Стойкость сердца
Где нас позовет Бог? Богу ведомо. На стройке, в цирке, в Академии наук, в рок-клубе… Почти каждый из нас начинает сверять свою жизнь с новым состоянием, переживать, там ли он обитает, не надо ли поискать что-то «почище». И кто-то действительно находит. А кто-то — находит другое: новый смысл в своем старом занятии. Собственно, находить смысл — в этом тоже Божие призвание. А для этого — думать, рассуждать, рефлексировать, анализировать… Один из примеров такого анализа — беседу двух людей из шоу-бизнеса — мы и хотим сегодня представить нашим читателям.
Раздел: По душам
Журнал: № 11 (ноябрь) 2013Автор: Никита ПлащевскийФотограф: Станислав Марченко Опубликовано: 14 ноября 2013
…С этим интервью все было не просто. «Творческие люди»!
Сначала мы никак не могли встретиться: уехал Максим. Потом приехал Максим — уехал Никита. Потом не могли договориться: то один занят, то другой.
Наконец, договорились. Встретились. Была интересная беседа, записанная на чудо современной техники — айфон. Найти запись не удалось: чудесным же образом она и исчезла. Была вторая встреча, вторая беседа. Вот она.
Чуть-чуть хоккеистом
— Максим, о чем ты мечтал в детстве?
— Кем быть, чего достичь или вообще?
— Вообще.
— Мое детство прошло в Советском Союзе, поэтому мечтал о том, чтобы не было войны; мечтал стать полярником на дрейфующей льдине, это было самое главное; немножко хотел стать звездоплавателем и чуть-чуть хоккеистом: хоккеисты были героями, они сражались за Родину.
— В какой момент произошел переход «на музыкальные рельсы»?
— Как у большинства музыкантов нашего жанра — на рубеже смены детства на юность.
— Как раз менялся режим в стране?
— Нет, еще такой нормальный застой был, мне 15 лет в 82‑м было.
— Что интересовало? Нота протеста, подростковая война или действительно музыка, что-то новое, интересное?
— Рок тогда начал вылезать из подполья, понятное дело, он был ограничен цензурой, появились первые концерты, официальные, большие (мой первый концерт, по-моему, году в 83‑м был). То есть еще Советский Союз, но уже настоящий рок-н‑ролл. Чувствовался очень сильно дух свободы, творчество. Это удивляло, захватывало, навевало образ людей, которые идут вперед, ничего не боятся и делают яркую, красивую музыку, с настоящими словами, не циничными, не лицемерными, не пафосными, от сердца…
Пребывая в граде, как в пустыне
Приход к вере, разумеется, не требует разрыва с обществом и ухода в монастырь. Хотя многие обратившиеся так и делали, желая отсечь все, что может помешать их молитве и духовному возрастанию. Многие, и не только музыканты и художники, бросали места своей постоянной работы и «оседали» на приходах и подворьях, находя себя исключительно в общинной жизни.
Это, можно сказать, классический подход.
Но попытка быть христианином в миру, «пребывая в граде, как в пустыне», достойна не меньшего — если не большего — уважения. Хорошо, когда причина совмещения творческой деятельности и христианской веры кроется не только в попытке сохранить материальное благополучие, а и в желании принести свет Христов «в пределы Завулоновы и Нефалимовы, сидящие во тьме и сени смертной».
Чем может обогатить христианин среду, в которой он живет и трудится? Мне кажется, что многие и удаляются «в монастырь» по той причине, что не верят в возможность преображения окружающих и в возможность самому способствовать этому. Но христианин, как человек, сумевший увидеть Святость Бога и оценить тьму в самом себе и вокруг себя, уже только этой мыслью может и должен поделиться с окружением.
Вопрос в том, как он это будет делать. Благоприобретенное христианское миросозерцание не требует, чтобы тексты поэта были пересыпаны словами: «Бог», «Церковь», «покаяние», а картины художника изображали только батюшек, храмы и монастыри. Христианин более других на своем опыте понимает трагическое состояние человека в мире и единственное
возможное разрешение его драмы в Боге. Об этом он и должен возвещать.
Искушение, став «церковным», скатиться к лубку и примитивному умилению не менее опасно, чем искушения богемы. Духовная прелесть, думается, даже страшней буйства плоти.
Как художник должен говорить о Христе? Наверное, как Пушкин в «Отцах пустынниках» и Лермонтов в «Молитве». Или как Тютчев, написавший: «всю тебя, земля родная, Царь Небесный исходил, благословляя». Это очень трудно. Приход ко Христу поднимает планку для всякого человека, а для творческого человека в особенности. Но мы видим, что и у великих поэтов стихи о Христе — исключительное явление. Не потому, что они были маловеры, а потому, что каждую такую вещь надо выстрадать.
Каждый на своем месте должен проповедовать не столько словом, сколько делом. Причастность к Церкви и жизнь в миру — тоже крест, и дело тут не в искушениях. Верующий — постоянный ответчик за Церковь, за ее прошлое и настоящее, он мишень, в которую досужие правдолюбцы будут всегда метать стрелы «праведного гнева».
Слава Богу, что не все ушли в монастыри или спрятались за приходской оградой, и дай им Бог сил нести свое свидетельство.
— Я вспоминаю себя в то время — меня скорее не сам рок привлекал, а возможность подраться (не в буквальном смысле): рок давал возможность протестовать, когда было больно и душно.
— Этот элемент тоже был у меня, но появился позже.
— Музыкальная деятельность уже тогда прописалась в твоей жизни или это была «временная регистрация», были попутные увлечения, образование, профессия?
— Конечно, был институт, я учился в Военмехе, не закончил, ушел в армию. И там уже стал музыкантом — я в военном оркестре служил, там была моя музыкальная школа, в детстве я музыке учится не хотел. Если разобраться, военный билет — мой единственный документ, в котором написано, что я музыкант. Потом был институт культуры, потом я учился в духовной семинарии, служил чтецом и пел в хоре…
— А как это получилось?
— Это было начало 90‑х, случайно. Знакомые сказали, что есть возможность поучиться, мне это показалось интересным, и я не жалею. Хотя я не связал свою жизнь со сферой церковного служения, но вспоминаю этот период своей жизни с благодарностью.
До и после
— Можно ли сказать, что жизнь делится на «жизнь до» и «жизнь после», ведь это совсем разные жизни?
— Да, конечно.
— В какие моменты жизни ты чувствуешь себя счастливым?
— Когда счастливы мои близкие, это в первую очередь.
А личное… Это молитва, единение с Богом, и это творчество, музыка — момент «здесь и сейчас» на концерте или в студии, когда мы эту музыку создаем, и она появляется как бы из ничего.
— Что такое счастье, как ты это понимаешь?
— Счастье очень странное слово, нет такого определения в богословских книгах, не найдем его в Библии, это древнерусское слово, на мой взгляд, оно значит — «быть с частью Бога, быть Его частью», находиться в Его воле, в Его духе. И когда человек, исполняя Его волю — «быть по образу и подобию» — начинает творить, тогда он становится счастливым.
— В чем ты видишь смысл своего творчества?
— В гармонизации мира. Музыкант, художник, скульптор, поэт — любой человек творческой профессии, если творит вдохновенно, осознанно и честно, несет гармонию в мир. Есть искусство, которое деструктивно и несет в мир разрушения, а есть то, которое его гармонизирует.
— Я обращал внимание на рекламные плакаты некоторых западных рок-исполнителей, на них ужасные, отвратительные, кровавые монстры. Смерть, разрушения, ужас…
— Это западный культ силы, особенности их менталитета, видимо, каждому народу дается по его порокам, на Западе герой должен быть сильным и страшным, вызывать трепет, уважение, почитание — тогда да, это настоящий герой…
— С одной стороны — творчество, с другой — ответственность, удается ли совмещать?
— Приходится идти на компромисс. Если возникает необходимость свои знания, умения и таланты использовать для того, чтобы заработать «на хлеб насущный», и если это не противоречит моральным принципам и нравственным установкам, — то можно спеть и в кабаке, и на корпоративе, почему нет, если это приносит людям радость.
— А для меня открытием стало то, что такой компромисс вообще возможен. Я ведь эстрадный артист, и мне долгое время казалось, что с такой профессией либо в Церкви делать нечего, либо наоборот — «вон из шоу-бизнеса». Или — или. Или — «бородато-сапогатое православное гетто с запахом щей», или — «смерть от порока в гнезде разврата».
Сегодня я так не считаю. Конечно, будет странно, если мальчик из церковно-приходской школы в поисках Бога пойдет в рок-музыканты или в бои без правил, но я рад тому, что Кинчев и Емельяненко остались собой и славят Бога на своем месте.
Думаю, что если мы были там, где мы были, когда Бог нас позвал, не нужно «бросать все» и становиться обязательно свечницами, катехизаторами или священниками, а лучше, оставаясь хорошими артистами, музыкантами и спортсменами, искать в своей деятельности Его воли, служить Богу по мере сил и возможностей.
В общем, «идти за Христом» — это не обязательно менять место жительства и профессию, думаю.
Мир вокруг тебя
— Какое отношение к твоей вере в музыкальном сообществе?
— Разное. Не могу сказать, что ярко афиширую свои убеждения, но если заходит разговор — прямо и спокойно о них говорю. В музыкальной среде сегодня, как и во всем обществе, много разного. В последние годы, например, набирает обороты направление неоязычества, многим музыкантам это очень нравится, возникают все эти сказочные образы, мифы, легенды. И мне понятно, почему, — но за всем этим стоят совершенно другие силы и другие люди.
— Я вижу в этом привлекательную возможность, с одной стороны, быть «в религиозном тренде» — верить в какие-то там высшие силы, делать по этому поводу многозначительные татуировки и петь невразумительные песни со славянским колоритом, а с другой стороны: жить-то как хочется? — безо всякого там послушания, иерархии и «прочих глупостей типа целования рук».
Очень удобно. Такой декоративный, «караманный» бог.
— Там очень много всего намешано, но держится все на гордыне, что тут говорить…
— Для меня творчество — это когда человек делится с другим тем, что для него важно, своими чувствами, опытом, открытиями… Чем ты делишься сегодня?
— Стойкостью сердца. Я задумывался об этом: чем я делюсь, какой месседж в моих песнях. В жизни сердце часто каменеет, и человек должен быть к этому готов и пытаться этому противостоять, оставаться верным своему сердцу, даже если оно не чувствует, если оно глухо, — это важно. И для меня эта стойкость самое важное сегодня, хотя бы потому, что вокруг очень много того, что с этой стойкости сбивает.
— Вот ты говоришь, а я думаю — разве вообще это возможно без организма, частью которого я являюсь? Потому что если мое сердце потихоньку каменеет, или наоборот — жиреет, тогда я и не чувствую ничего, забываю о том, что было по-другому, как в сказке: «что воля, что не воля — все равно…», или как друзья Одиссея, которые превращались в сытых свиней; в этом-то и проблема: мутнеет сознание, и тут, пожалуй, только Церковь, Чаша…
— …Очищают, лечат, будят, тормошат. Да, я согласен.
— И творчество, наверное.
— Да, разумеется, тоже — сбрасывает эту скорлупу, которая нарастает с годами, творчество позволяет оставаться молодым.
— …Здесь накурено. Никотин, кальян, алкоголь — как ты со всем этим?
— Как… Это есть в моей работе, я с этим пересекаюсь; вот, например, отвоевали концертный зал, здесь теперь не курят, это уже хорошо.
Какие-то вредные привычки у меня есть, и я продолжаю с ними бороться, когда успешно, когда безуспешно. На этой работе очень сложно оставаться чистым.
— Это как посмотреть… С одной стороны, можно с осуждением относиться к человеку в храме, если одежда у него пропахла табаком, а с другой стороны, можно радоваться верующему человеку в клубе, арт-директору, который отвоевал концертный зал для некурящих и сам борется с вредными привычками…
Задать Богу вопрос
— За что сегодня ты больше всего благодаришь Бога?
— За сам
у жизнь, за возможность исправляться, совершенствоваться, заниматься творчеством, быть рядом со своими близкими.
— Если бы у тебя была возможность задать один вопрос Богу и получить на него прямой ответ, в письменном виде или голосом с неба, какой бы вопрос ты задал?
— Таких вопросов много, многое интересует, много тайн и загадок, и я бы хотел свою любознательность утешить, но при этом понимаю, что если я выберу один, самый важный вопрос… И чем он важнее, тем внутренний голос громче говорит, что задавать его не нужно. Это парадокс, но он есть. Возможно, это связано с верой: она отличается от знания, а получив ответ, мы получим знание… А если бы появилась возможность прямого диалога, я бы не задавал вопросов, я бы просто поблагодарил.
— Я бы тоже ничего не спросил. Потому что сегодня вижу смысл именно в поиске ответа, и в этом поиске я расту.
Иначе — это как в спортзале попросить тренера поднимать штангу вместо себя. Для меня важно самому честно отвечать на эти вопросы и учиться жить в соответствии с полученными ответами. Даже если я заблуждаюсь, это мой путь, и мне нужно его пройти.
— Да, и эти заблуждения бывают очень ценными — тогда я начинаю лучше понимать других, становлюсь более чутким, легче прощаю, если понимаю, что кто-то, как и я, возможно, заблудился.
— Спасибо, Максим. Желаю тебе стойкости сердца и радости творчества.
— Спасибо, Никита.
Максим Жерновой — рок-музыкант, лидер группы «Вереск». В 1987 году был председателем клуба Самодеятельной Экспериментальной Музыки (рок-клуб Смольнинского района). В середине 90‑х был участником группы «Ингерманландия» (одной из первых питерских фолк-роковых групп). В конце 90‑х стал арт-директором питерского арт-клуба «АФРИКА», на сцене которого регулярно проводились концерты рок-музыки, а также музыки других направлений. С 1999 года участник и лидер группы «Вереск». Православие выбрал в сознательном возрасте. Крестился в Никольском кафедральном соборе в 1992 году. «Помогли сделать этот шаг — прабабушка, ближние и музыка, — рассказывает Максим. — А самой первой встречей с Евангелием считаю радиопередачу по БиБиСи в начале 80‑х годов о творчестве питерской рок-группы „Трубный зов“. До сих пор помню слова из их песни, услышанной тогда, — „… взгляни на Голгофу“».
Никита Плащевский в 1998 году с отличием закончил Санкт-Петербургскую театральную академию, кафедра эстрады, класс И.Р. Штокбанта. С 1998 года — диджей на радиостанциях «Радио Рекорд», «Европа плюс», «Радио-хит 90.6», ведущий модных ночных клубов, арт-директор, учредитель и креативный директор преуспевающего event-агентства. Сегодня — прихожанин Феодоровского собора на Миргородской, многодетный отец, сотрудник центра социальной реабилитации инвалидов и детей-инвалидов, актер кино, ведущий мероприятий, в том числе и социальной направленности.
Беседовал Никита Плащевский
