Пять тезисов Лосева и вечный чайник
Тезис первый: Идея и эйдос — это не одно и то же
Лосев проделал огромный труд, проанализировав абсолютно все случаи употребления Платоном терминов «эйдос» и «идея», и пришел к выводу, что необходимо «расценить природу эйдоса как дифференциальную и природу идеи — как интегральную». Это означает, что «если фиксируется оформленность смыслового лика с точки зрения её отличия от всякого иного лика, то такая оформленность есть эйдетическая, эйдос; если же оформленность выдвигается с точки зрения её полученности и смыслового происхождения из отдельных частей или моментов, то такая оформленность есть идеальная, идея» («Очерки античного символизма и мифологии»). Например, то, что позволяет чайнику отличаться от всех иных чайников, есть эйдос чайника, а то, что превращает в чайник набор металлических или пластиковых деталей, есть идея чайника. Это «простое» платоновское различение оказало огромное влияние на всю европейскую философию, но четко проговорено было только нашим исследователем в XX веке.
Тезис второй: Античное мироощущение раскладывается на семь элементов
В своей книге «Античный космос и современная наука», вышедшей в 1927 году, Лосев попытался понять, как античность понимала космос, то есть мироздание в целом. Он читал платоновские диалоги «Парменид» и «Тимей» и толкования этих диалогов у неоплатоника Прокла, Плотина, Николая Кузанского, Аристотеля, многих-многих античных математиков, астрономов, теоретиков музыки, а также астрологов, алхимиков и магов. И пришел к выводу: чтобы описать античную мысль, нужно только три понятия — «имя, число и вещь. Выяснить их и значит дать диалектику античного космоса. Ибо он есть вещь, устроенная числом и явленная в своем имени», — говорил Лосев.
Он также выяснил, что любое осмысленное описание мироздания у эллинов следует вот такой схеме: есть (а) нечто единое и высшее, (б) то, что противостоит единому и в чем это единое воплощается (эйдос), (в) единое, которое находится в становлении, (г) то, что противостоит всем трем элементам и в чем они воплощаются (материя, реальность зримой вещи), притом, что элементы «а», «б» и «в» составляют, по сути, единую и неразделимую реальность.
Это учение проявлено в общеантичной идее о четырех стихиях — огне, воздухе, воде и земле, где огонь — высшая, самая чистая, всепроникающая и неуловимая стихия, а земля — пассивная восприемница всего.
Но древний грек мог бы с помощью этих понятий описать и чайник. Ведь это вещь, которая состоит из такого-то числа деталей, столько-то весит, столько-то вмещает и при этом обладает понятным для любого смыслом, то есть именем. С другой стороны, чайник (а) един, (б) существует для чего-то иного, (в) претерпевает изменения, например изготавливается или ломается, и (г) материален, а значит способен одновременно быть единым, иным и движимым.
Тезис третий: Имя — это многоступенчатая лестница смыслов
Еще одну книгу 1920-х годов, «Философия имени», Алексей Лосев посвятил самому важному в то время для себя предмету. Он был самым глубоким, по крайней мере — самым дотошным из мыслителей-имяславцев и в своем труде кропотливо разобрал все возможные трактовки имени: от самых поверхностных и утилитарных до очень глубоких.
Финальное определение «имя есть энергийно выраженная умно-символическая стихия мифа, осмыслившая собою то или другое инобытие и тем приведшая его к встрече с самим собою» не должно пугать. В книге, вышедшей в Советском Союзе, странно звучали бы слова «Бог» и «молитва», а ведь именно они здесь и подразумеваются. И правда, суть молитвы — именно в назывании имени, с помощью которого я предстаю перед предметом именования, насколько это возможно, понимаю его и общаюсь с ним. Но чтобы не было так страшно, поговорим о чайнике. Имя «чайник» нужно для того, чтобы на деле понять предмет, с помощью которого кипятится чай, и в конечном итоге взять его в руки, использовав по назначению, сообразно его имени. Всякое другое называние чайника «чайником» ущербно и не затрагивает ни нашего существа, ни существа чайника.
Тезис четвертый: Художественные формы соответствуют универсальной «грамматике» мироздания
Античность, убежден Лосев, знала четыре элемента бытия. Но реальность шире (или глубже) того, что думал о ней древний грек. Помимо единого, его воплощения (эйдоса), его становления и свершившегося факта есть еще пятый элемент, а именно — символ.
Вот как пишет об этом Лосев: «эта тетрактида [четверица], кроме этого, а) заполняется интеллигентным содержанием и превращается в мифическую личность б) и, кроме того, в своем символе соотносится с окружающим её инобытием, так что в символе обнаруживается еще более детальная энергийная структура. Эта тетрактида дана сразу во всех своих диалектических моментах, неделимо, нерасторжимо и неразложимо. В энергийном символе, которым она заканчивается, дана полнота всех её диалектических моментов. Это и есть её полная художественная форма. Тут получается и изливается вовне вся её, какая только есть в ней, многосторонняя природа» («Диалектика художественной формы»).
Нужно объяснить: любая вещь, после того как она получает бытие, взаимодействует с другими вещами и, осмысляемая человеком, получает именно от него свой завершенный смысл. Например, чайник не просто получает бытие, он еще и от нас получает свой «чайничный» смысл и именно благодаря этому смыслу существует в нашем общем с ним мире.
Причем же здесь художественная форма? Притом, что она заимствует у вещи один из её аспектов. Это происходит потому, что человеческое мышление и, следовательно, человеческая культура способны «разрывать» вещь на элементы.
Например, есть искусство воплощенного единого (чисто эйдетическое, как его называет Лосев), в котором прекрасно не то, как ведется речь, а её смысл. То же самое, впрочем, можно сказать и об изображении и звуке.
С другой стороны, есть художественные формы, из которых полностью исключается смысл, а акцент делается на алогичной красоте движения. Бывают же красивые, но бессмысленные стихи или картины. Когда же соединяются эйдос и алогичное движение, тогда возникают классические (полные смысла и прекрасные) живопись, литература и музыка.
Однако если бы не было «пятого элемента» мироздания, искусство не смогло бы выйти за свои пределы и стать частью жизни, стать выражением смыслов, которыми живет человек. Скажем, «Война и мир» была бы красивым и глубоким романом, но не могла бы нас взволновать, заставить сопереживать персонажам, примерять на себя их судьбы. Кстати, благодаря этому «пятому элементу», считает Лосев, существуют построенные именно на сопереживании жанры искусства, такие как театр или кинематограф.
Тезис пятый: Миф — это диалектически необходимая реальность
Лосев называет миф «выраженной в словах чудесной личностной историей». Но чем «чудесная история» отличается от сказки? Тем, что она является правдой. Только эта правда не абстрактная, не только умственно сконструированная, а воплощенная в жизни, практическая, предназначенная для конкретного человека, для конкретной личности, которая, рассказывая свою историю, оказывается в новом пространстве, отличном от обыденного.
Но дело не только в этом, ведь можем же мы сказать, что истории сумасшедшего, ребенка или просто фантазера тоже являются «правдами», но только для него. Дело еще и в том, что личностная истинность мифа не случайна. Она выводится диалектически (и это даже строже, чем «строго логически») из более простых и более очевидных для любого человека положений.
Подлинный миф, считает Лосев, так же реален, так же необходим, как известный нам в ощущениях мир. Философ отличает христианский миф от языческого и для убедительности приводит вполне банальные для христианина примеры. «Спорят и всегда спорили о бессмертии души… если вы хотите рассуждать чисто диалектически… то бессмертие души есть для мифологии примитивнейшая аксиома диалектики. В самом деле: 1) диалектика гласит, что всякое становление вещи возможно только тогда, когда есть в ней нечто нестановящееся; 2) душа есть нечто жизненно становящееся (человек мыслит, чувствует, радуется, страдает); 3) следовательно, в душе есть нечто нестановящееся, т. е. жизненно вечное. Душа бессмертна так же, как бессмертно всё на свете, как бессмертна всякая вещь, — конечно, не сама по себе (её можно уничтожить), но именно в своей нестановящейся основе. Если вы отрицаете бессмертие души, это значит только то, что вы не понимаете, как „бытие“ и „небытие“ синтезируются в „становление“. Душа есть ведь только один из видов бытия» («Диалектика мифа»).
Строго диалектически из бытия чайника выводится существование вечного чайника, который, впрочем, будет обладать неведомыми нам свойствами. Чайник — это то, что, как и всякая вещь, состоит из вечной основы и преходящей материи. Материя погибнет, основа останется и когда-нибудь, в ином мире, станет для нас зримой. С точки зрения «этого мира», вечный чайник — мифологический (в плохом смысле) персонаж. С точки зрения христианина, вооруженного диалектическим методом, он имеет такое же право на существование, как обычный чайник. Вот так этот универсальный инструмент помогает от простого и житейского прийти к сложному и необходимому в вечной жизни.