Слово об отце Петре
ТИХАЯ АЛЕКСАНДРОВКА
Папа начинал служить в храме святого благоверного великого князя Александра Невского в деревне Александровка (поселок Тайцы). Он там служил со своим отцом, а вообще это наше родовое гнездо, и предки его — отец и дед, мой прадед, —служили там в общей сложности более ста лет. Затем он перешел в церковь святителя Алексия в Тайцах; в это время, очевидно, и познакомился с матерью Марией. Он стал бывать у нее, и мама бывала. А сестра моя вспоминала, что вечерами приезжали в Александровку будущие лидеры иосифлянского движения, к которому папа позже примкнул. Это владыка Димитрий (Любимов), который жил с нами в одном доме в Тайцах, и владыка Григорий (Лебедев), хотя он не был иосифлянином. Его Святейший Патриарх Тихон направил в Питер и сказал: «Я вам посылаю в Александро-Невскую лавру лучшую жемчужину». Моя сестра любила вспоминать тихую Александровку, где вечерами папа гулял то с владыкой Димитрием, то с владыкой Григорием. Иногда зимой катались на лошадке. В 1927 году не стало духовника матери Марии протоиерея Иоанна Смолина, и ее выбор пал на папу.Может быть, произошло это потому, что почивший отец Иоанн был очень близок с деятелями иосифлянского движения.
«ПТЕНЦЫ» И ЮЛИЯ АЛЕКСАНДРОВНА
По рассказам я знаю, как кормили мать Марию: из трубочки или из маленькой ложечки, жидкой пищей. Она лежала совершенно неподвижно, но пролежней не было. Она имела дар утешения, поэтому к ней и шли люди. Она умела «входить» в их состояние, в их жизнь. Люди приходили расстроенные, а уходили с улыбкой, умиротворенные, утешенные.
Уходу за матерью Марией посвятила себя целиком ее младшая сестра Юлия Александровна. Но, конечно, ей помогали очень многие. Из этих женщин образовался кружок, который мать Мария называла «мои птенцы». Одну из них, Марью Петровну, я еще застала — она работала дворником и дожила до 95 лет. Слепая была, но дома сама справлялась, привыкла.
Юлию Александровну арестовали вслед за матерью Марией и услали далеко в ссылку. Она вернулась оттуда спустя несколько лет, полуслепая, и доживала у своих родственников в Петербурге. Юлия Александровна была человеком очень веселым, приветливым: маленького роста, очень приятная в общении. Я помню ее только после ссылки. Мы с мамой ходили к ней, навещали. А когда она совсем ослепла, родственники сдали ее в Дом хроников (приют или общежитие для хронических больных. — Прим. ред.) в Гатчине. Жили мои родители в это время на улице Чкалова, в малюсенькой квартирке из двух комнат, даже кухни не было. И мы с сестрой иногда приезжали ночевать, хотя уже жили в Питере. Но мама была человек горячий, она забрала Юлию Александровну и сказала: «Мы не можем допустить, чтобы она умерла в Доме хроников». Правда, прожила Юлия Александровна недолго. Родители участвовали в похоронах, папина алтарница Александра Ивановна занималась их организацией. И конечно, когда она была еще жива, нам с сестрой надо было поехать вместе с ней на кладбище, чтобы она показала могилу. Но это наша вина, мы так и не выбрались, и теперь могила Юлии Александровны затерялась.
ПРОТОИЕРЕЙ ПЁТР БЕЛАВСКИЙ
РОДИЛСЯ 31 ДЕКАБРЯ 1892 ГОДА В СЕМЬЕ ПОТОМСТВЕННЫХ СВЯЩЕННИКОВ. УЧИЛСЯ В АЛЕКСАНДРО-НЕВСКОМ ДУХОВНОМ УЧИЛИЩЕ, В САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОЙ ДУХОВНОЙ СЕМИНАРИИ. СЛУЖИЛ ПСАЛОМЩИКОМ. В НОЯБРЕ 1920 ГОДА РУКОПОЛОЖЕН В САН ДИАКОНА, А 1 ЯНВАРЯ 1921 ГОДА — В САН ПРЕСВИТЕРА К АЛЕКСАНДРО-НЕВСКОЙ ЦЕРКВИ СЕЛА АЛЕКСАНДРОВКА. С 8 СЕНТЯБРЯ 1922 ГОДА — НАСТОЯТЕЛЬ ЦЕРКВИ СВЯТИТЕЛЯ АЛЕКСИЯ, МИТРОПОЛИТА МОСКОВСКОГО, В ПОСЕЛКЕ ТАЙЦЫ ПЕТРОГРАДСКОЙ ГУБЕРНИИ. В 1928 ГОДУ ПРИСОЕДИНИЛСЯ К ИОСИФЛЯНСКОМУ ДВИЖЕНИЮ, СТАЛ ОДНИМ ИЗ ПОМОЩНИКОВ АРХИЕПИСКОПА ГДОВСКОГО ДИМИТРИЯ (ЛЮБИМОВА). БЫЛ ДВАЖДЫ АРЕСТОВАН, В 1929 И 1938 ГОДАХ. В ПЕРВЫЙ РАЗ ОТБЫВАЛ НАКАЗАНИЕ В СОЛОВЕЦКОМ ЛАГЕРЕ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ (СЛОН) И НА СТРОИТЕЛЬСТВЕ БЕЛОМОРО-БАЛТИЙСКОГО КАНАЛА. ОКОНЧАТЕЛЬНО ОСВОБОЖДЕН В 1939 ГОДУ. В 1945 ГОДУ БЫЛ ПРИНЯТ В КЛИР ЛЕНИНГРАДСКОЙ ЕПАРХИИ. С АПРЕЛЯ 1967 ПО 27 МАЯ 1974 ГОДА СОСТОЯЛ ЧЛЕНОМ ЛЕНИНГРАДСКОГО ЕПАРХИАЛЬНОГО СОВЕТА. В 1976 ГОДУ ПЕРЕВЕДЕН ЗА ШТАТ, ОСТАЛСЯ ПОЧЕТНЫМ НАСТОЯТЕЛЕМ ЦЕРКВИ ПОКРОВА ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ В МАРИЕНБУРГЕ. СКОНЧАЛСЯ 30 МАРТА 1983 ГОДА. ПОХОРОНЕН ЗА АЛТАРЕМ ПОКРОВСКОГО ХРАМА.ПЕРВЫЙ АРЕСТ
Духовное окормление моим отцом матери Марии длилось всего два года. Наступил страшный 1929-й. В мае месяце первым пошел на страдания протоиерей Василий Бондарев, мой дед по матери. В день святого Иоанна Богослова он был расстрелян. Он был полковником жандармской службы, защищал царскую власть, потом ему стало очень тяжело на этой службе. Он стал священником. Служил настоятелем Троицкого храма в Красном Селе, а в последние годы ушел оттуда и служил в Горелово, в церкви преподобного Серафима Саровского. В Троицкой церкви стали собирать материалы для его канонизации, составили подробное жизнеописание, передали нам, но на этом дело почему-то заглохло.
Конечно, первый арест отца я не помню, передаю по рассказам сестры. Темной ноябрьской ночью пришли в дом, где жила наша семья и владыка Димитрий (Любимов). Был обыск. Маме разрешили проводить отца только до угла, мы, конечно, еще спали. Вывели владыку Димитрия, келейница еще была вместе с ним арестована, и папу. Мама услышала, как владыка Димитрий тихо сказал: «И ты, отец Пётр, за меня идешь».
Мать Мария написала потом отцу на Соловки, что приходила к ней мама вместе с нами. «Асенька, — пишет она, — большое утешение для родителей». Это моя сестра Ксения. Дома ее звали Асенькой. Почему мать Мария написала про утешение? Родители обычно берегли своих детей, ничего им не рассказывали, дети не знали ни о репрессиях, ни об обысках. А мама, когда пришла, разбудила шестилетнюю Ксению и всё ей рассказала. «С тех пор, — как Ксения Петровна говорила, — мое детство кончилось». Она уже участвовала в конспирации. Моя бабушка, папина мама, была еще жива, но она была такая слабая, что ей решили не говорить об аресте отца. И маленькая, шестилетняя Ксаночка бабушкерассказывала, что митрополит послал папу в командировку. Интересная деталь: Ксения научилась читать по-славянски раньше, чем по-русски. Когда ее спрашивали: «Что ты будешь делать, когда вырастешь?», она отвечала: «Я буду в церкви читать по покойникам». Мама говорила, что в храме на службе она стояла как столбик, даже очень маленькая. У меня другой характер, конечно. Когда бывали у матери Марии, меня мама всё время одергивала, чтобы я не задела кровать, потому что любой толчок, любое прикосновение причиняли ей боль. А для старшей, Ксении, ставили скамеечку, и она читала матери Марии молитвы, каноны.
СОХРАНЕННЫЕ РЕЛИКВИИ
А дальше начинается папин крестный путь. Первое время его держали в тюрьмах Питера, и моя сестра помнила, как мама ходила на свидания. Когда-то мать Мария подарила папе маленький складень: иконы Георгия Победоносца, Спасителя и Божией Матери. Этот складень он взял с собой в ссылку на Соловки. Сначала папа оказался на Анзере. Это был страшный для узников остров… Однажды в тюремном бараке был обыск. Господь вразумил отца Петра в последний момент: он с силой сорвал с себя этот складень и забросил под нары, а потом его забрал. И он сохранился.
Пять лет папа провел на Соловках. Мама дважды ездила к нему. У нее была «своя ссылка». Она — «лишенка», на работу не берут, а надо как-то жить. К счастью, ее мать, наша бабушка, жила в Питере, и мы с сестрой были отправлены туда. Жили мы так, что я дала себе прозвище «вечная голодница». А мама металась по всей области, бралась за любую работу, наверное, ей еще люди помогали, чтобы она могла ездить к папе на Соловки.
Мать Мария в письме передает привет «о. В.» — это протоиерей Василий Верюжский (1874−1955; богослов, один из лидеров иосифлян, после войны — в патриаршей Церкви, заведующий кафедрой византологи ЛДА. — Прим. ред.). Он еще до революции преподавал в Духовной академии, а после войны, когда вернулся, был снова приглашен туда. Он тоже был с папой на Соловках. Письмо матери Марии папе удалось сохранить, потом оно хранилось у сестры, и она уже передала его мне.
ПИСЬМО МАРИИ ГАТЧИНСКОЙ
Христос посреди нас! Возлюбленный, дорогой мой отец! Как ты порадовал меня своей всесторонней весточкой! Но зачем удивляешься, что у тебя меняется настроение? Посмотри на прекрасное небо! Сейчас оно чистое и голубое, но вот являются огромные облака, точно белоснежные глыбы, прикрепленные к своду. И это сменяется белыми барашками, и вдруг появляются черные тучи с медным отливом. Довольно скоро они сгущаются; в природе темно. У всего живого мира делается тревожное состояние. Тучи давят мозг и сжимают сердце. Но вот поднялся ветер, грянул гром и полился обильный дождь. Небо прояснилось, выглянуло солнышко, воздух очистился, повеяло приятной свежестью. Всё оживилось, и человек воспрянул духом. Не то ли самое бывало с нами, в нашей внутренней природе? Вот то же самое испытываешь и ты, родной, и многие, и я, неключимая: после пролитых горячих слез очищается наше сердце и становится легко-легко. Как много милости у Всемогущего! Вчера видела твою дорогую матушку. Она выглядит хорошо, а главное, спокойна. Конечно, ее много утешают детки, да такие интересные, как ваши. Асенька — большое утешение для родителей, а Шурочка интересная и забавная. Как хорошо для тебя время бежит! Не знаю, когда придет мое письмо. Может быть, на Пасху? Так я заранее с тобой христосуюсь, дорогой мой отец. Сестры-птенцы низко кланяются, поздравляют, и все целуют твою руку. Скажу несколько слов о себе. Здоровье сильно ухудшилось. Чувствуется болезненность во всём, стала «недотрога». Но все же Господь милостив ко мне. Счастье вас не оставило на севере. Счастье в том, что живете среди природы. Природа — родная мать, которая воспитывает, утешает и радует. Сейчас оттаяли мои стекла, и я сквозь мое маленькое окошечко вижу частичку природы. В этом — большое утешение. Дух дышит везде, и не было ни одного дня, чтобы не вспомнили тебя. Господь всё видит и слышит. Да будет всё святое и сильное с тобой, мой дорогой отец. С христианской душой любящая тебя Лидия. Низкий поклон о. В.
101-Й КИЛОМЕТР
Папа возвращается домой, дом стоит в Александровке, брат еще жив… Но поселиться в родном доме ему не дают, только за 101-м километром. В качестве 101-го километра был выбран Новгород. Там было много высланных, в том числе и духовенства. Мама устроилась на работу, нашли жилье, взяли нас к себе. Папе долго было не найти работу, наконец он устроился. Но уже в 1938 году начался очередной виток страдания. Когда отца второй раз взяли, мне было десять лет. Случилось это, как всегда, почти ночью. Мы пришли с мамой домой поздно, видим — чужие люди роются в наших вещах.
В детстве я была болтушкой. Однажды это чуть не привело к большим неприятностям. Как-то в дороге разговорилась с незнакомым военным, мне было лет пять. Рассказывала ему про придуманную мной страну. Он спросил, где же эта страна находится, а я возьми да и ляпни: «Этого советские не знают». Мама очень испугалась и быстро меня увела.
Так вот, я долго «жила» в этой придуманной стране, у меня был свой портфель, там были «документы», которые к этой стране относились. А еще там были рисунки Татьяны Гиппиус, сестры знаменитой поэтессы. Сестры Гиппиус тоже жили в Новгороде. Там жило много интересных людей, но все боялись друг к другу ходить. Мы, тем не менее, ходили к сестрам Гиппиус в гости, и подаренные мне рисунки лежали в этом портфеле. Когда я увидела портфель в руках у энкаведешника, я крикнула: «Это мой портфель!» А он ответил злобно: «Надо не в бумаги, а в куклы играть». Портфель унесли, больше я его не видела.
Папу увели. Тюрьма находилась очень близко от нашего дома. Она сохранилась до сих пор, хотя все остальные здания вокруг были разрушены. Пошли слухи, что семьи очень далеко высылают. Мама поддалась этой панике, взяла нас, и мыуехали из Новгорода. Папа видел нас иногда из окна тюрьмы, а потом перестал, и не знал, куда мы делись. Потом он говорил, что девять месяцев новгородской тюрьмы были страшнее, чем пять лет Соловков. Папу и еще нескольких священнослужителей обвинили в том, что они хотели устроить взрыв Новгородского кремля и Софийского собора. Показания выбивали всеми возможными способами, и люди подписывали что угодно. Самое страшное — это был конвейер, когда заключенного могли держать на допросе больше суток, а следователи менялись каждые два часа. Людей доводили практически до безумия. Но, к счастью, папа заболел и попал в тюремную больницу. Тем временем Ежова снимают, а папе, как ни в чем не бывало, объявляют: «Вы свободны». Рано утром он выходит и думает — куда же идти?
Мама скиталась с нами по разным городам, пыталась устроиться на работу: в Бокситогорск, потом обратно в Питер… Там она нас оставила и поехала в Устюжну, но задержалась в Пестове, устроилась счетоводом, выписала нас.
С осени 1938 до мая 1939 года мы ничего не знали о папе: жив ли он, где он. И он не знал о нас. Один врач ему говорил, что мы живы, но ведь любые провокации могли быть. И только 9 мая 1939 года пришла телеграмма, как сейчас помню, малиновый бланк. В ней было всего три слова: «Жив, здоров, еду». Я, конечно, помчалась к маме на работу.
Опять папа устраивается на работу бухгалтером. У него было благословение от митрополита Иосифа, и он тайно служил дома. Первые службы, которые я помню, — это папины службы. Но это было большой тайной. Ни одного человека у нас не бывало, только своя семья. Я вспоминаю, как боялась и тряслась: первая исповедь была у папы, это было очень страшно.
НЕ В ЧЕМ КАЯТЬСЯ
После войны наша семья вернулась в родные места, мы снимали в Гатчине комнату, потом нам дали комнату, какую-то нежилую. Потом жили на улице Чкалова, в маленькой квартирке, пока папа не построил дом.
И тут начался новый период в его церковной жизни. Его все знали и в Тайцах, и в Гатчине. Протоиерею Феодору Забелину в гатчинском Павловском соборе было уже трудно, надо было храм восстанавливать. Стали просить папу, чтобы он возвращался. Папа пришел на прием к владыке Григорию (Чукову), а они когда-то сидели вместе, в соседних камерах. И вдруг на этом приеме какой-то благочинный поднимает вопрос о папином покаянии как иосифлянина. Владыка Григорий даже кулаком стукнул по столу: «Какое там покаяние? В чем он будет каяться?»
И вот, с 1947 года по 1952-й папа восстановил собор, а потом его перевели, потому что Гатчина стала слишком известным местом. К отцу Петру люди приезжали из разных мест — из Тайц, из Кронштадта, — церквей было мало. От прихода в Красном Селе он отказался, и его назначили в Мариенбург. Правда, ему тяжеловато было из собора уходить. Много папа сделал и в Мариенбурге.
АСПИРАНТУРА, МИТРОПОЛИТ И ПАТРИАРХ
Мы с сестрой не вступали в пионеры, в комсомол, но это как-то сошло нам с рук. Соученики видели, что я крестик ношу, иногда дергали за цепочку, но серьезных конфликтов не было. Сестра закончила истфак ЛГУ, по распределению попала в Медвежьегорск. Через три года вернулась и какое-то время сидела без работы. Закончила курсы английского языка. Потом попала в Павловский дворец, долгое время была экскурсоводом, затем хранителем фондов. Я окончила биофак, по специальности я гидроботаник. Ездила в экспедиции, потом много лет проработала в Ботаническом музее, водила экскурсии. Были препятствия при поступлении в аспирантуру и у сестры, и у меня. Но мне Патриарх Алексий I помог.
После университета было распределение. Я честно написала в анкете, что отец — настоятель Гатчинского собора, а мама печет просфоры. Пошли вопросы. Спросили, сдавала ли я дарвинизм. Я ответила — да, у меня «пять» по дарвинизму. Выставили меня за дверь, потом снова вызвали. Спросили, считаю ли я себя верующей. Я собиралась ответить, что не буду отвечать на такие вопросы. Но тут произошло нечто — и после я по-настоящему поняла и прочувствовала слова Евангелия: «Когда же поведут предавать вас, не заботьтесь наперед, что вам говорить, и не обдумывайте; но что дано будет вам в тот час, то и говорите, ибо не вы будете говорить, но Дух Святый» (Мк. 13, 11). Вместо заготовленной фразы я сказала: «Да, я верующая». А я не хотела идти работать в школу, и таким вот образом от школы была избавлена. Через какое-то время меня снова вызвали и сказали: «Мы удовлетворяем заявку на ваше распределение, но что касается веры — вы подумайте…» Я к тому времени осмелела и говорю: «А что, разве по Конституции это запрещено?» Я уехала по распределению, но вскоре мой научный руководитель присылает мне телеграмму: «Готовьтесь к экзамену в аспирантуру». Я получила одни пятерки, а сестре вкатили тройку — какая с тройкой аспирантура… Но мне, тем не менее, из Москвы ответ всё не приходил.
Папа в то время пришел к митрополиту Ленинградскому Григорию (Чукову) по какому-то вопросу, и тот спросил его про семейные дела. Папа рассказал про мою аспирантуру. Вскоре владыка сообщает отцу, что в Ленинград приезжает Патриарх: «Напишите письмо Святейшему, я передам». Папа написал, я сама отнесла это письмо владыке Григорию. Это было где-то в ноябре, а в декабре меня вызывают: «Пришло ваше зачисление».
ВСПОМИНАЮ ЕЕ ПИСЬМО…
Мы сейчас отмечаем перенесение мощей преподобномученицы Марии Гатчинской. Я всегда помнила дату, когда мощи матери Марии вошли в Гатчину, потому что было это 30 марта, в день папиной смерти, в день его памяти. Я совершенно случайно оказалась на Смоленском кладбище, когда извлекали ее мощи. Отец Владимир Феер удивился, увидев меня, и дал приложиться к мощам.
Я даже чаще бываю на месте ее прежнего упокоения, на Смоленском, чем в Гатчине. Конечно, я обращаюсь к преподобномученице Марии в молитвах, всегда вспоминаю ее письмо и то, что я и есть та самая «забавная Шурочка».
Гроб преподобномученицыА сейчас главная моя забота — восстановление церкви в Александровке. Это ведь памятник XVIII века, построен был архитектором Старовым в поместье Демидовых. Как папа любил Тайцы-Александровку! Он хотел, чтобы храм Александра Невского восстановили, но ему не разрешили. Для памяти папы было бы лучше не его канонизировать, а восстановить храм.