Посмотреть в глаза святому
Копия и оригинал
— Дмитрий Геннадьевич, расскажите, как появилась идея написать копию этой иконы.
— Задача была поставлена священноначалием Лавры. Кто был автором идеи, я не знаю, но в качестве директивы мне это пришло от владыки Назария, бывшего наместника монастыря (ныне епископ Кузнецкий и Никольский. — Прим. ред.). Мы начали готовиться, получили из Эрмитажа фотографию иконы с примерным описанием и письмом, в котором содержалось пожелание музея выполнить копию. По их требованиям, она должна была быть на 5% меньше или больше оригинала. Это связано с тем, чтобы копию нельзя было выдать за оригинал. Сегодня копиисты достигают небывалых высот мастерства, и порой только размер копии поможет отличить её от памятника. Мы сократили размер по высоте и ширине на требуемую величину.
— Как долго работали?
— Задачу мы получили где-то весной 2023 года. Сначала делались доска и левкас. Доска изготовлена по старинной технологии, из кипариса. Кстати, оригинал — из липы, а мы выбрали царское дерево, у нас в чем-то даже лучше. Далее мы приготовили традиционный меловой левкас. Всё точно так же, как делали старинные мастера: мел, животный клей, немножечко масла, много слоев. Это всё наносится, полируется, шлифуется. Затем сотрудница нашей мастерской Марина Бубнова выполнила на левкасе традиционный рисунок черной линией и позолотила нимб. Золотили традиционным способом, на полимент с помощью зубка, точно так же, как мастера-оружейники (то есть работавшие в Оружейной палате. — Прим. ред.) в XVII веке.
Потом у нас был довольно трудный переезд мастерской в новое помещение. Поэтому новый этап работы начался уже в 2024 году. Приступили к подбору палитры, колеров. Эрмитаж предоставил нам отличный фотоматериал, да и сам памятник находится в открытой экспозиции сейчас. Поэтому я ходил несколько раз делать пробы цветов, переносил, проверял свои выкраски около оригинала. В общем, где-то месяца полтора готовилась палитра. Накануне Великого поста я начал писать, и к Пасхе икона была готова. Дальше нужно было оставить её на просушку — нельзя покрывать лаком сырую, это не всегда хорошо. Затем в течение месяца мы покрыли образ лаком, просушили и в начале июля готовую икону перенесли в Александро-Невскую церковь, где её освятили и поставили рядом с ракой. То есть технологически икона сделана более или менее правильно, слава Богу — без спешки и без авралов.
Попасть в нужный цвет
— Расскажите подробнее о подборе цветов. Полтора месяца — серьезный срок.
— Потому что это серьезный процесс. Это не просто синенький, зелененький, красненький, желтенький. Нет, это соединение пигментов. Их совокупность дает необходимый цвет. И в этой совокупности есть аморфные пигменты — рыхлые, которые не имеют структуры, а есть кристаллические, которые наполняют краску светом. Свет, проходя через инертные краски, попадает на эти «бриллианты» кристаллов, как у лазурита, у горного хрусталя, у киновари, отражается от одной из граней и идет обратно. Светоцвет, преображенный, отраженный от яркого пигмента, выходит обратно на поверхность, и наше зрение улавливает свечение. Мы всегда думаем: откуда берется свечение, некая таинственность? Да, можно объяснять и некими мистическими понятиями — намоленность, древность. А есть оптические законы, которые, между прочим, блестяще знали мастера древности. Они использовали разницу пигментов, их помола, их крупности. Соединяли их либо послойно, либо вместе, для того чтобы вроде бы тусклый, мягкий, сдержанный, даже невзрачный цвет вдруг начинал звучать. В нем появляется какая-то сила. Вот отсюда эта уникальность древних икон. На них смотришь — казалось бы, что там такого? Цвета такие мягкие, спокойные, нет ничего яркого, сочного. А отходить не хочется, потому что эти цвета пульсируют в буквальном смысле слова. Работают законы оптики, преломления света, который, проходя через прозрачные краски, отражается от белизны левкаса и возвращается к нам из белого цвета преображенным, изменившимся. Он окрашивается этими пигментами, и мы уже воспринимаем движение световых волн. И отсюда нам всегда видится некое свечение, глубина… Это просто свойство красок, натуральных пигментов, стертых на яичной эмульсии.
Наш образ святого Александра Невского начинает раскрываться подготовленными красками с цвета фона. Он здесь нежно-зеленоватый, прохладный. Очень изысканный, красивый цвет. Поля зеленые, позем тоже зеленый, но более теплый. Монашеская мантия почти пурпурная, её разделки уникальны. Яркий коричневый гематитовый цвет с очень интенсивными пурпурными притенениями, которые, кстати, выполнялись включением очень дорогих органических пигментов. Испод — нижнее облачение князя — внешне невзрачного, почти серого цвета. Но, если его разложить, окажется, что он включает в себя цвета окружающего контекста. Цвет фона, цвет полей, цвет мантии, цвет санкиря (нижний слой коричневого или оливкового цвета, поверх которого прописывается последовательным высветлением личное письмо — лик и открытые части тела. — Прим. ред.) и лика, плюс белила. Если все эти цвета собрать, смешать, мы получим точный цвет его испода. Специально сделали это иконописцы или случайно, мы не знаем, но с точки зрения простой колористики это почти гениальное решение.
Если бы была возможность поставить микроскоп на оригинальную икону в Эрмитаже и заглянуть в структуру красочного слоя на каждом участке, мы, скорее всего, прочитали бы: вот лазурит, вот малахит, вот глауконит, вот кусочек киновари, вот огромный кусок свинцовых белил, а вот горный хрусталь. Взяв эти пигменты, рано или поздно мы бы попали в нужный цвет. Но такой уникальной научной возможности у нас не было. Поэтому мы опирались на знания и опыт, а также на исследования других памятников того же Симона Ушакова, о которых есть сведения, какими пигментами работали мастера-оружейники. И хочу сказать без ложной скромности, мы почти точно попали в ту палитру. Да, не идеально, но очень близко и по цвету, и, что самое важное, по оптике. Возможно, когда-нибудь оригинал и наша копия окажутся рядом и можно будет сравнить, насколько достойно мы выполнили свою работу.
— Какой этап работы над иконой был самым трудным и почему?
— Наверное, завершение работы, написание лика. Это, безусловно, самый сложный, самый волнующий момент, потому что он может обнулить все предыдущие. Тем более копийное написание сложного лика авторства царских изографов. Там виртуозная техника, которую, честно говоря, я до конца не понял. Думаю, что там сочетание нескольких техник, а мы в этом смысле не такие универсалы, поэтому мы писали, можно сказать, более примитивным способом. Они использовали метод иконописной плави, когда краска наливалась в буквальном смысле слова лужей, и этой лужей надо было уметь управлять. Она застывает и образует мягкие переходы, а потом уже идет как бы мелкая отборочка. Мы сразу перешли на второй этап, писали многослойно, никуда не торопясь.
Царские иконописцы, по всей вероятности, и быстрее писали, чем у нас, и круче. Потому что смотришь на памятник — и понимаешь: очень высокий уровень мастерства, недосягаемый. И, к сожалению, недооцененный. Этот образ Александра Невского находится на стыке традиций. Во-первых, византийского искусства, которое наследовала Русь (мы называем его канонической иконописью). Вместе с тем в нем явно присутствуют элементы западноевропейского искусства. Многие приемы, которые мы там можем видеть, больше походят на «живоподобное письмо» искусства Возрождения. Как у мастеров Оружейной палаты это получалось совместить, не сделать образ сладким, сохранить духовную высоту восточных искусств? При этом формы у них стали более изящными, более «сделанными».
Когда приходится с такими памятниками соприкасаться, на нынешнем этапе моего профессионального и духовного развития я понимаю, что это церковное искусство очень высокого уровня. Не так давно я не воспринимал его вообще никак. Комниновская икона в византийской традиции — это да. Синайская икона — это здорово. Андрей Рублев — это высота. Дионисий — это прекрасно. А что такое XVII век? Позднее искусство на грани академизма и канонического искусства. Так я думал. А вот попробуй сделай! Там и по содержанию всё хорошо, потому что они унаследовали византийский, древнерусский образный язык. А технологически — очень много от западного искусства, можно узнать элементы вплоть до Боттичелли. Эти золотопробельные света, это твореное золото, располированное зубком, — они же из Италии пришли. В византийской восточной традиции такого не было. Там листовое золото наносилось лучеобразно. Дальше, наверное, века с XVIII, когда окончательно произошел переход в сторону фряжского искусства, стало, может быть, не так убедительно. А это убедительно.
Не могу сказать за коллег, но у меня такое ощущение, что мы до этого еще не доросли. Современные иконописцы еще не открыли для себя собственную традицию, собственную культуру.
Красота в готовом виде
— В чем особенность таких икон на крышках ковчегов с мощами святых, если она есть? Есть ли какие-то особенности у конкретного образа, над которым вы работали?
— Ключевая особенность в том, с закрытыми очами пишется святой или с открытыми. На этой иконе благоверный князь с открытыми очами. Это святой, одновременно и пребывающий во гробе, и предстоящий пред Престолом Божиим. Мне такая история больше по сердцу, потому что это более правдиво с точки зрения нашего представления о деятельности святых. Именно о деятельности, не о лежании во гробе, — о том, как они трудятся, находясь на стыке между Церковью воинствующей и Церковью торжествующей. Они как посланцы: и здесь одновременно находятся — тому свидетельств масса, со многими святыми, — и одновременно предстоят перед Богом. Когда мы встречаемся взглядом со святым, он очень внимательно смотрит нам в очи, немножко даже не по себе становится, когда встречаешься с ним взглядом.
Как бы мы ни относились к труду рук своих, когда ты смотришь уже на тобою написанный лик, то нет ощущения, что это ты написал. Просто рядом стоял, образ сам себя написал.
И в еще в другом смысле такой образ на раке намного лучше, когда человек, подходя, прикладываясь, может заглянуть в лицо святому и о чем-то его попросить. А если человек спит, как-то неловко его будить, беспокоить. Здесь есть момент встречи со святым. Как раз в древности чаще всего писали именно так. Наши древние мастера воспринимали святого как бдящего. Когда мир стал более «реалистичным», практичным, вот тогда стали изображать спящего во гробе человека.
Дальше, если внимательно всмотреться в этот образ, можно заметить авторские правки. По первоначальному замыслу московских изографов, Александр Невский рукой, которая сейчас прижата у него к груди, благословляет. Это видно по контурам, выцарапанным на левкасе. Еще там виден интересный момент. Та хартия, которая сейчас у него в левой руке в виде скрученного свитка, была раскрыта. И там, по всей видимости, предполагался некий посыл, некое слово, которое прочитавший человек воспринимал как благословение. Очень жаль, что от этой идеи отказались. Может быть, художники не сами отказались от этих идей, а их скорректировал заказчик — митрополит или сам государь, — мы не знаем.
— Вы написали много икон святого Александра Невского. Отличается ли для вас чем-то эта икона? Могли бы вы её выделить из других?
— Конечно, она выделяется уже только тем, что её предназначение — почивать над мощами князя. Таких икон не может быть много. Даже если она будет просто рядом стоять и по каким-то причинам не будет лежать в раке, в любом случае — это особенный образ. С точки зрения духовной значимости, ценности этой иконы она уникальна, она единственная.
С точки зрения технико-технологических, художественных особенностей — об этом я уже сказал. Это тоже богатейший опыт, который едва ли может повториться. Хотя, честно говоря, я бы с удовольствием еще раз написал такую икону, но, может быть, в уменьшенном варианте. У нас даже вся палитра готова, все краски, можем в любой момент, как говорится, повторить. Дважды я соприкасался с опытом царских иконописцев Оружейной палаты и до сих пор под большим впечатлением. Первый раз был, когда я писал реконструкцию мерной иконы Петра Первого для Петропавловского собора. Не так много времени прошло, и представилась возможность еще раз попробовать в большем размере, уже с Александром Невским.
— Вы много рассказали о мастерстве средневековых иконописцев, о приемах, которыми они достигали своих целей, чтобы икона являла людям живой облик святого. Но люди проводят у раки с мощами совсем немного времени. Зачем вкладывать столько приемов в образ, который не рассматривают долго, чтобы понять смыслы, вложенные иконописцами?
— Смотрите, в церковном искусстве сколько всяких премудростей. А мы их видим? В церковном пении, в архитектуре их неимоверное количество, в живописи огромная тьма премудростей, в церковной поэтике миллионы нюансов. Мы это фиксируем дробно, по отдельности? Нет, мы это воспринимаем в готовом виде. Вот в этом состоит уникальность церковных искусств и Божия премудрость. Эта полнота не для того делается, чтобы мы в ней плавали, как в бассейне. Кому положено — он в это погружается, но не для того, чтобы возвышаться над обществом, а чтобы церковное искусство являло правду, духовную красоту. Она многосоставна. И мы, в основном, фиксируем эту красоту бегло. Пробежали взглядом — да, красиво, пошли дальше, приложились, ушли. Мы не зафиксировали все эти миллиарды премудростей. Но если мы увидим там безобразие, так же бегло, — мы остановимся и скажем: что за ужас такой! Прекрасное мы как раз воспринимаем в полноте, в готовом виде. На красоте мы привыкли не останавливаться, потому что, слава Богу, нас Церковь приучила к тому, что окружающее церковное пространство благолепно. И мы, приходя в храм, совершенно спокойны. Века церковных искусств создали мир, который мы воспринимаем в готовом виде, и нам не надо фиксироваться на его составе. А может быть, кто-то однажды всмотрится в образ, мы же не знаем, кто-то. может. встретится взглядом с Александром Невским и получит ответ на свои молитвы, придет и поблагодарит потом. Не нас, конечно, грешников, а святого. Поэтому мы обязаны делать всё по максимуму. Потому что мы свой труд посвящаем Богу, а Он-то ведает всё. Там обмануть не удастся. Зрителя мы можем обмануть в чем-то, но Бога-то не обманем. Нужно делать всё по-настоящему.
Личный вклад
— Вы говорите об этой иконе как о копии, стараетесь максимально приблизиться к оригинальному мастерству иконописцев прошлого. Но вкладываете ли вы в этот образ что-то свое? Изменили ли что-то сознательно, стремясь добиться своей цели?
— Скорее. так: то, что сознательно я мог бы вложить, я не вложил. Была одна мысль, но я сробел, потому что надо было брать благословение. Дело в том, что надпись на иконе немного некорректна. Он надписан как святой благоверный князь Александр, во иноцех Алексий, Невский и Владимирский. Там нет, например, слов «великий князь». И гипотетически я мог бы изменить эту надпись. Это всё равно список, мы не делали музейную копию. Поэтому вполне могли надписать его так, как это принято сейчас: «святой благоверный великий князь Александр Невский». Это можно было сознательно. Всё остальное было несознательно. Конечно, и я, и Марина, мы внесли свое, потому что мы же художники и у нас руки по-другому двигаются. Я сейчас даже не говорю про то, что уровень наш недотягивает. Даже если бы он дотягивал, всё равно это было бы по-другому, потому что другие люди писали. У нас другой ритм сердца, зрение, у нас по-другому устроены руки, у нас цветовидение другое. Хоть я и пристреливал цвета, старался максимально приблизить, но они всё равно другие. Если вот эти две вещи поставить рядом — они будут отличаться.
— Что бы вы хотели, как мастер, чтобы люди почувствовали или поняли, подходя к этой иконе?
— Как я уже сказал — чтобы люди почувствовали, что святой рядом, что он не где-то там на облаках пребывает: он здесь, посреди нас. Не только Александр Невский, все святые, они близко, и многие из нас, православных людей, в своей жизни это много раз видели. Отклик святых часто мгновенен. Мы даже не успеваем сформулировать, что мы хотим, а ответ уже поступает. Да, в этом смысле, наверное, мне бы и хотелось, чтобы то, что мы делаем, соответствовало этому посылу. То, что пишут мои коллеги, и я сам, это должно выражать в полноте правду Божию: что святые — это не умершие праведники, это поныне живые личности, которые способны приносить большую пользу и Церкви, и народу, и миру в целом. Их молитвой, может быть, мы еще имеем возможность находиться здесь и что-то делать
— Кто для вас Александр Невский?
— Святой Александр Невский для меня не только великий исторический деятель, не только святой, который прямо сейчас предстоит у Престола Божия и молится, но еще очень близкий и родной мне человек. За те годы, которые Господь даровал мне потрудиться в стенах Александро-Невской лавры, и сама обитель, и святой князь стали уже давно не абстрактными понятиями для меня. Лавра — это не только стены, это больше дом. Святой — это не просто святой, где-то пребывающий, а он реально существующий в моей жизни, действующий в ней. Подчас я ощущаю себя каким-то ратником в его малом войске и получаю от князя какие-то команды. Не в прямом смысле, конечно. Оглядываясь назад, я понимаю, что многое не смог бы сам осуществить, если бы действовал сам по себе. За всем этим на сто процентов стоит воля святого. И он, как полководец, ведет и меня, и братию, и горожан, и россиян в ту брань, которую для нас всех уготовил Господь. На данном отрезке истории России каждый из нас принимает в этой брани свое участие: кто-то стяг несет, кто-то меч несет, кто-то рубит, кто-то щит ставит, кто-то стрелы пускает. А кто-то эти стрелы отводит.
Фото Андрей Петров, иеромонах Лев (Чихирин)
