Революцию усугубляйте, но Бога не забывайте. Митрополит Вениамин Федченков и революция
НОВАЯ ЭПОХА
Будущий митрополит, а тогда еще архимандрит Вениамин (Федченков) в феврале 1917 года занимал должность ректора Тверской духовной семинарии. Перемещение из Санкт-Петербурга в 1911 году было связано с его противодействием влиянию Григория Распутина. В чем это противодействие заключалось? В том, что он, уполномоченный иерархами и своим «аввой», духовником Феофаном (Быстровым), передавал некие материалы императрице Александре Феодоровне. В Тверской семинарии архимандрит построил церковь. Здесь его наградили к юбилею дома Романовых орденом Святой Анны. В общем, будущий владыка был тогда в меру успешным церковным управленцем.
Так вот, Февраль… Для нас, во многом живущих штампами советской пропаганды, эта «буржуазная революция» всегда находилась в тени «Великого Октября». А для владыки Вениамина как раз это время оказалось ключевым. Потому что рушился привычный строй жизни, которому он был привержен. Ведь владыка всегда оставался человеком ярко выраженных монархических, правых убеждений. Его воспоминания я бы сравнил, пожалуй, с письмами будущего патриарха Алексия (Симанского) владыке Арсению (Стадницкому). Если их читать не то что внимательно — там всё наружу, — а не торопясь, то легко услышать основную интонацию, связанную с февралем: «Всё пропало!». Когда с красным бантом на шинели к нему явился командующий гарнизоном в Великом Новгороде, то для владыки Алексия это было «всё», это было крушение. А уже в октябре он флегматично пишет: «Идут немцы, надо бы упаковать ризницу». То есть чего уж плакать по волосам, когда голову сняли!
Очень интересно, что владыка Вениамин не говорит о Февральской революции как о бескровной. Она для него связана как раз с первой кровью, пролитой в братоубийственной войне, — с убийством тверского губернатора фон Бюнтинга. Что для меня особенно важно, владыка пишет о своем чувстве вины. «Мы заслужили скорби, которые потом обрушились и на нас!» — говорит он. Практически на его глазах, в непосредственной близости от него произошло бессмысленное, безумное убийство человека, который проявил верность своему долгу не только государственному, но и христианскому: губернатор исповедовался по телефону викарному архиерею — другой возможности у него не было. Именно с этого момента для владыки Вениамина начинается новая эпоха, переворот. И Октябрь уже — просто важный эпизод.
Многие архиереи, священники и миряне приветствовали новую власть, благословляли и думали, что Церковь ждут благие перемены, потому что пала опека в лице обер-прокурора, что всё будет по-новому. Что тут сказать? Конечно, та система церковно-государственных отношений, которая существовала до революции, имела не только негативные, но и позитивные стороны. Потому что сила, которая опекала Церковь, была внешней, но не враждебной. Она все-таки желала Церкви блага, хотя, конечно, и ставила её под государственный контроль.
Владыка Вениамин, тем не менее, к этому хору не присоединился и даже подал особое мнение на одном из послереволюционных церковных собраний, что все преподаватели Тверской семинарии приветствуют падение самодержавия и то, что к власти пришло Временное правительство, — приветствуют все, кроме меня.
ЦАРЬ И РАСПУТИН
Как владыка относился к последнему царю? В 1943 году он написал книгу «На рубеже двух эпох», которую адресовал советскому дипломату с надеждой, что книга будет опубликована. И в ней он выражал надежду на то, что государь будет прославлен в лике святых. Императора он, конечно, близко не знал. Однако духовный отец владыки Вениамина, будущий архиепископ Феофан (Быстров), считался духовником царской семьи. Поэтому он мог сообщать владыке Вениамину какую-то информацию. И потому у последнего мог сложиться вполне объемный образ царя. Трагические события в Екатеринбурге он, конечно, воспринимал как пример мужественного перенесения скорбей царской семьей, как мученичество.
У владыки нет плохих слов о государе. Есть другое — потрясающая картина петербургского, русского общества эпохи Серебряного века, декаданса. Он дает интересную характеристику и Распутину! У нас люди склонны, к сожалению, к прямолинейности. Святая царская чета и дети хранили верность своему старцу до последнего момента, портреты носили в ладанках или медальончиках. Почему? Мало кто хочет разбираться. Гораздо проще сказать: «Они святые, да и он свят. Он же их наставник!» У владыки самое мудрое, на мой взгляд, и очень духовное отношение к личности этого человека: «Распутин был человек совершенно незаурядный и по острому уму, и по религиозной направленности. Нужно было видеть его, как он молился в храме: стоит точно натянутая струна, лицом обращен к высоте, потом начнет быстро-быстро креститься и кланяться. И думаю, что именно в этой исключительной энергии его религиозности и заключалось главное условие влияния на верующих людей», — писал владыка. Он знал, что Распутин каялся, что грехи его были велики, но он искренне их переживал. Владыка говорит, что старец Григорий пал, что не выдержал того общества, в котором оказался. Распутин, считает владыка Вениамин, не был исчадием ада, не был человеком, нарушающим все моральные принципы и заповеди Божии. Но с ним произошло то, что случается на духовном пути любого человека, — духовный надрыв.
ИВАН АФАНАСЬЕВИЧ ФЕДЧЕНКОВ
РОДИЛСЯ В 1880 ГОДУ. В 1907 ГОДУ ОКОНЧИЛ СПБДА, В ТОМ ЖЕ ГОДУ ПРИНЯЛ ИНОЧЕСКИЙ ПОСТРИГ И САН ИЕРОМОНАХА. В 1911 ГОДУ БЫЛ ВОЗВЕДЕН В САН АРХИМАНДРИТА И НАЗНАЧЕН РЕКТОРОМ ТВЕРСКОЙ ДУХОВНОЙ СЕМИНАРИИ. БЫЛ УЧАСТНИКОМ ПОМЕСТНОГО СОБОРА 1917–1918 ГОДОВ. С 1919 ГОДА — ЕПИСКОП СЕВАСТОПОЛЬСКИЙ. В 1920 ГОДУ — ЕПИСКОП АРМИИ И ФЛОТА ВО ВРАНГЕЛЕВСКОМ КРЫМУ. С КОНЦА ТОГО ЖЕ ГОДА НАХОДИЛСЯ В ЭМИГРАЦИИ, СОХРАНЯЯ ВЕРНОСТЬ МОСКОВСКОМУ ПАТРИАРХАТУ. С 1933 ГОДА — АРХИЕПИСКОП АЛЕУТСКИЙ И СЕВЕРОАМЕРИКАНСКИЙ, ЭКЗАРХ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ В США. В 1948 ГОДУ ВЕРНУЛСЯ НА РОДИНУ. ЗАНИМАЛ КАФЕДРЫ МИТРОПОЛИТА РИЖСКОГО И ЛАТВИЙСКОГО (1947–1951), РОСТОВСКОГО И НОВОЧЕРКАССКОГО (1951–1955), САРАТОВСКОГО И БАЛАШОВСКОГО (1955–1958). ЗАКОНЧИЛ ЖИЗНЬ В 1961 ГОДУ В ПСКОВО-ПЕЧЕРСКОМ МОНАСТЫРЕ. АВТОР МНОГОЧИСЛЕННЫХ БОГОСЛОВСКИХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ, А ТАКЖЕ КНИГИ ВОСПОМИНАНИЙ «НА РУБЕЖЕ ДВУХ ЭПОХ».КРАСНЫЙ ИЛИ БЕЛЫЙ?
Есть ряд моментов, которые очень мешают адекватно воспринимать личность владыки Вениамина. Например, легенда о «красном митрополите», о выходце из низов, который под белым клобуком скрывал чуть ли не большевика. Конечно, это полная ерунда. Связан этот миф с тем, что люди не хотят принять позицию, которую он занял в Зарубежье и особенно во время Второй мировой войны. Позицию, которую он считал патриотической.
Владыка был человеком порядка, человеком иерархии — не только личностной, но и ценностной. Однажды, выступая на митинге, он сказал: «Углублять-то теперь уж будете [революцию] несомненно… Только вот и Бога не забывайте: без Бога ни до порога!» Может быть, оставалось у него какое-то непонимание, что это невозможно. Но он в это верил и в течение многих лет этого ждал, постоянно спрашивая себя: «Есть ли вера на Руси?»
Именно поэтому владыка встал на конкретную сторону в братоубийственной войне — на сторону белых. Он стал белым архиереем и членом врангелевского правительства. И отмечал особо, что, когда патриарх Тихон узнал об этом, то огорчился и сказал: «Жаль… Подавал надежды… а теперь может погибнуть». Действительно, духовенство старалось не вмешиваться в политическую борьбу, следуя Посланию патриарха Тихона от 8 октября 1919 года. А владыка Вениамин вмешался! Он попытался внести в это движение, — пусть на уровне лозунгов, — религиозную составляющую. Он хотел, чтобы белые декларировали себя борцами за веру и поруганные святыни. В Государственном архиве Российской Федерации обнаружен полный экземпляр воззвания Врангеля. Со вставкой «за поруганные святыни» владыки Вениамина. При этом сами белые не хотели этого афишировать: они, как большинство людей того времени, считали, что вера, религиозное чувство — очень интимное дело.
НА РОДИНУ
Будучи противником того, чтобы русские за границей подчинялись местным Православным Церквам, на канонической территории которых они оказались, владыка в конце концов принял Декларацию митрополита Сергия 1927 года. Да, подавляющее большинство беженцев, и особенно белое воинство, ждали, что вот еще один удар, еще один рывок, — и они смогут вернуться, совершить реванш, и тогда всё встанет на свои места. Но владыка мыслил иными категориями, считая, что надо сделать что-то для России. Он даже писал о сне, в котором ему явился патриарх Тихон и сказал достаточно строго: «Нужно, хотя и с крестом, служить народу своему». Эмигрантское бытие владыку не устраивало, его угнетала политизированность эмиграции. И он уже в 1926 году предпринял попытку принять советское гражданство. Понятно, что это было бы самоубийство, но на Родину его тянуло.
Почему? Да по той же причине, по какой он пошел к белым. Ему хотелось видеть веру в чистом виде, простую народную веру. И он её обрел уже после своей деятельности в эмиграции, когда приехал на Поместный Собор, проходивший в конце января — начале февраля 1945 года. Передвигался он, как ему казалось, совершенно свободно. Он ездил в трамвае в зимней рясе, в белом клобуке или в скуфье, что для Москвы 1945 года было не очень, прямо скажем, обычно. Общался с людьми. И главное, видел наполненные храмы. «Вера в народе жива!» — восклицал он на страницах «Журнала Московской патриархии». И это окончательно решило вопрос о его возвращении на Родину.
ЦЕРКОВНАЯ ИСТОРИЯ НЕ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ
Я бы поспорил с теми, кто поднимают на щит сверхпринципиальных противников советской власти. Например, Антона Владимировича Карташева, который дал большевикам слово не вступать в борьбу против нее и под этим условием был освобожден из «Крестов». И уже спустя год оказался в правительстве Юденича. Значит, слово нарушил. Владыка никаких слов не давал. И действовал по зову сердца. Вступил на эмоциональном порыве в белое движение. Но потом так же искренне выступил на защиту Родины от внешних врагов, не идя абсолютно ни на какие компромиссы в области веры и, как сейчас принято говорить, идеологии. А тот же Антон Владимирович, любимый и уважаемый мной церковный историк, сидел во время войны где-то там, во Франции, сидел и говорил: «Это же большевики. Я, конечно, и к немцам не пойду — это мерзко, ведь я русский. Но большевики еще хуже». Я понимаю, что от него не требовалось хватать автомат — это было бы смешно, наверное, в его возрасте. Но та же Вика Оболенская, отец Димитрий Клепинин, мать Мария (Скобцова) — они нашли в себе какие-то силы, пожертвовали собой.
Примкнул к красным — значит, автоматически отпал от Церкви? Владыка на этот вопрос отвечал отрицательно. Он называл красных братьями, а Гражданскую войну — братоубийственной. Он с большой болью вспоминал октябрьские бои в Москве, которые видел, будучи одним из делегатов Поместного Собора. Конечно, он выражал определенную симпатию к юнкерам, но подчеркивал, что все-таки старается встать над схваткой. У всех членов Собора было желание похоронитьсаму идею гражданской войны. Они попытались это сделать, организовав общие похороны: с одной стороны юнкера, студенты, гимназисты, кадеты, даже девушки-курсистки, которые были сестрами милосердия, с другой, те, кто погиб, выступая как сторонник Военно-революционного комитета: красногвардейцы, учащиеся, медсестры, солдаты запасных полков. Ничего не получилось, но дух примирения в его воспоминаниях присутствует.
Конечно, никогда, ни в каком виде владыка не принимал ни безбожия, ни коммунистической идеологии. Самый важный документ в этом отношении — наблюдательное дело, которое заводилось в совете по делам Русской ПравославнойЦеркви, где всё собиралось, вплоть до доносов. Из них можно узнать, что он повесил у себя в кабинете портрет святого Иоанна Кронштадтского. А в одной проповеди заявил: «Был царь — мы за царя молились. Теперь власть иная — по Апостолу мы молимся за нее». Целое дело раздули, которое чуть не закончилось арестом. Забавно читать анонимный донос семинаристов, которые посмотрели пьесу «Перекоп» о штурме врангелевского Крыма Красной армией, и узнали в одном из персонажей владыку Вениамина. Но уполномоченные-то по делам Русской Православной Церкви свидетельствовали, что для владыки Вениамина лояльность — это лояльность и больше ничего. Это не служение власти, а простоневмешательство Церкви в политику и государства в церковную жизнь. Конечно, это очень идеальная картина, но упрямый старец стремился соответствовать этому идеалу. Он был человеком старой России и в то же время понимал, что не сегодня заканчивается церковная история.