Слишком далекие от народа

— Формирование реальной повестки дня — главная задача верхнего интеллектуального слоя, тех людей, которых раньше называли интеллигентами. От миллионов простых граждан требовать формулировать какие-то идеи бессмысленно. Именно интеллектуалы должны понять смысл и дух жизни народа, проанализировать и выразить его. Нужно обсуждать миссию русской нации, того, что с нами будет через 100 или хотя бы через 10 лет. Это огромная интеллектуальная и духовная работа. Но проблема в том, что наш образованный класс этой работы не делает. Есть наш журнал «Эксперт», есть близкие нам по духу издания… Но это единицы, а должны быть тысячи.

— Да, «извлекается», но только в том случае, если народ жив. Если мертв (а многие народы умерли), это невозможно. Русский народ, слава Богу, не умер.

— Не надо бояться этой неоднозначности, путаницы разных тезисов и идей. Да, общественное мнение, настроение народа обычно переменчиво и крайне противоречиво. СМИ, как правило, лишь усиливают эту противоречивость: в социальной шизофрении есть своеобразная гармония, и СМИ в меру своего понимания пытаются эту шизофрению рационально оформить. Но получается еще глупее, потому что они скользят по поверхности, а настоящей глубинной народной повестки не касаются.

— Безусловно. Интернет — это реальность, разрушившая иерархию, которой требует любая духовная и интеллектуальная работа. Например, многие задаются вопросом: стоит ли отвечать на глупые (и не только) комментарии в интернете. На мой взгляд, это бессмысленно. Вы можете, конечно, ответить, но это будет всхлип, возглас в пространство, этот ответ не будет принят теми, с кем вы предполагаете дискутировать. Потому что в этой области нет авторитетов, нет иерархии. А если не на что опереться, велика вероятность совершения ошибки.

— А что такое реальная расстановка сил? По какому критерию ее оценивать: по таланту, по уму, по общественному влиянию? Понимаете, если люди командуют повесткой и информационным полем, значит, они и есть авторитеты. Не нравится — создайте другие СМИ и будьте там авторитетами. Мы так и делаем.

— Да, некоторые думают, что эти большие СМИ занимают какую-то прогосударственную позицию, но это не так. У людей, которые там работают, как правило, кукиш в кармане. Большинство исполнителей в случае напряженности переметнутся в другой лагерь, как мы это видели на Украине во время оранжевой революции. И именно потому что они эмоционально на другой стороне, у них и не получается содержательная глубокая работа в тех больших СМИ, которые они представляют.

— Конечно, нет. На первый взгляд, у газет положение тяжелое, потому что интернет-публикация оперативнее газетной. «Коммерсантъ», например, радуется: тираж падает, зато увеличивается количество читателей в сети. Но, понимаете, не все так просто. Сам характер чтения иной. Судя по статистике, читатель на сайте одного издания просматривает в лучшем случае несколько заметок, потому что его туда загнали по ссылке, а когда человек открывает газету, он просматривает ее целиком, то есть десятки сообщений. Это гораздо более глубокая работа (если считать чтение работой), чем чтение в интернете. И это возвращает нас к вопросу о деструктивном влиянии последнего. Что касается журналов, то на них развитие электронных СМИ влияет еще меньше. Спад был, но и на Западе, и у нас он остановился.

— А чем он отличается от старого? Все эти фантазии на тему, что мир изменился… Ничего он не изменился, он уже 2000 лет не меняется.

— Исторические аналогии — это нормальная форма общественной рефлексии. Мы не сегодня родились, у нас за плечами столетия, и мы оказывались в разных исторических ситуациях. Поэтому обращение к тому, что вроде бы напоминает какую-то современную коллизию, вполне допустимо. Но нужно понимать, что все аналогии хромают. Два раза в одну воду вступить невозможно. В феврале 1917-го, когда происходили известные нам события, еще был жив, еще стоял обеими ногами на нашей земле Русский мир. Это в Москве и Петербурге бегали люди в шубах и в генеральских мундирах с красными бантиками, а совсем рядом, за пределами этого недомыслия, находился громадный русский мир такой невероятной силы и мощи, что нам сегодня это даже трудно представить. Мы сегодня бегаем не с красными бантиками, а с белыми ленточками, но за нами почти уже ничего не стоит. Вот в чем ужас. Вроде бы похоже, но по сути совершенно другая ситуация.

Конфликт Церкви и общества… Его неверно так аттестовать. У нас просто общества нет, поэтому не с чем конфликтовать. На всю Россию у нас остался один общественный институт — Православная Церковь, больше нет живых институтов.

— Очень условно оно является полноценным институтом. В нормальном состоянии власть не может попускать то, что попускается. 26 октября в Москве праздновали Курам-Байрам, в центре – столпотворение людей, конфессиональная и культурная принадлежность которых нехарактерна для «сердца России». Традиционно живших в Москве мусульман было всегда относительно немного, ибо в этой деликатной сфере нельзя нарушать меру. Это по чьему ведомству вопрос? По ведомству власти. Так неужели было непонятно, что, сдав все геополитические позиции, отбросив, как призывал Александр Исаевич Солженицын, «азиатское подбрюшье», мы получим Среднюю Азию и Кавказ здесь?

— Мы, церковное сообщество, эту ситуацию неверно осмыслили, и, прямо скажем, как дети «повелись». У нас десятки дел, которые неизмеримо важнее. А эти споры должны быть на десятом, двадцатом месте.

— У нас погибает земля. В XIII веке было написано «Cлово о погибели земли русской», гениальное сочинение, созданное будто сегодня. Об этом и нужно беспокоиться!

— Это все равно что спросить у врача, как лечить. Надо посмотреть, в каком состоянии больной. Если он еще ходит — одно лекарство, если еле ноги волочит — другое, а если его разбил паралич — третье. Надо понять, в каком мы состоянии, но, судя по всему, ближе к реанимации. Отсюда и действия должны быть соответствующими: таблетками уже не отделаешься. 

— В XIX веке очень активной и настырной была либеральная журналистика, так что ситуации вроде бы похожи. У нас тоже это либеральное крыло сегодня наиболее «креативно» и бесцеремонно. Но сейчас эти газетные споры напоминают перепалку в мертвецкой, потому что за их пределами нет уже той России, которая была 100 лет назад. Все, что здесь можно было обрушить и растратить, все обрушено и растрачено. И счет нужно предъявить, - в том числе, - носителям русской либеральной идеи. Но у нас в стране нет сегодня никакой репутации: можно обворовать полстраны, а потом партию создавать. Можно нести околесицу — потом быть министром. А если нет репутации, нет и ответственности. «Кто ты такой, чтобы занимать то или иное место в государстве?» — этот вопрос мы должны задавать и чиновникам, и журналистам, и самим себе.

— Мне представляется несомненным, что институт Церкви выполняет свою миссию — посредника и воспитателя — тогда, когда реагирует на действительность, откликается на боль времени. При этом необходимые внутрицерковные изменения — например, определенные шаги, которые постоянно предпринимает Католическая Церковь, чтобы аккумулировать новое время в себе, — это не есть оскорбление веры, это только условие нормальной работы. Очевидно, что проповедь, сказанная в XV веке, и проповедь, сказанная в XXI веке, должны различаться по форме, даже если их суть и цель одна.

— То, что сейчас происходит атака на Православную Церковь — несомненно. Это происходит сразу по нескольким причинам. Во-первых, капитализму (а в России победил капитализм, дикий, без профсоюзов) мешает любое объединение людей — интернационал трудящихся или Православная Церковь. Капиталу удобнее протестантизм. Это оправдывается веберовской риторикой о личной ответственности — хотя по сути это оправдание равнодушия в отношении ближнего. Во-вторых, последовательно рушится идея российского общества, а Православие — одна из необходимых ее компонент. Наконец, в-третьих, негибкость Православной Церкви сама провоцирует атаки. Как пережить то, что на вас клевещут? Вероятно, для верующего рецепт один — не огрызаться в ответ, но стать еще добрее.

— В данном случае слово «смычка» звучит дико. Смычка города и деревни — это термин 1930-х. В отношении Церкви и власти более конвенционально слово «симфония», то есть созвучие. Это византийская идея о едином базилевсе, олицетворяющем мирскую и духовную власть. Такая идея есть, во многом она имманентна русской культуре. Насколько эта идея актуальна сегодня, в период распада державы, трудно сказать. Во всяком случае, факт, что эту идею стараются гальванизировать — с тем, чтобы тут же опорочить, — говорит о том, что данную модель хотят устранить из мира.

— Нет, мы не стоим на пороге 1917-го. 1917 год означал стремление всего человечества к социальному равенству, попытку построения социально справедливых обществ. Сейчас человечество стоит на пороге радикальных изменений в сторону легитимизации неравенства. Не коммунизм на пороге, а фашизм. Ждать нельзя. Церковь обязана возвысить свой голос. Это и даст церковному институту необходимую актуальность и заставит прислушаться к словам Божьим. Унижение Церкви ради либеральных ценностей — гадко, но реакция на либеральные кощунства может быть стократно более опасна. Растет самосознание фашиста — и либеральная бесхребетность, и алчность компрадорской морали — вскармливают нового зверя, наделяют его правотой. Опасность растет, а адекватной реакции пока нет.

— Церковь — институт небесный и земной одновременно. Было бы лицемерием утверждать, что этот институт, как и всякий институт на земле, — лишен ошибок и интриг. Что-то раскрыть миру нельзя, но что-то — необходимо. И в этом отношении Церковь не может оставаться «закрытой» системой. Открытость Церкви не означает сдачи позиций, напротив — укрепление их на новом рубеже. Надо научиться принимать критику и отвечать на нее. Критика не всегда несправедлива, и даже если не точна, то хорошо бы разобраться с причиной ее возникновения. Церковь находится в постоянном диалоге с миром. Этим живым — только живым — диалогом Церковь и сильна. Церковь и молитва — это не подорожник, который прикладывают к ране, не пластырь, но осознанное убеждение в добре. И это убеждение обязано подпитываться диалогом с жизнью и подкрепляться правдой в деталях.