Валерий Татаров: «Ищу брата по разуму»

- ЛИЧНОСТЬ -Валерий Татаров — известный петербургский тележурналист, режиссер, политолог. Лауреат многих журналистских конкурсов. Неоднократно поощрялся Русской Православной Церковью за просветительскую журналистику.

Родился в 1963 году в Донецкой области. По образованию — учитель истории. Окончил Политологический институт по специальности «политическая журналистика». С 1991 года работает в различных СМИ Петербурга в качестве автора, ведущего, собственного корреспондента федеральных СМИ. Работал военкорром в горячих точках. Стоял у истоков многих телевизионных проектов на петербургском телевидении. С 1997 года занимается авторскими телепроектами. Снимает цикловые документальные фильмы «Верю в человека», «Личный счет», «Приступить к исполнению», «Хочу ребенка от России», «Восхождение в ноосферу».

Не просто сказать

— Валерий, хочу повторить вопрос недавно ушедшего от нас, к сожалению, руководителя театра «Комик-трест» Вадима Фиссона: «Зачем вы это делаете? вы пробьете стену, которая есть?..» Судя по остроте ваших высказываний в программе «Нужное подчеркнуть», которая с недавних пор вынуждена была переехать с канала «100 ТВ» на «Санкт-Петербург», а на сегодняшний момент над ней уже вновь нависла угроза закрытия, спокойной вашу работу точно не назовешь…

— У меня жизнь вообще неспокойная. Потому что я жизнь и работу не разделяю: как живу, так и работаю. Зачем мне это нужно? Сам не знаю… Если бы я «от ума» этим занимался, многое бы, наверное, и не делал. Было бы жить проще. Я живу, скорее, интуицией, и работаю так же. Это неправильно. Своих детей и студентов (Валерий Татаров преподает на курсах журналистики при Невском институте управления и дизайна. — Прим. ред.) я учу так не жить. Но сам живу по наитию.

— Есть какая-то сверхзадача вашего присутст­вия в телеэфире?
— Хочется дать сигнал людям, что «всё остается на своих местах»: зла не становится больше, и оно не победит. Кто-то из зрителей сравнил меня с постовым у Кремля. Мне понравилось. У могилы Неизвестного солдата зимой и летом, в дождь и снег он стоит на посту. Может, это пафосно, может, слишком просто — стоит и стоит, что тут такого, — но я так себя и ощущаю на самом деле. Если я уйду — мне же и будет плохо.
Просто красиво рубануть в эфире что-то, зарисоваться — несложно. А если вернуться к теме? У нас так мало это делают!
— И при этом «рубит правду-матку», как пишут в отзывах на вашу программу…
— Да дело даже не в этом, это же не самоцель — рубить! Да я и не знаю всей правды, я надеюсь, что перед концом своим, дай Бог, ее увижу. Но я вижу несправедливость и вмешиваюсь, чувство несправедливости во мне обострено с детства. Возможно, вся моя работа — осуществление детской мечты. И потом, я писать любил всегда, слово люблю, русский язык люблю. И мне нравится слушать. В нашей профессии мы все солируем и редко когда слушаем. Но мне интересно слушать людей. Я даже в баню хожу нарочно в простую, народную. Там слушаю мужиков, потому что мужики в бане очень откровенно обо всем разговаривают.

— Должен быть социальный эффект от вашей программы?
— Раньше я думал, что нет. Теперь, во второй половине жизни, мне хочется добиться результата. Просто красиво рубануть в эфире что-то, зарисоваться — несложно. А если вернуться к теме? У нас так мало это делают! Вот, например, недавно исполнилось четыре года, как мальчика Ваню Завьялова убило сосулькой. Я специально посмотрел: никто об этом не вспомнил. А я помянул не потому, что я хороший журналист. А потому что считаю, что есть вещи непростительно недоделанные, которые стыдно забывать. Ведь надо ж наказать виновных в этом! Мы снова назвали всех причастных к этому убийству. Пусть у них земля горит под ногами!.. А иначе сосулька еще раз кого-то убьет, не дай Бог… Деньги на протез девчонке с Донбасса найти, жизнь ее проследить — это тоже надо! Передача сама по себе — пустяк. Но с ее помощью можно какие-то важные дела делать! И мы многое сделали…

Редакционная политика

— Редакционную политику программы «Нужное подчеркнуть» кто формирует?
— К счастью, я. И это — из-за поддержки меня Сергеем Боярским, руководителем канала «Санкт-Петербург». Он хоть и не журналист сам, но понимает и видит больше иного журналиста. По-другому было в последние два года на «100 ТВ», при новых руководителях. Меня ограничивали… Как я теперь понимаю, из-за разного подхода к жанру «авторская публицистика». Я и в самом деле — не подарок. Но я искренен. Даже в заблуждениях. Но в основных вещах я не заблуждаюсь. Родину не предам.

— Как вы нащупываете грань между свободой слова и вседозволенностью? Жанр-то острый у вас. Или, по-православному, где граница между суждением и осуждением?
— Я никого не осуждаю, упаси Господь. Правда. Я обнаруживаю зло. Хотя, кто я такой? — спросят меня. Отвечаю: журналист. Постовой. Но всегда помню, что слово не воробей. Поэтому тут аккуратно надо. Мне кажется правильной такая мысль: как школа принадлежит не директору, а ученикам, страна — не президенту, а людям, так и телевидение — не для телеведущего, а для зрителей. Я должен их уважать.

— Насколько зритель определяет лицо телевидения?
— «Зритель» и «народ» для меня не одно и то же. Народ на самом деле у нас ленивый. Ему хочется «развлекухи». Не хотел бы Булгакова повторять, но я народ в целом не люблю. Потому что то, как мы паскудно порой живем, мы же сами и устраиваем. Но у нас — всегда кто-то другой виноват. «А что я? Я — как Илья!..» Так ведь? Под «зрителем» же подразумеваю человека порядочного, умного, переживающего, солидарного, — вот для меня идеальный зритель. Я всю жизнь ищу своего брата по разуму: взыскательного, тонкого, умного человека, который лучше меня. Для такого зрителя я работаю.

— Много ли таких?
— Да мне не важно. Хоть один! Но есть же такой человек, да?


* ЦИТАТА«Восхищаюсь личностью и профессионализмом Валерия Татарова! Он настоящий мужчина — смелый, справедливый и сильный. Таких среди мужчин мало, к сожалению. Все люди, обладающие такими же качествами, смотрят его передачи. Не все же „воспитываются“ на „нашей раше“ и „доме-2“... Валерий, Вы молодец, держитесь, и Бог Вам в помощь!»

(Из комментариев, Юлия Геннадьевна, lenizdat.ru)

Невидимый мир

— Какие самые большие проблемы сегодня, на ваш взгляд, в обществе?
— Их немного. Главное — мы мало уважаем невидимый мир, вот главная проблема на самом деле! Люди не понимают прямой связи между тем, что они думают, и тем, как живут. Это очень важная мысль. И когда ты ее принимаешь в сердце, у тебя вроде как мир появляется там… В душе. Ты понимаешь сразу всё — от большого до мелочей. Что ругаться нельзя, объедаться нельзя, пересыпать нельзя. Начинаешь следить за собой, своими мыслями и желаниями. Это звучит наивно, но от этого почти всё в жизни человека зависит! Помни, что ты всегда перед глазами невидимого Бога. Еще недавно, кажется, я таким не был. Господи, чего я только не вытворял!.. Но много раз убеждался: то, что ты носишь внутри, становится твоим внешним образом. Всё — на лице. И в судьбе. Говорю это как человек, который принимал в жизни тяжелые решения, хоронил друзей, был предан, болел, уходил из семьи… И я хотел бы дать понять людям, даже с помощью телевидения, что наша жизнь — это производное от нас самих. Слово «судьба» я перевожу, как «суть тебя».

— Вы в эфире никогда прямо не называете себя православным человеком. Но об этом говорят ваши программы. Вы себя считаете укорененным в православии?
— Ну, нет. Я так про себя сказать не могу. Православным себя считать — это большая честь… это как награда — так называться. Какой же я православный?.. Я только стремлюсь. Не могу даже рот открыть, чтобы так сказать про себя, потому что это надо заслужить.

— Но большинство называется…
— Это как: «Здравствуйте, я герой Советского Союза»? Ну, прекрасно, но я и так вижу по звездочке на пиджаке. Тогда надо… форму вводить для православных! Ведь надо же жить по-православному, чтобы называть себя так. И кто живет по-православному, никогда «трезвонить» об этом не будет. Да и зачем? Я — русский, и мои предки были русскими, а значит — православными. Других вариантов просто не могло быть. История наша такая. Не было у нас, у русских, неверующих людей…

— А вы как к вере пришли, в детстве?
— Нет, я вырос в типично советской семье. Отец — шахтер, мама — швея. А крестился в 1992-м, от страха. Это было в журналистской командировке на Абхазской войне: даже и войной-то ее еще не называли, так, конфликт. Поехал я туда специально, пороху хотел понюхать. Летим мы однажды над территорией конфликта на маленьком вертолете МИ-6. И вдруг рядом с нами два тяжелых вертолета появляются без опознавательных знаков. Поравнялись. Вижу, люди, которые в них сидят, явно не русские, смотрят на нас и показывают, что нам конец. Ладонью по горлу… Я знал о непредсказуемости и даже жестокости «мхедрионовцев». И я понимаю, что эти — могут… Что нам действительно конец. А под нами море, так всё красиво! И вот именно такая смерть посреди красоты и счастья жизни показалась мне столь дикой и страшной, что я испугался до ужаса, до оцепенения. Хотя потом, в той же Чечне, я много раз видел гораздо более ужасные вещи, которые человек делает с человеком… Но тогда контраст красоты и смерти поразил меня сильнее. Страх был настолько глубоким и даже нутряным, что мне надо было с ним что-то сделать. Когда мы приземлились, я пошел к войсковому казачьему священнику и сказал, что хочу креститься…


* ЦИТАТА«Заметила, что он почти не улыбается. Видно сразу, что не любит этот ведущий тех, кого он ведет. Куда, кстати? Назад в православие свое, к „вечным ценностям“.
Выглядит старомодно. Говорит странно.
Как будто завтра война. Современное ТВ имеет другие тренды».

(Из комментариев, анонимный автор, lenizdat.ru)

В эфире — православие

— Вам часто «попадает» за православную позицию в эфире? Словечко в комментариях другое…
— …«православнутость?». Да, это не нравится многим. Казалось бы, в России нести православный взгляд — что может быть естественней? Да ведь и не бьешь же себя в грудь кулаком, просто напоминаешь о заповедях, о грехах. С уважением о священниках говоришь — и встречаешь шипение в ответ. Каким-то образом получилось, что люди, которые у нас определяют общественное настроение, «делают погоду», оказались инородцами и иноверцами. Для них Россия — не совсем Родина. Я однажды спросил у своего друга Михаила Иванова — редактора газеты «Невское время»: «Миша, в чем дело? Почему мы в России не чувствуем себя русскими? Причем нас даже стыдить начинают: „Ты чо в самом деле? Фашизма русского захотел?“» А Миша ответил: «Представь, бывает, люди рождаются шестипалыми или трехпалыми. А у этих нет чувства Родины»… Мне это дико, но приходится соглашаться, судя по тому, как ведут себя некоторые правозащитники и журналисты.

— Много ли православных журналистов вы знаете на светском телевидении?
— Раз-два и обчелся. Аркадий Мамонтов, Борис Корчевников, Евгений Попов. Может, кого-то пропустил? Я поэтому к студентам пошел преподавать, вижу: то, что я им говорю, они слышат впервые. Они в журналистику идут, чтобы самоутвердиться. Тогда как надо утверждать забытые истины. О любви к Родине, об уважении традиций, родителей наших… Для нас, россиян, телевидение воплощает идею соборности, хотя, конечно, несколько извращенно. Но у экрана мы — все вместе. Я об этом говорю. Здесь и сейчас мы вместе ЭТО смотрим и ЭТО слушаем. Когда ты смотришь на Татарова, ты понимаешь, что в это время на Татарова смотрит еще кто-то, и думаешь: «Надо же, говорит об ЭТОМ!.. Значит, все-таки можно ЭТО говорить»… Молодых журналистов учу, что в эту профессию надо приходить, чтобы людей спасать. Она проповедническая! Я был знаком с Сергеем Петровичем Капицей — он не был воцерковленным, но по духу был христианином. Он очень сокрушался, что на телевидение пришли люди бездуховные. Говорил, что за два-три года целенаправленной работы на основных каналах можно настроение нации изменить. А мы «малаховщиной» и «модными приговорами» занимаемся с утра до вечера.

— А как вы относитесь к появлению священников в эфире светских каналов? На телеканале «100 ТВ», например, их нередко приглашают на передачи.
— Тут дело не в том, много священников бывает в эфире или мало. У нас есть ограниченное количество людей в сане, которым показано появляться на экране. Телевидение ведь — это профессия, в ней свои требования: к умению говорить, внешнему виду, умению убедить. Нужно, чтобы было внешнее доверие — для неверующих это важно. Для меня уже не важно. Я на Афоне встречал таких странных батюшек, которые на экране доверия ни у кого бы не вызвали, но я-то знаю, что они — настоящие!.. Но телевидение — для массового зрителя. А у нас, бывает, с прекрасно подготовленным Невзоровым дискутируют священники, которые перед камерой волнуются, в себе не уверены, плохо выглядят, плохо говорят… Ну куда такому на экран? Это же смех один… Надо священников специально готовить! Думаю, у нашей Церкви это понимание постепенно приходит. Например, владыка Амвросий, архиепископ Петергофский и ректор духовной академии, — близкий к идеалу телегерой: настолько в нем велико внутреннее обаяние, сила убеждения. И совпадение внутреннего и внешнего, на мой взгляд, идеально… Но в иных случаях я не знаю, что лучше: приглашать священнослужителя, облачение которого действует на зрителя как красная тряпка, или своего собрата-журналиста, который исповедует те же взгляды, скажет то же самое, но у неверующего зрителя вызовет больше доверия.

Патриот — это значит не пить

— Сегодня у нас в стране мало патриотов?
— Получается, что мало. Простой пример: едешь за границу — там чистота, асфальт, дома, палисадники-цветочки — всё лучше. Мне кажется, они больше любят свою родину. Не знаю, из-за чего: из эгоизма или протестантского убеждения, что Господь отмечает успешных… Но внешняя жизнь у них лучше. А у нас 145 миллионов, и все — кандидаты в президенты. Все знают, как работать, и при этом сами работают плохо: плохо дороги кладут, дома строят плохо, плохо руководят. Я когда встречаю профессионала, всегда радуюсь: так вот же патриот! Как можно любить Россию и плохо работать?

— А отчего у нас так много людей, не любящих Россию?
— Нас очень боятся. Все помнят наши победы. Все знают, что лучше нас не трогать. Поэтому и воспитывают нелюбовь к Родине среди русских. Нас не победить в военном столкновении, русских победить могут только сами русские. Нас хотят взять измором, ослабить, споить. Сделать безграмотнее, бездуховнее. Поэтому и наша Православная Церковь поругаема так, как никакая другая. Сделаем сноску: люди, участвующие в этом, могут и не знать, что делают. Их, как говорится, бесы втемную используют… И это самая плохая история, которая может случиться с человеком: он думает, что живет самостоятельно и свободно, а на самом деле — орудие в руках бесов. Но если ты ему об этом скажешь — он тебе рассмеется в лицо.

— У вас как-то прозвучало, что лучший ответ санкциям был бы в том, чтобы наш народ прекратил пить… А водка, напротив, дешевеет.
— Господь дает нам шанс прийти в себя. Ну, хватит уже жить весело и беззаботно! Пить надо прежде всего бросать! У пьяного ум не работает, не говорю уже про душу… Я считаю, что у пьяного человека нет разговора с Богом. И с ним Он прекращает разговаривать. Наверное, не зря человеку во время запоя нечистый является. Знаю, о чем говорю — сам был этим грешен.

— И вы об этом вот так честно говорите, да?
— Я вообще не вру — считайте это моей болезнью. Метафизический опыт, полученный в тот период жизни, что называется, «вправил мне мозг» ­­и встряхнул душу. Я и на том свете побывал, когда выпивал. Слава Богу, надеюсь, это прошло. Не боюсь ни насмешек, ни «пятна» на моем «портрете». Какой есть… Я почему пьяных люблю? Потому что у них был священный опыт умирания. Они через это к Богу приходят. И такой путь бывает. У нас часто почему человек пьет? Душа болит. Я знаю примеры, когда бросали пить после первого Причастия. Так что надо не с водкой бороться, а с безверием в народе. А по поводу подешевения водки: или люди, которые определяют политику в стране в отношении спиртного, не понимают глубины этого вопроса, потому что сами «трезвенники-спортсмены». Или пьяный народ им выгоден. С пьяным легче договориться, чем с трезвым. Я говорю это не в осуждение. Потому что кто знает, как управлять миллионами людей? Такой страной, как Россия? Я, например, не знаю. Может, пусть лучше пьют, чем воюют? В любом случае, сделать водку доступнее — это страшный грех. Мне кажется, люди не до конца понимают, что творят.

Будущее нам не принадлежит

— Расскажите о своих детях. Какого будущего для них хотите?
— У меня две взрослых дочери от первого брака, старшая, Александра, — искусствовед, младшая Рита, пошла по моим стопам, журналист. Во втором, венчанном, браке — двое сыновей, Захар и Женя. Они еще крохи: первому 2,5 года, второму — 4 месяца. Какое будущее? Надеюсь, хорошее. Ведь сказано — «не заботься о дне завтрашнем. Довольно заботы и на сегодняшний день». Будет роток, будет и кусок… Но чего бы я хотел для них? Чтобы они были теми самыми зрителями, для которых я работаю. Чтобы они любили Родину и раньше, чем папа понял, поняли, что это и есть счастье — любить свою Родину и быть ей нужным, А потом, когда меня не станет, они станут продолжателями меня.