Переписка двух богословов
22 февраля 1952 года
Дорогой отец Георгий, я решил написать Вам, а не просто говорить с Вами, дабы вы могли, прежде чем ответить мне, спокойно обдумать мое письмо. За последние дни я особенно сильно почувствовал необходимость объяснения между нами по делам, касающимся Семинарии; не по тому или иному частному вопросу, а о духе, цели и методах нашего служения здесь. Всё, что я пишу, никоим образом не касается наших частных, личных отношений, но только дела, и я очень хотел бы, чтобы Вы именно так приняли это письмо.
Вы знаете, отец Георгий, что я не искал ни инспекторства, ни власти, ни ответственности, и готов был вполне удовлетвориться простым преподаванием. Вы провели меня в инспекторы и буквально с первого дня возложили на меня бремя ответственности. Поэтому простое уважение к нашему делу требует, чтобы в моей совести всё было ясно, чтобы между нами не было недоговоренностей, и главное, чтобы мы делали одно дело, в одном духе. Нам предстоит, даст Бог, работать вместе годы: необходимо, чтобы с самого начала всё было выяснено и определено.
Мой первый вопрос касается общего духа Семинарии. Для меня это самое основное. Прав я или не прав, но я работать могу только в одном духе, иначе не могу, и если этот дух, который я стремился проводить в моей работе и в жизни Семинарии, Вам представляется неправильным, мне остается только уступить место инспектора кому-либо другому.
По моему разумению, Семинария есть прежде всего и превыше всего заведение воспитательное, причем целью её является воспитание будущих священников. Думаю, что на земле нет большей ответственности. Здесь буквально каждая мелочь имеет бесконечное значение. Это воспитание, дальше, я мыслю только в атмосфере любви, доверия и применения к индивидуальным особенностям каждого. Всякую практику воспитания, построенную на системе только требований, угроз и санкций, я считаю прежде всего недейственной. Заставить человека можно сделать очень много, но это его не воспитывает. Требовать можно и нужно, но только если человеку даны все возможности это требование выполнить. Между тем не из какого-то желания во что бы то ни стало защитить студентов, а по глубокому убеждению я считаю теперешнюю нашу программу чрезмерно перегруженной. Я уверен, что студенты не усваивают учебный материал при таких условиях, что вся Семинария живет в состоянии вредного нервного напряжения, делающего почти невозможным планомерное образование и воспитание. Случайная последовательность в прохождении курса, ненормальное количество часов, отсутствие общего плана — всё это приводит к тому, что студенты не имеют прежде всего того внутреннего внимания, которое одно делает возможным усвоение курса. Кроме того, преподавание имеет смысл только тогда, когда оно соизмеряется с возможностями восприятия. Превыше же всего студенты должны черпать силу и энергию в некоей общей идее, в ощущении Семинарии как одного духовного целого, где каждый на своем месте печется и заботится о благе всех. Скажу прямо, что в Париже для меня были духовно неприемлемы Советы, где всегда звучала какая-то непонятная для меня вражда к студентам. Я моложе, я сам совсем недавно был студентом и отлично знаю, что лень, невнимание, отсутствие чувства ответственности менее всего преодолеваются санкциями и угрозами, напротив, они автоматически ведут к ловкачеству и всевозможным «обходам».
Когда я приехал сюда и до встречи со студентами Вы неоднократно подчеркивали мне необходимость более близкого контакта именно с американскими студентами, которые составляют основное ядро школы и её raison d'être. Что же переменилось с тех пор? Почему же они стали теперь мои «американские protégés»? Для меня все студенты и каждый из них в отдельности суть те люди, служить которым сейчас и здесь поставил меня Бог, и для меня нет ни русских, ни американцев, ни кого-то другого. Но я знаю и вижу, что именно американскими студентами держится Семинария. Каковы бы ни были их недостатки, они любят Семинарию, чувствуют свою солидарность с ней и будут в дальнейшем её поддержкой и свидетельством о ней. Повторяю, у каждого из них есть недостатки, но ведь для того мы здесь и существуем, чтобы воспитывать и исправлять, а не только резать и санкционировать. Мы воспитываем и учим будущих священников, не ученых (до этого еще далеко), и всё должно быть подчинено этой высшей, ни с чем не сравнимой цели. И вот я не могу скрывать от Вас, что Вашими действиями последних дней Вы поставили меня в очень трудное — и психологически, и дисциплинарно — положение, ложное по отношению к студентам. Я на днях жаловался, что у меня не хватает времени, и Вы предложили мне помочь, за что я благодарен Вам. Однако для пользы Семинарии это должно было быть сделано с соблюдением всех формальностей, иначе это есть открытое дезавуирование меня перед студентами. Если я ответственен за порядок и жизнь Семинарии, то все распоряжения, касающиеся студентов, распорядка их жизни, отчетов и так далее (кому бы они ни представлялись), должны были исходить от меня или хотя бы иметь мою подпись.
То же самое касается и программы занятий. Вы переменили программу Толстого, внесли перемену в учение Милорадовича и так далее, выразили порицание просто помимо меня, и студенты могут заключить, что у нас какие-то разногласия. Я иду дальше: я против денежных штрафов, потому что не верю в их воспитательное значение. Вы ответите мне, что Вы делали это, потому что я не делал. Да, потому что я не согласен со всеми этими мероприятиями и предпочитаю честно и открыто Вам это высказать. Я считаю, что облегчение программы должно исходить от нас, быть общим и планомерным действием, а не разрешением частных случаев, где мы фактически сдаемся на мольбы студентов. Кроме того, и это самое главное, я считаю, что Семинария не может жить по двум логикам, двум принципам, двум разным «политикам». Все мои усилия в этот первый семестр я положил на улучшение жизни студентов, на создание в них того духа, вне которого всё остальное я считаю бесплодным. Если мое поведение Вы считаете неправильным, а мой «либерализм», то есть сознательное культивирование доверия, искренности и «вхождения» в индивидуальные ситуации, — ложными, то очень прошу это открыто мне высказать. Для меня было бы невозможным проводить меры и методы, с духом которых я не согласен. Но я отлично понимаю, что у Вас есть веские причины проводить ту линию, которую проводите Вы. Всё дело в том, чтобы между нами всё было ясно. Только для этого я и пишу это письмо. В последние дни я чувствую себя потерянным и все мои усилия бесплодными. В таком состоянии, я думаю, работать трудно. Поверьте, всё это продиктовано исключительно стремлением наилучшим образом служить Семинарии.
Искренне Вам преданный священник Александр Шмеман.
