Толкуя Моисея
Что такое «святоотеческое толкование»?
Священный текст становится непонятным, начинает требовать толкования по мере того, как уходят в прошлое «очевидцы», непосредственные преемники очевидцев или хотя бы те, кто был способен понять «очевидцев». Например, иудейскому обществу после возвращения из плена потребовался целый институт толковников, которые дали бы народу адекватную интерпретацию текстов, во многом составленных в допленный период и потому отделенных от современных читателей не только временем, но и менталитетом. Первые толкования новозаветных текстов появились уже во II веке (например, толкование Ипполита Римского на Апокалипсис), а от III века дошел уже монументальный корпус толкований Оригена — сам факт их появления указывал на то, что людей, которые видели Христа или тех, кто видел Христа, уже физически не было в живых. Нужен был инструмент «регулировки» Предания, сохранения апостольской нормы в условиях, когда апостолы и их непосредственные ученики стали фигурами легендарными. Книга естественным образом заместила собой человека как носителя Предания. Но в еще большей степени «регулировки» требовали ветхозаветные тексты, которые были созданы за пределами христианской общины и которые должны были, тем не менее, стать частью её Предания.
Священный текст создает (Новый Завет) и адаптирует (Ветхий Завет) Церковь. А это значит, что Священное Писание является отражением того интеллектуального (в широком смысле) процесса, который протекает в Церкви. Священное Писание не неизменно (при неизменности текста), его интерпретация разнится от века к веку, от автора к автору, от традиции к традиции ровно в той степени, в которой нетождественной самой себе является догматическая истина в историческом процессе. Разумеется, «у нас один Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им» (1 Кор. 8, 6), а значит, за всем многообразием того, что есть в Церкви, в том числе многообразием толкований, нужно не без интеллектуального напряжения пытаться усмотреть нечто единое и неизменное. Эстетико-психологическая установка на то, что все христиане во все века, а уж тем более святые отцы, думали одинаково и говорили одно и то же, является неверной. Да, когда мы входим в Церковь, мы получаем простые и понятные формулы веры, но чтобы их понять и усвоить, нужно пройти путь христианского многообразия.
Когда солнце — это просто солнце
Здравый смысл подсказывает, что христианское толкование Ветхого Завета — пестрый цветник. Но в этом цветнике должна быть своя система.
Первые главы книги Бытия, по форме, это не миф, но текст, написанный на языке мифа. Перед нами художественное произведение, герой которого одним своим словом создает поочередно различные чины мироздания. Этот герой говорит, восхищается, трудится, отдыхает. В один момент он поэт, в другой ремесленник, в третий — командир. В любом случае, это не Единое Платона и не Абсолютный дух Гегеля. Это живое и самосознающее существо (не хочу использовать слово «личность», которое само по себе нуждается в объяснении). Это интуитивно понятный образ, который, с одной стороны, не соответствует ничему в нашем опыте, но при этом заявляет о себе как о чем-то безусловно реальном. Именно таков миф. Когда христианское сознание обратило на него внимание, оно не могло не стать перед дилеммой: что именно до человека, верующего во Христа, должен этот текст донести. И оно предложило два типа интерпретации. Приведем в максимально обобщенном виде, не обращая внимания на школьные классификации.
Первая интерпретация — Священное Писание предлагает некий свод актуальных знаний о мироздании как о духовно-материальном комплексе. Дело не в том, что это мироздание тождественно тому, которое мы знаем, которое нас окружает (в этом не сомневается ни один из святых отцов), а в том, что свойства этого еще не падшего мира принципиально не отличаются от мира после грехопадения. И «там», и «здесь» одни и те же законы физики, астрономии, ботаники, зоологии и антропологии. Фактически толкования на Бытие такого типа являются энциклопедиями современных христианскому автору знаний. Самый известный из текстов этого направления — «Беседы на Шестоднев» святителя Василия Великого. В нем мы находим и рассуждение о том, что такое «начало» творения, то есть понятийное отграничение творящего от сотворенного, и важнейшие тезисы о природе времени, пространства, природных стихий, мысли о роли животных, растений и небесных светил. «Ты не обманывайся видимостью и из того, что солнце для смотрящих представляется величиною в локоть, не заключай, что такова действительная его величина. Ибо на больших расстояниях величина видимых предметов обыкновенно сокращается, потому что сила зрения оказывается недостаточною пробежать разделяющее пространство, но как бы поглощается средою, и только малою своею частью приражается к видимым предметам. Посему зрение наше, сделавшись малым, заставляет почитать малыми и видимые предметы, перенося на них собственный свой недостаток. А если зрение обманывается, то и суд его неверен», — пишет святой Василий, толкуя понятие «великое светило». Следует обратить внимание на то, что «солнце» в этом тексте — это именно солнце, день, который оно измеряет, это именно день. Вода, твердь, морские гады — всё это реальности нашего мира, которые означают сами себя, не отсылая к каким-то духовным реальностям.
То, что обычно называют «буквальным» толкованием Шестоднева, само по себе многовариантно. Одни авторы могут считать, что ангелы сотворены вместе с материальным миром (Иоанн Дамаскин), другие, что прежде видимого мироздания (Иоанн Филопон). Одни полагают, что вполне допустимо использовать данные современной науки (Василий Великий), другие пользуются исключительно библейским текстом, Священным Преданием и здравым смыслом (Ефрем Сирин). Одни морализаторствуют (Иоанн Златогуст), другие сам акт творения представляют актом Божественной педагогики, весь мир гигантским классом, а ангелов и людей — учениками (Феодор Мопсуестийский). Объединяет все эти толкования одно — тождество обозначаемого и обозначающего, тождество имени объекту именования.
Шестоднев продолжается
Но повествование Шестоднева можно понимать и по-другому. Говоря о творении мира, Моисей рассказывает не столько о чинах мироздания, сколько об идеях, об образцах, которые, конечно, реальны, но не в том смысле, в каком реальны небо и земля. Видимый мир подражает идеальному, и потому мы можем говорить о том мире, используя «плотские» образы, но это описание является заведомо неточным, оно лишь приглашает нас к интеллектуальному восхождению. Классическим примером такого рода толкований являются сочинения преподобного Максима Исповедника:
«Бог, сразу образовав, как знает Сам, логосы всего происшедшего и общие сущности сущего, до сих пор еще осуществляет не только сохранение их для бытия, но и созидание, выхождение и устроение содержащихся в них в возможности частей. Кроме того, Бог через Свой Промысл уподобляет отдельные существа общим видам до тех пор, пока через движение отдельных существ к благобытию не объединит их произвольное стремление с присущим им по естеству общим логосом разумной сущности и не сделает их тождественнодвижущимися и созвучными друг другу и целому так, чтобы отдельные существа не имели произвольного различия по отношению к общему виду, но чтобы единый и тот же самый логос созерцался у всех, не будучи разделяем способами осуществления тех, в ком он равно сказывается, и пока Он не покажет действенной обоживающую всех благодать».
Говоря вкратце, дни творения для Максима Исповедника — это, во‑первых, тварные виды сущих, вечные образцы для множества принадлежащих к каждому виду тварей, а во‑вторых, постоянная, непрекращающаяся деятельность Бога по восполнению этих тварей. Поэтому, с одной стороны, можно сказать, что весь Шестоднев умещается в каком-то превечном мгновении, а с другой — он длится до сих пор и завершится вместе с окончанием истории.
Если не считать Оригена, классика аллегорического толкования, применявшего его в том числе и к «мифологическим» главам книги Бытия, толкования Максима Исповедника являются достаточно уникальными, но настолько авторитетными, что игнорировать их невозможно. Впрочем, дело не столько в количестве толкований одного или другого рода, а в том, что Предание фиксирует оба подхода в качестве равноправных.
Спор толкователей между собой
Деление святых толкователей на «буквалистов» и «аллегористов» условно. Буквалист Василий Великий, который, «слыша о траве, траву и разумеет; так же — растение, рыбу, зверя и скот, — всё, чем оно поименовано, за то и принимает», при этом слова Бога призывает понимать не буквально, а лишь как художественное обозначение Его воли. А вот это толкование очень сложно причислить к буквальным: «Но не оставим без замечания и следующего. После того, как Бог повелел: „да будет твердь“, сказано не просто: „и бысть твердь“, но: „и сотвори Бог твердь“, и еще: „разлучи Бог“. Пусть глухие слышат, и слепые прозрят! И кто же глух, кроме не слышащего, когда столь громогласно вопиет Дух? И кто слеп, кроме не видящего столь ясных доказательств об Единородном? „Да будет твердь“, — это вещание первоначальной Вины! „Сотвори Бог твердь“ — это свидетельство о Силе творческой и зиждительной!» С другой стороны, и Максим Исповедник, который трактовал дни творения иносказательно, неоднократно пишет о шести днях творениях в смысле физических суток.
Это всего лишь говорит о том, что и буквальное, и иносказательное толкования предполагают одну и ту же цель — выявление истинного смысла текста, который, как убеждены и те и другие, не является чем-то единым и однослойным. А раз выявление смысла предполагает некую археологическую процедуру, снятие одного смыслового слоя за другим, то неизбежны разночтения на том или ином уровне. Кто-то может подольше задержаться на уровне астрономии и биологии, а кто-то постарается побыстрее добраться до самых богословских глубин. Спор аллегористов и буквалистов, например, спор святых братьев Василия Великого и Григория Нисского, сторонников различных экзегетических методов, — это спор разных археологических школ, которые, однако, согласны в том, что рано или поздно они должны докопать до священной пещеры с сокровищами.