Памяти великого мифа
В кинематографе XX века было два космоса — американский и советский. О первом нам регулярно напоминают голливудские фильмы, а вот о втором мы начинаем забывать. Но кино о космосе советских времен интересно хотя бы тем, что показывает идеализированную, но по сути точную проекцию реальных отношений, существовавших в обществе. Давайте разглядим, чем был космос для советского человека? Как в рассказах об иных мирах отражались его представления о себе самом?
Раздел: Lingua Sacra
В кинематографе XX века было два космоса — американский и советский. О первом нам регулярно напоминают голливудские фильмы, а вот о втором мы начинаем забывать. Но кино о космосе советских времен интересно хотя бы тем, что показывает идеализированную, но по сути точную проекцию реальных отношений, существовавших в обществе. Давайте разглядим, чем был космос для советского человека? Как в рассказах об иных мирах отражались его представления о себе самом?
Другая Аэлита
Первым советским фильмом «про космос» стала «Аэлита» Якова Протазанова (1924). Сюжет стартует 4 декабря 1921 года. Почему Протазанов выбрал день празднования Введения во храм Богородицы? Возможно, чтобы противопоставить свой «текст» роману Алексея Толстого. У последнего действие начинается 14 августа («Медовый Спас», начало Успенского поста), а 19 августа (Преображение) герои Толстого прибывают на Марс. Введение во храм Богородицы находится как бы на другом календарном «полюсе», противостоит Успению. День отлета Протазанов и вовсе передвинул на 7 ноября, чтобы еще больше подчеркнуть расхождение с первоисточником.
За символическими расхождениями — содержательные. Толстой в координатах нарратива рассказывает о путешествии на Марс нескольких граждан СССР, которые пытаются сделать красную планету красной и в идеологическом смысле. Но терпят фиаско. А Протазанов предлагает слоеный пирог из реализма и фантастики.
Реальный слой — Советская Россия, понемногу выбирающаяся из Гражданской войны, толпы беженцев, демобилизованные красноармейцы, бывшие дворяне, жуликоватые «нэпманы» и мятущаяся интеллигенция. Инженер Мстислав Сергеевич Лось принимает рекламную акцию за сообщение инопланетной цивилизации и решает посвятить жизнь разработке космического двигателя. Рациональная часть души вступает в союз с мечтой и мечтой побеждается. Никакого корабля инженер не построил, но путешествие на Марс вообразил во всех деталях. Он представил, как на окраине Москвы сооружает «Интерпланетонеф» и, взяв с собой красноармейца Гусева и сыщика-самоучку Кравцова, отправляется на красную планету. Далее, как и в романе Толстого, герои осуществляют «экспорт революции» и, так же как в романе, безрезультатно. Пробуждаясь, Лось осознает никчемность своих неземных идей, отрекается от космической фантазии: «Довольно мечтать, всех нас ждет другая, настоящая работа!»
«Аэлита» одновременно и породила космический миф в кинематографии, и развенчала его. Но высмеянный ею интеллигент-мечтатель оказался прообразом советского человека 1960‑х годов — титана плоти и духа, покорителя космоса, который уже не иронично поглядывал, а смот-рел на себя и свое дело с религиозной серьезностью.
Ракета в любую точку земного шара
Вплоть до 1950‑х научная кинофантастика почти не развивалась, был снят всего один фильм — «Космический рейс» В. Журавлева (1935) — довольно плоское произведение о полете профессора Седова на Луну. В фильме, кроме названия корабля («Иосиф Сталин») и красного флага, воткнутого в лунный грунт, ничего идеологического нет. Почти нет и психологии, точнее, она подменена буффонадой, зато прослеживается нередкая для советской культуры мысль о ничтожестве мужчины (потенциальный бунтарь? шпион? предатель?): в космос кроме старого профессора летят лишь мальчик и молодая женщина.
К середине 1960‑х стечение многих обстоятельств позволило вызреть жанру советской космической фантастики: во‑первых, СССР вышел в космос, во‑вторых, сформировалась новая советская интеллигенция — образованная и свободная (и то, и другое «в своем роде») — которая была и средой восприятия фантастики, и ее автором. И, конечно, «Дорога к звездам» (1957), «Небо зовет» (1959), «Планета бурь» (1962) и т. д. — это мысли советской интеллигенции о себе самой, а не государственная идеология. Последняя выражалась без сантиментов: покорение космоса — доказательство государственной мощи Советского Союза и его идейного превосходства («если Советский Союз умеет посылать ракету на сотни тысяч километров в космос, то он может послать без промаха мощные ракеты в любую точку земного шара», — из доклада Н. С. Хрущева на XXI съезде КПСС, 1959 год). В программах КПСС 1961 и 1974 годов о достижениях космонавтики говорится мало и, главное, очень буднично, как о каком-нибудь животноводстве…
Мечта остается мечтой
Квинтэссенция советского космичес-кого мифа — фильм 1967 года «Туманность Андромеды» (по одноименному роману Ивана Ефремова). Корабль «Тантра» совершает вынужденную посадку на безымянной планете. Астронавты обнаруживают остатки двух кораблей — инопланетного, на который они так и не смогли проникнуть, и земного, пропавшего 15 лет назад. На планете обитают неведомые и очень злые силы, которые убивают одного из героев и парализуют второго — астронавигатора Низу Крит (она влюблена в главного героя, капитана Эрг Ноора). Экипажу удается раздобыть горючее и оставить проклятую планету…
Самое интересное в фильме — не события (хотя «киношка» очень увлекательна), а диалоги и символический ряд. В них ясно обозначены две главные человеческие ценности, которые в том числе заставляют человека исследовать космос: «Чего не хватало им на своей планете? — Того же, что и нам: знаний и братства», которые тесно между собой связаны. Знание нужно не само по себе, а чтобы снять «противоречие между человеческим разумом и бесконечными пространством и временем».
Что такое братство? В начальной сцене юные земляне дают клятву: «Вы, старшие, позвавшие меня на путь труда, примите мое умение и желание, примите мой труд и учите меня среди дня и среди ночи. Дайте мне руку помощи, ибо труден путь, и я пойду за вами». Первичная ступень братства — связь поколений, скрепленная учительством, взаимным напряжением познания. Основная идея картины — верность естественной эмоциональной составляющей человека: да, мы должны двигаться к познанию, но — при этом оставаться людьми. Эта мысль для героев не является самоочевидной данностью, они многажды проверяют ее с развитием сюжета.
Ключевой эпизод: депрессия Эрг Ноора, вызванная болезнью Низы Крит, заставляет его согласиться на специальную операцию — «отключить» область мозга, отвечающую за любовь («Страдания лишают разума! Разум нужен экипажу!»). Но в последний момент капитан отказывается: «Я не отдам своего богатства чувств, как бы они ни заставляли меня страдать. Страдание, если оно не выше сил, ведет к пониманию, понимание — к любви — так замыкается круг». «Киношный» Эрг Ноор в отличие от литературного ссылается на 29‑й сонет Шекспира в переводе Маршака: «С твоей любовью, с памятью о ней / Всех королей на свете я сильней». Память о возлюбленном, в отличие от обращения к Богу («Тревожу я бесплодною мольбой / Глухой и равнодушный небосвод»), исцеляет душу. Итак, подлинное знание невозможно без страдания, которое дарит любое общение двух живых людей, в том числе любовь мужчины и женщины.
Подобная логика вполне соответствует схеме, описанной в святоотеческих текстах. Например, Максим Исповедник полагает, что первые люди, вкусив плодов дерева познания добра и зла, оказались в круговороте страдания и наслаждения. С тех пор, любое познание (кроме познания Бога) ведет к страданию, страдание — к желанию противоположного, то есть удовольствия, а удовольствие — опять к страданию… Разница в том, что Максим Исповедник предлагает выход из дурной бесконечности — бесстрастие и обожение. А Эрг Ноор принимает этот круговорот как данность.
Мировоззрение героев чрезвычайно далеко и от научного рационализма, и от прагматики советского официоза. В его основе лежит мечта о неосуществимом и небывалом в этом мире — подлинном единстве человека с человеком, которое возможно лишь в Царстве Небесном. Понимая зазор между мечтой и реальностью, космические исследователи признают страдание как необходимый элемент мироустройства. Но мечта остается мечтой…
На грани пародии
Со временем космос оказывается обыденным и привычным. В кинематографе, с одной стороны, неземной мир становится фоном для человеческой драмы. «Солярис» Андрея Тарковского (1972) — лучший пример: отношения человека с самим собой опосредуются суровостью не космического пространства, но его собственной совести. С другой стороны, оформляются жанры развлекательной космической фантастики, не обремененной сложными идеями («Эта веселая планета», 1973). Еще одна тенденция — фильмы о космических путешествиях, наконец-то, включают в себя оккультно-религиозные элементы («Через тернии к звездам», 1981). Если для американской фантастики связь с «нью-эйдж» была изначально органичной (вспомним концепцию безличной силы в «Звездных войнах»), то советская только в это время мировоззренчески встраивается в мировую.
Последняя аутентично советская космическая выдумка — дилогия Ричарда Викторова «Москва — Кассиопея» (1973) и «Отроки во вселенной» (1974). Земли достигают радиосигналы из созвездия Кассиопеи, и калужский вундеркинд Виктор Середа создает проект, позволяющий совершить полет к далекому созвездию. Поскольку полет займет около 50 лет, в путешествие отправляются четырнадцатилетние школьники, все как один вундеркинды. И все — отборные русаки (и намека нет на «дружбу народов»). Прогресс на Кассиопее закончился катастрофой: жители планеты создали роботов‑исполнителей, которые делали всю черновую работу, потом — роботов‑вершителей, способных создавать исполнителей. Роботы взяли власть над планетой в свои руки. Людей они не уничтожали, а делали «счастливыми», ампутируя не только эмоции, но и мышление: оно тоже мешает счастью. Детям Земли удается свергнуть диктатуру роботов…
Сюжет, казалось бы, неостро-умен. А вот с деталями все в порядке. Например, есть в киноленте персонаж — ИОО (Исполняющий особые обязанности). Он предсказывает будущее, не стареет, может передвигаться между планетами. При этом подчиняется руководителю ЦУПа. На космическом корабле есть специальное помещение, в котором можно смоделировать любую обстановку. Именно по просьбе ИОО среди запрограммированных вариантов есть и такой: бескрайняя пустыня, и посреди нее огромная ладонь с указую-щим вверх перстом. Что это такое? Полемика с «Туманностью Андромеды», первый кадр которой — огромная каменная рука с факелом на ладони. Там — Прометей, ворующий огонь у богов. Здесь — напоминание Прометею о богах.
На идейной поверхности — то же, что и в «Туманности Андромеды»: жажда знаний, жажда единения с другими разумными существами и нежелание отказываться от эмоционального наполнения жизни. А вот подтекст — совсем иной (в «Туманности Андромеды» нет вообще никакого второго дна). Фильм ироничен по отношению к тем идеалам, которые отстаивают персонажи. Дети стремятся к знанию, но ангел-ИОО этими знаниями уже обладает; сражаются за счастье разумных существ на другой планете, но с трудом справляются с собственными эмоциями. «Москва — Кассиопея» балансирует на грани пародии, все составляющие космического мифа здесь — предмет тихой и доб-рой усмешки. У сценаристов — кукиш в кармане: и националистический (какое уж тут космическое братство, если даже интернационального не получается), и религиозный (ангел Божий все равно летает быстрее самого быстрого корабля).
Тупик коммунизма
Социальная атомизация, о которой так много говорят сегодня, имела место уже в позднесоветскую эпоху. Можно предположить, что общество, скрепленное утопической идеей всеобщего равенства и братства, было единым целым до тех пор, пока его члены верили в утопию. 1960‑е стали последним десятилетием коммунистической надежды — надежды на то, что человеческий разум сумеет разрушить стену, отделяющую человека от человека. Надежды не осуществились. И это обернулось социальной депрессией, разладом всех общественных связей. Мечта о межчеловеческом единстве, в соответствии с тео-рией Максима Исповедника, привела к своей противоположности.
Внешние катаклизмы (распад СССР) были лишь продолжением внут-ренних. Общество и каждый человек в отдельности оказались в мировоззренческом тупике. Позднесоветский фильм «Кин-дза-дза» уже откровенно издевается над космической романтикой: вы стремились к социальному идеалу, а пришли к иерархизированному, негибкому и несправедливому обществу (ясно же, что Кин-дза-дза — это СССР). Где выход из тупика? Конечно, не в очередной политической или экономической концепции. И не в идеализированном представлении о единстве душ, основанном на общем деле, будь то стройка века или покорение неземных орбит. Он — в истине Христовой, которая может преобразить, вдохнуть жизнь даже в мечту о космосе.
Тимур Щукин