По дороге в рай
РУССКАЯ ЧЕРТА
— Нина Александровна, в вашей книге говорится, что в рок-клубе «тоска по братству была всамделишная и искренняя». Насколько далеко от идеи братства отошли бывшие рок-клубовцы сейчас? Ощущается ли оно между теми, кто еще жив?
— Тоска по братству и идея братства — всё-таки разное, согласитесь. Конечно, жизнь развела всех в стороны. Но я вижу, как в дни очередных юбилейных дат встречаются рок-клубовцы и как искренни и теплы эти их встречи. Для многих из них то время осталось в памяти как лучшее время жизни. Если речь о братстве реальном, то мне трудно судить. Я слежу за судьбами, за творческими поисками многих из прежней славной когорты, но тесного общения, как прежде, уже нет. Уверена, что взаимоотношения, к примеру, Кинчева и Ревякина всегда будут по-настоящему братскими… Мне кажется, что для многих бывших рок-клубовцев, которым уже за 50, очень важна семья: дети, внуки. И это правильно.
— Многие рок-музыканты уже в 1980 -1990-е пришли к вере, стали священниками и монахами. Считаете ли вы, что стремление к Богу — это существенная черта русского рока?
— Я думаю, это не столько черта русского рока, сколько черта русского человека вообще. Русский человек всегда ищет Бога, стремится к Богу, и даже отрицая Бога, он пытается создать себе новых богов, а иногда и себя ставит на место Бога. «Христос — суперзвезда», красиво, конечно, но не по-нашему как-то. Нашему человеку до сути дойти нужно, ему истину подавай.
Справка
НИНА БАРАНОВСКАЯ — ИЗВЕСТНЫЙ ЖУРНАЛИСТ, АВТОР КНИГ И СТАТЕЙ ПО ИСТОРИИ РУССКОГО РОКА. ЗАКОНЧИЛА ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ ЛГУ. РАБОТАЛА В ГАЗЕТЕ «ЛЕНИНГРАДСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ». С 1985 ПО 1988 ГОД ЗАНИМАЛА ДОЛЖНОСТЬ МЕТОДИСТА В ЛЕНИНГРАДСКОМ ДОМЕ САМОДЕЯТЕЛЬНОГО ТВОРЧЕСТВА И ЗАВЕДУЮЩЕЙ РЕПЕРТУАРНЫМ ОТДЕЛОМ ЛДСТ. ОДНОЙ ИЗ ЕЕ ФУНКЦИЙ БЫЛА «ЛИТОВКА» (РАЗРЕШЕНИЕ ИЛИ НЕРАЗРЕШЕНИЕ К ИСПОЛНЕНИЮ) ТЕКСТОВ ЛЕНИНГРАДСКИХ РОК-ГРУПП. ЭТО ПОЗВОЛИЛО ЕЙ ТЕСНО ОБЩАТЬСЯ СО МНОГИМИ ЗВЕЗДАМИ РУССКОГО РОКА, А С НЕКОТОРЫМИ И ПОДРУЖИТЬСЯ.
РЕЛИГИЯ УДОБНАЯ И РЕЛИГИЯ ИСТИННАЯ
— В мемуарах Юрия Морозова описывается типичный путь от восточного оккультизма, популярного в 1970-е, к христианству. Мне, человеку, не жившему в советские годы, сложно понять, почему так востребована была вся эта восточная религиозность.
— То, что в ту пору почти каждый интеллигент потянулся к буддизму и вообще к Востоку, это правда. А еще к книгам Рериха, Блаватской, Гурджиева. От Рекшана как-то услышала словечко «рерихнувшиеся». Точное словечко! Это было нечто новое, к тому же — чистый самиздат. А литература самиздата в ту пору была как бы эксклюзивом, как бы отмеченной высшей пробой и знаком качества. Время расставило всё на свои места, и многие литературные кумиры того времени у меня прежних чувств не вызывают. Но тогда всё, что шло вразрез с душной затхлой демагогической культурной политикой, вызывало интерес.
Наш доморощенный буддизм, впрочем, к буддизму как таковому отношения-то мало имеет. Сама для себя я это не приняла сразу. Очень едко о нем у Майка Науменко в его известной «Песне гуру» (в которой высмеивался упомянутый Юрий Морозов. — Прим. ред.). Среди моих знакомых советских буддистов, если позволено так выразиться, не было ни одного малопьющего человека. Только так «карму улучшали». Пусть меня закидают камнями, но наш российский псевдобуддизм — наиболее удобная религия для интеллигента.
— Мне кажется интересным случай Бориса Гребенщикова, который мировоззренчески «застрял» в том времени и никак не может отойти от своего эзотеризма. Вы это можете как-то объяснить?
— Про БГ говорить сложно… Я не уверена, что он мировоззренчески в том времени застрял. Мне кажется, что, пожалуй, он нигде не застрял. Помните фильм Алексея Учителя «Рок»? Там есть кадры, где БГ ставит свечи в православном храме. Когда я смотрела фильм первый раз, меня это резануло. Это ведь не случайно подсмотренная оператором ситуация. Это — напоказ. Или стопочка у него была в доме… красивая такая, цветного стекла, на ней крест нарисован… и из нее водочку пить… — забавляло меня тогда это, а теперь иногда с грустью вспоминается.
Когда я альбом «Соль» услышала, первое, что подумалось — за БГ молиться надо. Такое страшное одиночество. И покаяние там есть, и попытка обвинить всё и вся. Этакий симбиоз реквиема и покаянного канона. Мне за БГ страшно.
— Кинчев… Когда он стал «воцерковленным верующим», он стал хуже писать, тексты стали какими-то слишком рациональными, даже пропагандистскими. Почему так случилось (если вы вообще с этим согласны)?
— Стал ли хуже писать Кинчев? Не думаю. Он стал писать о другом и по-другому. Я радуюсь, что на его концерты приходит народ, уже новые и новые поколения. Константин — очень цельный человек. У него есть стержень, и какой! Стальной стержень! Сколько людей пришли к вере, слушая его песни? Множество! У Кинчева, к тому же, есть опыт реальной Божией помощи в борьбе со страстями. С ней он избавился от наркозависимости. И всё же его песни нового времени — не проповедь в чистом виде. Это поэзия, и, как любая поэзия, она может нравиться или не нравиться. Мне близка ее метафоричность, яркая образность. В этой поэзии много раздумий о самом себе, о своем месте на этой земле, о своей миссии — поэта и человека, идущего к Богу. Именно идущего. Потому что если мы произносим «пришел», значит, новое бытие начинается, нездешнее. А говорить о Боге прямо можно. Песни иеромонаха Романа, например, — прямой разговор о Боге. И в то же время — высокая поэзия.
НЕ ПРОПОВЕДЬ, А ДНЕВНИК
— Христианство, его проповедь — красной нитью в вашей книге. Интересно было бы узнать, как вы сама пришли к вере. Это связано с семейными традициями, с личным опытом?
— Если эта красная нить и протянулась, то это не моя заслуга. Это уж точно по воле Божией. Я тогда только на подступах стояла. Знала, что Бог есть, но ведь «и бесы знают». Путь к вере у всех свой, говорят. У меня всё было просто: я прочитала Новый Завет. И сразу сказала сама себе: да, всё так и было. И это не от ума шло, это было новое внутреннее ощущение живого Христа, очень понятного и близкого мне. И Нагорная проповедь: в ней — всё! И осознание, что если жить так, как Христос учил, то и будешь счастлив, и вокруг все будут счастливы. А в семье традиция была, только узнала я об этом, когда начала с мамой разговаривать о вере, вместе с нею в храм ходить. Мама никогда ничего не навязывала. Потом уж рассказала, как в детстве её отец всегда читал детям перед сном Писание. Мама помнила наизусть множество красивых духовных стихов. Жалею, что не записала их при ее жизни.
— Считаете ли вы свою страничку «ВКонтакте» продолжением своей литературной проповеди? Что для вас вот это интернет-общение?
— Нет, я так не считаю. Я проповедовать не начинала, потому что не мыслю за собой такого права. Я, к сожалению, не пришла к тому, чтобы своим примером дать спасение тысячам, как говорил Серафим Саровский. Не получается, увы, пока «стяжать дух смирен». Страницу я открыла когда-то по просьбе родственника просто для удобной и быстрой связи. Удивилась, когда посыпались заявки в друзья от тех, кто читал и помнил мою книгу о Константине Кинчеве — ведь столько лет прошло. Люди разные: вся география страны представлена, все возрасты и социальные группы. Немало было и тех, кто патриотизм понимал как необходимость разбить лицо человеку другой национальности. Я не ставила никаких конкретных целей. Страничка — что-то вроде интернет-дневника, где я рассказываю о том, что люблю, что не принимаю сердцем, о том, что близко мне в культуре, искусстве, литературе. Я просто делюсь с людьми личным. И рада, если это находит отклик. Иногда получаю очень теплые благодарные письма.
О тех же событиях на Донбассе мне больше говорят стихи донецких поэтов или записи на страничках интернет-друзей из Горловки, Донецка, чем сводки новостей. Интернет убеждает меня в том, что у нас в стране очень много добрых, чутких, талантливых людей. Вы скажете, много и дурного, гадкого? Да. Там есть всё. И иногда трудно не реагировать на заведомые гадости и злость. Но это тоже учит многому: например, не тратить время и душевные силы на то, чтобы доказывать что-либо тем, кто не истину в споре ищет, а возможность плюнуть в душу собеседнику.