то группа людей могут жить в своем времени совершенно иначе, никак не согласуясь с «прогрессом» или «регрессом». Точка опоры у таких людей обыкновенно находится в том, что по определению вынесено за пределы исторического развития, в том, что эти люди считают Вечным и Священным. Церковь состоит из таких людей, она для них идеальное пристанище, поскольку не только свои ценности, но и саму себя считает Предвечной, созданной не только до начала истории, но и раньше самого мира, в котором эта история разворачивается.
Что же такое для Церкви Октябрьская революция? Это один из многочисленных вызовов сиюминутного, одна из волн истории, разбивающихся о борт её вечного корабля. Если историческое человечество совершенно закономерным образом решило, что для лучшего обустройства земной жизни не нужны буржуа и пролетарии, что удобнее какое-то общечеловеческое планирование и распределение, что на это может сказать Церковь? Только то, что и в таком мире людям будет свойственно смотреть на небо. Если человечество, ликвидировав капитализм, подумало, что ему не нужна национальная идентичность, культурное разнообразие и тем более какая-то там религия, Церковь может только напомнить: социальное удобство невозможно перенести через гробовую черту, а «более лучшее» удобство для будущих поколений — слабое утешение. Церковь во время социальных преобразований, таких как революция 1917 года, имеет особое мнение, впрочем, как и во времена сытой стабильности.
