Ученые единицы
Богословское образование в России получают не только священнослужители. Уже давно существует феномен светского богословского вуза. С какими проблемами сталкиваются подобные учреждения? Зачем мирянину теология? Что ждет эту науку в будущем? Об этом корреспонденту «Воды живой» рассказал доктор философских наук, профессор Санкт-Петербургского института богословия и философии (ИБИФ), заведующий кафедрой богословия РХГА Олег Иванов.
Раздел: Интервью
Богословское образование в России получают не только священнослужители. Уже давно существует феномен светского богословского вуза. С какими проблемами сталкиваются подобные учреждения? Зачем мирянину теология? Что ждет эту науку в будущем? Об этом корреспонденту «Воды живой» рассказал доктор философских наук, профессор Санкт-Петербургского института богословия и философии (ИБИФ), заведующий кафедрой богословия РХГА Олег Иванов.
Атмосфера ожиданий
— Олег Евгеньевич, 20 лет в российских вузах преподается бого-словие. В начале 1990‑х был поставлен неожиданный и невиданный в мировой истории эксперимент — преподавать эту науку с чистого листа, с нуля. Как в тех условиях одним людям могла прийти мысль, что им надо преподавать бого-словие, другим — что надо его изучать?
— Эта задача в то время могла показаться нерешаемой. Нельзя преподавать богословие вот так «вдруг». Но эту неподвижную телегу удалось сдвинуть с места именно потому, что мы в ИБИФе стали заниматься этим не по образцам, имевшимся до русской катастрофы 1917 года. Мы делали это в тесной сцепке с философией, стараясь показать, что мысль, чистая мысль сама по себе, исчерпывает свои возможности и должна обратиться к какому-нибудь авторитету. Таковым могло быть только Откровение. Мы поняли, что доктрину Церкви можно излагать в соответствии с философскими смыслами, которые отчасти ясны современному человеку.
Конечно, подлинной философии в советский период не существовало, но философская и логическая проблематика сохранялась, философские книги издавали и переводили, люди их читали. Произошло взаимное распознавание: богословские темы можно было перетолковывать в свете философских смыслов и делать обратную переадресовку в богословскую сферу.
— Тогда происходило новое открытие русской культуры. И преимущественное внимание уделялось Серебряному веку, его религиозной подоснове. Молодые люди, приходившие учиться, легко могли подменить богословие интеллектуальной солянкой из «откровений» той эпохи…
— Сколько угодно было таких опасностей. Часто приходили молодые люди со своими собственными концептами, очень оберегаемыми от вторжения со стороны. И завороженность Серебряным веком тоже присутствовала. Многие студенты «болели» этим, брали в руководство образчики подобного мышления, усваивали культурные ориентиры Серебряного века как свои собственные. Но для того, чтобы изжить последствия и рудименты, оставшиеся после крушения большевизма, Серебряного века было недостаточно. Необходим был прорыв, мысль, которая обладала бы способностью преодолеть определенные слабости той культуры, например, слабость русской философии начала века.
— Это казалось реальным?
— Было сложно, но знаете, что помогало? То время, в отличие от нынешнего, содержало в себе надежду, перспективу, некое ощущение, что может что-то произойти. И сама атмосфера ожидания заставляла нас, преподавателей, подчас интуитивно пытаться выйти за границы всех возникающих ограничений. Теперь ситуация несколько иная.
— Что принес двадцатилетний опыт преподавания? Появились новые «ученые единицы» или новая прослойка людей, которые умеют говорить об истине?
— По крайней мере, удалось создать особую институтскую атмосферу… Но, отвечая на Ваш вопрос, я выбрал бы первый вариант об «ученых единицах». Конечно, этот термин несколько бюрократический, но емкий. «Ученые единицы» — немногие, меньшинство, какие-то не очень даже сопрягаемые, отдельные индивидуумы. Но они все-таки есть. Появились люди, которые способны написать книгу, статью, прочитать лекцию, доклад, учебный курс. В их деятельности концепция института никогда не терялась, их мысль воспитывалась здесь.
Что же касается «прослойки», то ее создать не получилось. Нет расширения атмосферы, нет общего дела. Это не вина института, мы пытались достичь чего-то вопреки тем процессам разложения, которые сейчас идут. Первоначально мы задумывали, что богословское образование начнет распространяться, расширяться, что мы будем выпускать преподавателей школ, что в Церкви начнется новое просвещение, и будут появляться настоящие православные школы, а не нынешние, к сожалению, только окрашенные под православие.
Непроверенные пути
— Но ведь вводятся Основы православной культуры в школе! В какой форме богословие можно преподавать детям и насколько это полезно?
— У нас такие образовательные эксперименты были: существовала школа при институте, и сегодня некоторые наши выпускники-преподаватели стремятся свои программы строить на основе изученного здесь. Понимаете, чтобы начать путь к богословию, к высшему состоянию мысли, нужно пробудить сознание, сделать его живым. Человек должен начать интеллектуально, умственно жить, начиная с первого класса. Нужно, чтобы у него возникали вопросы, чтобы он искал на них ответы, чтобы преодолевалась усиленно внедряемая сейчас простая механика души. Для богословия нужен в первую очередь живой ум. Темы веры и мысли здесь вообще нераздельны. Этот живой ум есть у многих. Русский человек вообще способный по природе, талантливый. Но все это пробуждается, появляется и вдруг исчезает. На разных этапах, у кого в школе, у кого позже.
— И эти «вспышки» никто, в первую очередь государство, системно не поддерживает?
— Мне кажется, нет. В первую очередь надо как-то менять вузовское образование. Невозможно сохранять ситуацию, когда религиоведение преподают бывшие «научные атеисты»… Другие люди всегда были и в жуткой атмосфере советского идеологического засилья. Они стояли в очередях за книгами С. Аверинцева. Но они одновременно были какой-то подпольной средой обитания. А культура не может быть подпольной.
Сейчас предпринимаются какие-то действия, идут поиски, составляются программы обучения. Но когда мы получаем сверху эти программы, мы видим насколько они не соответствуют реальности. А тех людей, которые понимают это, практикующих преподавателей богословия, почему-то до составления программ не допускают.
Вслед за большим кораблем
— А со стороны Церкви Вы ощущаете поддержку?
— Это наша единственная надежда. С политической и организационной точки зрения мы надеялись, что появятся учебные заведения, частные школы, которые Церковь станет опекать. Однако такого просветительского, образовательного направления как твердой линии церковной политики пока не возникло. Все, что появляется, возникает самодеятельно, стихийно, то есть непродуманно. С другой стороны, в школах продолжает утверждать себя некая псевдоправославность — в платочках, с обилием каких-то фольклорных деталей.
Говоря прямо, мы не почувствовали от Церкви ожидаемой поддержки, хотя к нам относятся очень благосклонно. Маленькое учебное заведение — как лодка, которой хорошо плыть вслед за большим кораблем. Но такого водительства не было.
С точки же зрения поддержки Церкви в самом высоком смысле — разумеется, не будь мы практикующими православными христианами, мы утонули бы окончательно. Церковь нас поддерживает в своей таинственной и вероучительной жизни, своим Преданием и историей, всем своим опытом. Это наша жизнь, мы не мыслим себя вне ее.
— А как вы соприкасаетесь с церковными учебными заведениями? Понимает ли ваш выпускник выпускника Духовной академии?
— Если выпускник семинарии или академии обладает живым умом, о котором я говорил, то понимает. Но если он воспитан в рамках застывших стереотипов, то… Откуда было взяться тем людям, которые представляли бы живую мысль, в том числе и в церковной среде, после большевистской катастрофы? Труднорешаемая проблема.
Область применения
— Как бы Вы сформулировали общие проблемы православного богословия сегодня?
— Говорить о православном богословии как о некоей состоявшейся научной дисциплине еще рано. Под ним зачастую понимают богословские дисциплины (литургика, патристика, каноническое право), которые под собой имеют чисто историческую подоплеку, фактографию. Да и эти направления нужно упоминать с осторожностью, поскольку любое богословское знание требует живости, актуальности, включенности в современную ситуацию
— Митрополит Иларион (Алфеев) недавно сказал, что людям «необходимо напоминание не о сложных богословских теологемах, а об очень простых, прописных истинах, что брак — это союз мужчины и женщины… что каждый ребенок имеет право на то, чтобы у него были папа и мама, а не родители номер один, два или три…» Согласны ли Вы с такой точкой зрения?
— Речь идет об уровнях и задачах. Дело в том, что мы, говоря о вещах элементарных, часто забываем, что эта элементарность обусловливается реальностями самыми важными и одновременно неэлементарными: «кто ты, откуда, куда идешь». Так, когда мы говорим об отношениях между родителями и детьми, то слово «отец», казалось бы, простейшее, которое употребляется в простом семейном общении, имеет сакральное происхож-дение. Сакральное же подлежит именно богословскому исследованию: никакие фрейдистские или марксистские фундаменты вы сюда не подведете, это невозможно. Поэтому богословие оказывается насущно востребованным. Если теперь к этим первым вещам не обращаются, то это только свидетельство сугубой беспечности нашей эпохи. Все так внешне благополучно, что можно ни о чем не думать, кроме вещей самих по себе как будто бы элементарных. Но наверняка наступит время, когда все это потребуется, если история продлится.
— Сейчас принято говорить о коммуникативной революции, связанной с развитием технологий. Зачастую ее перспективы обсуждают с необдуманными и преждевременными восторгами. Как научить человека, обучающегося богословию в вузе, ориентироваться в такой ситуации?
— Очень легко православный христианин, ощущая мнимую причастность к истине, готов стать фундаменталистом, противостоять всему происходящему в мире. На мой взгляд, это происходит от неверного толкования слова «мир». Подразумевается какая-то цельность и сущность, которая есть сама по себе, а Церковь ей противостоит. Есть Церковь, и есть мир, есть мирское и церковное. Но ведь мир — это, прежде всего, многообразие душ, многообразие ближних. Кроме того, в мир пришел Христос, и священник обращается к пастве от Его лица. Стало быть, успевать за миром, входить в него, и в то же время не растворяться в том, чем сам мир уничтожается, — это великое искусство. Оно должно быть воспитано не путем внедрения каких-то практик, информационных технологий, навыков интернет-общения, а за счет постановки фундаментальных богословских проблем, то есть за счет пробуждения мысли, личностного начала. Ведь удержать равновесие на возрастающих скоростях возможно только тогда, когда ты есть, когда ты удерживаешь себя самого. Если это получится, тебе не будет страшно в мире, не будет вопросов, или, по крайней мере, будет основа для их решения. Станет ясна перспектива, и ты не будешь стремиться догнать то, что тебе чуждо, что тебе непонятно.
— С другой стороны, в мире проявляются тенденции смешения культур и в то же время их сегрегации. Обозначают это термином «мультикультурализм». Как на-учить молодого ученого-богослова не терять своего лица в этом калейдоскопе?
— Мультикультурализм предполагает некое единство, некий сложный рисунок, который не сразу можно распознать. Увы, в нашей стране это просто отсутствие ориентиров, отсутствие понимания, кто такой каждый из нас. Нас мучит не изобилие внешнего, а отсутствие самоидентификации. Задача богословской науки — привести к этой личностной определенности: «я русский», «я православный». Остальное будет тогда решаться гораздо проще. Нельзя пытаться узнать другого, не узнав себя, решать за другого проблемы, не решив своих. Уровень насущных трудностей сегодня требует богословского ответа.