ОРГАН ДУХОВНОГО ЧУВСТВА
Византийцы использовали орган для оркестровки цирковых состязаний. Но после того как император Константин V подарил этот инструмент германскому королю Пипину Короткому, а сын последнего Карломан установил его в своей часовне в Аахене, орган заступил на почетную должность церковного служителя. И по сей день самое удобное для органиста место работы — действующий приходской храм, где есть стационарный инструмент, а богослужения проходят не реже раза в неделю. Например, крупнейшие современные органисты Андре Изуар и Жан Гийю десятилетиями сопровождают воскресные богослужения парижских храмов.
И их ученик Леонид Карев — даром что он православный христианин — служит органистом в церкви Успения Богородицы недалеко от Булонского леса. В Париже он живет с 1992 года, профессорствует в столичной консерватории и дает концерты по всему миру. В Россию Карев привезет программу, вполне отражающую многосторонность его вкусов: гений барокко Ж. -Ф. Рамо и И. С. Бах, романтики К. Сен-Санс и С. Франк, композиторы XX века Л. Вьерн и О. Мессиан, С. Рахманинов и П. И. Чайковский. Не ищите среди произведений русских гениев сочинения, написанные для органа. И Чайковский, и Рахманинов — равно как и большинство русских классиков — обходили этот инструмент своим вниманием. Органные переложения, выполненные Леонидом Каревым, восполняют этот наш национальный пробел.
«Русская песня» из первой фортепианной сюиты Рахманинова — ее в Петербурге исполнит Леонид Карев — лирическое произведение, в котором элементарный мелодический ход и сложный набор интонационных переменных описывают циклы русской истории: мирная жизнь, нашествие иноплеменников, победа, возвращение к мирной жизни. В интерпретации русско-французского органиста «Русская песня» звучит как картина последней эсхатологической битвы, за которой следует какая-то космическая неопределенность — затянувшаяся пауза между победой сил добра и Последним судом. Такое ощущение порождается не только «религиозностью» органа, который любую мелодию делает чуть более возвышенной. Музыкант в «сцене» битвы, в середине произведения, подает голоса, представляющие темные силы, более резкими, иррациональными, так что их грубая сила словно поглощает основную тему произведения, искажает ее до неузнаваемости. В итоге историософия Рахманинова оборачивается богословием Карева.
Леонид Алексеевич отважился и на интерпретацию торжественной увертюры П. И. Чайковского «1812 год» — произведения, как известно, сложного, многоголосного, исполняющегося обычно большим оркестром. Казалось бы, Карев играет увертюру один в один, однако звучание органа дает любопытный эффект: если в «Русской песни» исполнение нагружает музыкальный сценарий новыми смыслами, то в случае «1812 года» разгружает его и предлагает вместо патетического общественного действа — личную медитацию о прошлом России, о войне и мире. Слушатель не втягивается в торжество — оно звучит где-то за умозрительным стеклом, отделяющим размышляющего от исторического факта.
Когда в XIX веке французский мастер Аристид Кавайе-Колля (органы его работы установлены в Московской консерватории и в парижской церкви Успения Богородицы, где играет Карев) разрабатывал современную модификацию органа, он задумывал ее как соперницу симфонического оркестра. Чисто технически симфонический орган — это единственный инструмент (кроме, конечно, синтезатора), который способен заменить несколько согласно играющих инструментов. Дело, однако, в том, что орган не вытесняет оркестр, а позволяет осуществить замысел, связанный с индивидуальной — и в этом смысле более интеллектуальной, духовной — интерпретацией симфонического произведения.
