Путешествие в иной речевой космос
Мечта детства
— Отец Виталий, в чем замысел вашей книги? Почему вы решили заняться переводом и комментированием текста Великого канона?
— Еще в юности, внимая покаянным призывам святителя Андрея за великопостным богослужением, я восхищался глубиной и точностью его мысли, выразительностью поэтического образа. А некоторые обороты строф Канона вызывали недоумение: «Хама онаго, душе, отцеубийца подражавши» (но ведь Хам не убивал своего отца!); «фарисей же величашеся, вопия: Боже, благодарю Тя и прочия безумные глаголы» (но что безумного в благодарении Бога?); «Троице прóстая… в Троице певаемая ипостасей» и т. п. Уже тогда я понимал, что все эти и им подобные несоответствия и недоразумения суть огрехи церковнославянского перевода и что когда-нибудь надо бы взять греческий оригинал и детально разобраться в этих казусах, но… Шли годы, я был занят текущими неотложными делами, и мои благие намерения оставались только намерениями. Но вот наконец настало время, когда в разряде моих неотложных дел оказался и Канон великий.
— Как это случилось?
— В 1997 году наша община храма Рождества Пресвятой Богородицы при консерватории взяла под окормление воспитанников школы-интерната № 24 Невского района Санкт-Петербурга. В его небольшом домовом храме мы регулярно совершали Божественные литургии, Крещения, молебны, панихиды, проводили беседы и праздники. И вот однажды педагоги и воспитатели интерната попросили меня почитать в один из дней первой седмицы Великого поста Канон Андрея Критского.
Всем было очевидно, что церковнославянский перевод Канона, далеко не во всём ясный даже для взрослых, детям тем более будет непонятен. Поэтому было решено читать детям Канон в хорошем русском переводе. Испробовали несколько разных версий, от вариантов протоиерея Михаила Богословского, Евграфа Ловягина и Николая Кедрова до переложений конца XX века, но все они не оказались вполне приемлемы для детско-юношеской аудитории. Тогда-то я и решил обратиться наконец к греческому тексту и сделать возможно более простой и понятный его перевод на современный русский язык. Так в 2008 году началась моя многолетняя эпопея по изучению оригинального текста Канона великого, его славянских переводов, работа над поэтическим переложением его строф.
Что же до комментариев, то на них меня неожиданно подвиг профессор Е. М. Верещагин, наш известный славист. Я как-то послал ему свой первый опыт переложения части Канона для чтения во вторник первой седмицы Великого поста. Он отозвался о нем весьма положительно и, неожиданно, с некоторым восхищением, что, откровенно говоря, меня даже смутило. В посланном ему тексте было три сноски для объяснения употребленных в переложении слов. И Евгений Михайлович заметил, что такого рода комментарии явно недостаточны. На это я ответил, что не рассматриваю эти краткие примечания как комментарии и что если я когда-нибудь и возьмусь за комментирование Канона великого, то постараюсь, чтобы мои комментарии были исчерпывающими.
Отправив письмо, я тут же раскаялся в своей самоуверенности. Но это мое поспешное и необдуманное заявление прочно застряло в моем сознании. Вот так и «увяз птичкин коготок», и в конце концов я всё же засел за пространный комментарий.
В поисках подлинника
— Насколько мне известно, текст Канона претерпевал различные изменения и редакции. Как вы пришли к тому варианту текста, который на данный момент можно обозначить как «древнейший подлинник»?
— Употребленный в названии книги оборот «древнейший подлинник» в известной мере условен, так как протограф (авторский текст) Канона великого не сохранился. И для таких случаев единственно возможным остается путь текстологического анализа и сравнительного изучения самых древних списков памятника. Этим путем я и пошел.
Задача реконструкции первоначального, авторского варианта Канона в некоторой степени облегчается тем, что он написан стихами, причем такими совершенными, в которых, по шуточному выражению Ахматовой, «все слова стоят на своих местах».
В нашем случае это значит, что все строфы каждой песни Канона достаточно строго следуют начальной и главной строфе песни — её ирмосу. И всякое нестроение, всякий ритмический сбой как в чередовании ударных и неударных слогов, так и в их количестве в той или иной строке строфы дает повод усомниться в принадлежности такого темного места (слова, оборота или целой строки) перу святого Андрея — превосходного поэта, в стихах которого всегда «все слова стоят на своих местах».
Есть и другие признаки позднейших редакций: грамматические ошибки недостаточно грамотных переписчиков, диалектные словечки, чуждые высокой и чистой аттической речи в сочинениях Критского святителя, не свойственные ему стиль и манера изложения, неточности или даже грубые несоответствия библейским реалиям, существенные сбои в генеральной исторической линии чередования личностей и событий, очевидные логические несоответствия и т. д., и т. п.
За тринадцать веков своего бытия, пройдя многочисленные переписывания и редакции, авторский текст Канона не только оброс огромным количеством дополнений, но и подвергся правкам многих поколений переписчиков. При этом некоторые из них, будучи отнюдь не столь высокообразованными, как святой Андрей, брали на себя тем не менее смелость не только по своему вкусу и разумению «поправлять» его безупречный слог, но даже изменять имена некоторых персонажей Священной истории, воспетых в строфах Канона великого.
И трудности как раз и заключаются в выявлении подобных мест и восстановлении их в изначальном виде на основании данных как древнейших списков последнего великого творения святителя, так и не столь древних, но наиболее выверенных, созданных грамотными и внимательными к слову автора переписчиками.
— Как я понимаю, вам необходимо было исполнить роль не только ученого и переводчика, но и, в какой-то мере, поэта. Насколько сложно было соблюдать поэтические принципы при переводе?
— Когда с головой погружаешься в облако творений великого мастера, то сознание исподволь, постепенно начинает пропитываться строем и образом его мысли, его излюбленными художественными образами, фигурами и оборотами речи, его поэтическими приемами… И когда наступает момент перевода, переложения его слов на свой родной язык, то уже в известной мере перестроенное, а точнее — подстроенное под мастера собственное сознание словно диктует наиболее соответствующие мысли автора эквиваленты русских слов и оборотов. Ведь главное в переводе — вовсе не буквальная и пословная точность передачи текста оригинала (последнее принято называть калькированием). Прежде всего следует поймать и верно уразуметь авторскую мысль, понять, что же именно автор хочет донести до сознания читателя и слушателя.
При этом еще очень важно понимать, что имеешь дело с иным языком — иным древним речевым космосом, подчас весьма отличающимся от нам привычного, у которого были свои обычаи и нормы для словесного выражения транслируемой мысли.
Наконец, никогда не стоит упускать из поля внимания еще одно важнейшее обстоятельство: жанр переводимого текста. Канон великий — это стихи, это поэзия высшей пробы во всех отношениях: и по языку «высокого койнэ», и по мастерству стихосложения, и по художественному воплощению. По слову немецкого византиниста прошлого века Ханса Георга Бека, святитель Андрей Критский — один из самых значительных проповедников и церковных поэтов начала VIII века, чья слава поэта превзошла его славу оратора.
Строфы Канона изложены византийским силлабическим (также антифонным, или библейским) стихом. Это особая поэтическая форма со своеобразной метрикой, аналогов которой в русском стихосложении нет. В качестве примера приведу одну из начальных строф Канона великого в традиционном церковнославянском и моем «техническом» переводе, в котором количество слогов в каждой строке соответствует их количеству в греческом оригинале:
Гряди, окаянная душе, с плотию
твоею,
Зиждителю всех исповеждься,
и останися прочее преждняго
безсловесия,
и принеси Богу в покаянии слезы. Приди, жалкая душа, (7)
с твоею плотью (5)
к Создателю всех: (5)
исповедайся, (5)
расстанься, наконец, (6)
с прежним безрассудством (6)
и принеси Господу (7)
покаяние и слезы. (8)
Как видите, точное следование поэтической форме оригинала, в настоящем случае — его силлабике (количеству слогов), не приводит к сколь-нибудь убедительному результату в художественном плане, создавая впечатление «рваного» ритма и в целом превращая поэзию в прозу. Поэтому я и отказался от затеи копирования метрики оригинала в переводе, заменив её метрикой привычного русскому уху простого ямбического стиха, не отвлекающего внимание читателя или слушателя непривычной ритмикой:
Приди, моя несчастная душа,
с тобой растленным телом, принеси
раскаяния искренние слезы
Создателю и твоему Творцу,
оставив прежний, ложный стыд молчанья.
Форма и содержание
— Какие материалы вошли в состав книги?
— Знаете, я и сам был весьма удивлен, впервые увидев этот увесистый, в полтора килограмма, «альбом», тем более что изначально редакцией издательства предполагался гораздо более скромный формат будущей книги. Но специфика моего текста внесла свои коррективы в верстку.
Книга состоит из трех основных частей: «Предисловие», «Тексты» и «Комментарии» (всё та же, традиционная для издания памятников, триада: Prolegomena, Textus, Scholia). В предисловии собраны исторические сведения о Каноне великом и его авторе: что такое певческий канон вообще, его генезис, строение и техника сочинения; далее я рассказываю о композиционных принципах Канона великого, затем об истории его создания и обстоятельствах включения в церковный обиход. Завершается Предисловие кратким рассказом о моем опыте реконструкции древнейшего текста Канона, а также о его прежних русскоязычных стихотворных переложениях.
Во второй части книги представлено поэтическое переложение — и не только текста Канона святителя Андрея (параллельно с его традиционным церковнославянским переводом), но и всего его позднейшего литургического окружения: кондаков и икосов после 6-й песни (их было несколько), эксапостилария после песни 9-й, посвященных преподобной Марии Египетской и автору Канона строф, синаксаря (просветительского чтения после 6-й песни), жития святой Марии Египетской, а также алфавитных стихир Канона великого. Все эти тексты предложены в стихотворном и прозаическом переложениях соответственно их оригиналам. Как дополнение опубликован мой перевод самого полного древнейшего (IX век) жития святителя авторства патрикия и квестора Никиты. Третью часть составили комментарии на все вышеперечисленные тексты.
— Книга рассчитана на широкую воцерковленную аудиторию или скорее обращена к специалистам в области литургики? Какого рода подготовка потребуется для еë чтения и освоения?
— Никакая, кроме умения читать по-русски. Уже в самом начале работы над книгой я поставил себе задачу написать её для самого широкого круга читателей (в т. ч. и для невоцерковленных), поэтому старался всё детально объяснить, чтобы не затруднять читающего обращением к справочникам и словарям. Некоторые из моих коллег, кому я давал для ознакомления рабочие фрагменты, даже упрекали меня в излишнем «разжевывании общеизвестного» и советовали убрать лишнее с их точки зрения. Но, как известно, всем не угодишь, да и не раз уже я убеждался, что ничто так не нуждается в объяснении, как «вполне очевидное» и «само собой разумеющееся». Поэтому я остался верен первоначальному замыслу научно-популярного формата изложения.
Здесь мне могут возразить: ну конечно! а все эти твои многочисленные слова, а подчас и целые цитаты: греческие, латинские, славянские и даже древнееврейские?.. — Ну что ж, во‑первых, я почти всё это тут же перевожу, а во‑вторых, представляя, анализируя и трактуя древний иноязычный текст, невозможно совершенно обойтись без представления его оригинальных языковых фактов и реалий, тем более когда речь заходит о проблемах текстологии, особенностях стихосложения, тонкостях поэтики, риторики, стилистики произведения. Кому всё это покажется лишним, тот может смело пропускать такого рода пассажи, вникая лишь в то, что интересно ему.
Работа продолжается
— Планируете ли вы исследовать какие-то иные литургические тексты в схожем ключе?
— В схожем ключе это делать очень непросто, и чтобы подвигнуть меня на подобное исследование, требуется мощный импульс вдохновения, которого мне бы хватило на это предприятие. Искать творческого вдохновения на труд и влюбляться в предмет своего исследования меня учила моя духовная мать — доктор физико-математических наук, монахиня Елена (Казимирчак-Полонская).
И в научной, и в общественной своей деятельности она никогда не соглашалась на то, в чем не была заинтересована, что её не вдохновляло. А еще матушка Елена знала этот дивный вкус сочетания чувства подлинной свободы с чувством ответственности за свой свободный и осознанный выбор, поэтому всегда доводила начатое до конца, чего бы ей это ни стоило, вплоть до обострения её хронических болезней уже в преклонном возрасте. Однажды я стал свидетелем разговора Елены Ивановны с её давнишней хорошей знакомой, филологом-антиковедом, доктором исторических наук М. Е. Сергеенко. «Работаю зверски, смертельно устаю, но продолжаю трудиться» — со своей неизменной, чуть виноватой улыбкой признавалась Елена Ивановна. «Возмутительно себя ведете!» — гудела в ответ строгая Мария Ефимовна.
Я, разумеется, ни в коей мере не пытаюсь сравнивать себя, ленивого и нерадивого, с подвижницей Еленой Ивановной, но всё же кое-чему ей удалось меня научить. В феврале прошлого года я начал работу по стихотворному переложению Псалтири с греческого текста Септуагинты с оглядками на его древнеславянские переводы, а также на древнееврейский оригинал. Книга о Каноне была закончена, послана в издательство, и у меня образовался некоторый перерыв до работы над корректурой верстки. И тогда, в течение двух месяцев, я успел переложить 26 псалмов. Надеюсь, в обозримом будущем я вернусь к моей «Псалтири песненной» — так я назвал мою попытку поэтического осмысления Книги псалмов.
