Омытая слезами жемчужина Кавказа

Наше знакомство с Абхазией началось с покупки путеводителей.

Судя по ассортименту питерских книжных магазинов, Абхазии на карте мира никогда не существовало: без труда нашлись книги об орнитологических маршрутах в Гран Канарии и на остров Тенерифе, о горных буддийских монастырях в пригородах Катманду, о виндсерфинге на австралийском побережье Тихого океана. О существовании Абхазии знали лишь немногие букинисты. Впрочем, муки поисков были вскоре вознаграждены: познакомившись с тем немногим, что сумели найти, мы поняли, что ни на Тенерифе, ни в монастырях Тибета нас не ждет столько чудес, сколько в Абхазии.

Так, авторы книги «Вся правда об Абхазии» обещали исцелить нас от всех болезней при помощи хурмы — незаменимого при лечении продукта, чье название, как утверждалось, «с латыни переводится как пища богов». Та же книга разъясняла вопрос безопасности: туристу в Абхазии бояться нечего, ведь здесь «каждый знает, что у другого тоже есть ружье».

История страны была представлена в букинистическом издании: тут рассказывалось о «феодалах, одетых в черные рясы», которые с целью «хищнической эксплуатации лесного массива» проложили на вершину горы в Новом Афоне «узкоколейную дорогу, протяженностью до восьми километров».

Как выяснилось из другой книги, уже после того, как «феодалы в рясах» расправились с лесными массивами, в Абхазии побывал Константин Паустовский: «путешествуя на пароходе вдоль кавказских берегов, он почувствовал запах цветущих магнолий, сошел на берег и прожил в Сухуме несколько лет».

Мы отложили книги. В воздухе вдруг остро запахло магнолиями.

И мы отправились в Абхазию.

Государственная граница между Россией и Абхазией проходит по реке Псоу. Кажется, что по мосту идет цыганский табор: в пестрой людской гуще едут разноцветные чемоданы на колесиках, протискиваются туристические рюкзаки, гордо и величаво прокладывают себе путь тележки, на которых абхазы везут скарб… Кричат дети, лают собаки… Миновав реку, людской поток «вкатывается» на территорию Абхазии, облегченно вздыхает — и останавливается в изумлении. За Псоу начинается другой мир, другие берега.

На первый взгляд может показаться, что из строительного ада предолимпийского Сочи попадаешь в заповедник первозданной природы: описать буйство красок и запахов Абхазии тому, кто здесь не был, почти невозможно. «Если бы я пожил в Абхазии месяц, то, думаю, написал бы с полсотни обольстительных сказок. Из каждого кустика, со всех теней и полутеней на горах, с моря и с неба глядят тысячи сюжетов…» — писал Чехов.

Присмотревшись, видишь, что природа здесь не первозданна: два века назад ее оттеснили от берегов Черного моря, она отошла, уступив место райскому саду, который решил разбить здесь человек. Тогда-то природа и затаила злобу на человека — и сейчас отвоевывает обратно все, что с таким трудом отдавала. Устроить в Абхазии райский сад пришло в голову не кому-нибудь, а русскому человеку, и абхазы поддержали его и помогли ему в этом.

Ни эллинам, которые для торговли с варварами основывали на берегах Понта свои полисы, ни византийцам, которые сослали сюда Иоанна Златоуста, ни генуэзцам, которые через сеть факторий вывозили отсюда рабов, ни туркам, которые пришли в Абхазию, чтобы насадить веру и овладеть морями, — не приходила в голову мысль о саде.

Для того чтобы осуществить этот безумный проект, пришедший в голову русскому человеку, нужно было сделать очень и очень много: осушить малярийные болота, проложить через непроходимые рощи дороги, наладить добычу камня и обустроить приморские городки, построить плотины на горных реках, развести на склонах гор плантации винограда, табака, чая, и, наконец, помирить местное население, дать ему образование и работу в этом райском саду. С момента присоединения Кавказа к России этот титанический труд не прекращался ни на минуту, несмотря на гремевшие рядом войны и революции, — не прекращался вплоть до 1991 года. Он вошел в легенды, стал частью народных сказаний: сами абхазы стали называть свою землю райским садом.

Пересекая Псоу, попадаешь в поле действия машины времени: язык не поворачивается назвать главную дорогу, связывающую ключевые для Абхазии города — Гагры, Гудауты, Новый Афон, Сухум и Очамчиру, — шоссе. Кажется, что здесь только что поработали отбойные молотки.

Машины на шоссе сплошь — отечественный автопром, от которого мы уже отвыкли в Петербурге. То и дело приходится объезжать коров, лежащих в тени на асфальте.

Из 500 предприятий, работавших на территории Абхазии в советский период, ныне взаправду работает только два — Сухумский винзавод и форелевая плантация в Эшере. Сельское хозяйство, когда-то снабжавшее свежими фруктами пол-России, доведено до уровня кустарного производства. Поезд из Сочи ходит один раз в сутки. Черноморские порты не работают, регулярного воздушного сообщения с республикой нет. 

Сухум напоминает город после бомбардировки: руины построенной турками Сухумской крепости, где некогда находился первый русский ставленник в Абхазии — владетельный князь Сефербей, соседствуют с величественными руинами сталинской архитектуры — вокзалом и Домом правительства Абхазской ССР архитектора Щуко.

События 1991 года в Абхазии проехались кровавым катком по каждой семье. После провозглашения независимости Грузии к власти в Тбилиси пришли националисты: маленькая и непокорная Абхазия, на протяжении всего XX века заявлявшая о своем особом статусе в составе Грузии, была той картой, которую следовало разыграть в политической игре. Проигранная грузинами (несмотря на преимущество) военная кампания раз и навсегда разорвала связь между Грузией и Абхазией и поставила крест на перспективах развития абхазской республики как курорта: были уничтожены не только санатории и дома отдыха, вся туристическая инфраструктура, но и такие объекты, как Государственный исторический музей и Институт языка и литературы. Война велась в регионе, где компактно проживали представители десятка национальностей, и это только усугубляло конфликт. Страна была фактически отброшена в Средневековье, последовавшая за войной двадцатилетняя экономическая блокада закрепила плачевное положение республики.

Несмотря на все это, Абхазия смогла выжить: в леденящем душу ужасе поствоенной реальности абхазы услышали музыку любви к своей лежащей в руинах земле. За время нашего путешествия мы ни разу не встретили человека, который бы хоть словом плохо бы отозвался о своей Родине, кто хотя бы жестом выказал свое неудовольствие от жизни в Абхазии. Дух свободолюбия — вот то, что поражает путешественника в Абхазии едва ли не больше, чем природа.

Чем же гордятся абхазы?

Уважение к гостю, как известно, свойственно всем кавказским народам. Обратной стороной кавказского гостеприимства является необходимость устраивать многолюдные застолья: похоронить родственника или устроить свадьбу может стоить абхазу целое состояние. И, тем не менее, каждый год в Сухумском ботаническом саду устраивают застолье, равного которому нет ни на одной свадьбе в республике: среди гостей — депутаты местного парламента и представители исполнительной власти (вплоть до премьер-министра), деятели культуры и науки, а также уважаемые всеми старейшины. Каков повод этих застолий? Вы не поверите, но повод — день рождения Александра Сергеевича Пушкина. Сам Пушкин никогда в Абхазии не был, а единственное, что могло бы связывать его с республикой, — это, наверное, небольшая община горских эфиопов, со времен турецкого владычества проживающая в селе Адзюбжу.

Абхазы — удивительно поэтичный народ, и в Пушкине они видят родственное начало. В двухтомнике «Антология абхазской поэзии», изданном в 1958 году в Москве, тридцать пять фамилий абхазских поэтов: для языка, который обрел письменность лишь в конце XIX века, такая цифра — нечто фантастическое. Особенно — учитывая численность населения Абхазии: среди малочисленных европейских народов столь богатой литературой обладают лишь исландцы.

Основатель абхазской литературы — народный поэт Дмитрий Гулиа, чьим именем был назван сожженный во время войны 1992–1993 годов Институт абхазского языка, — был простым школьным учителем. До революции он успел составить абхазскую азбуку и перевести на абхазский язык Новый Завет, а затем — шаг за шагом — сначала написал первую новеллу на абхазском языке, потом первую историю Абхазии и, напоследок, принял участие в создании абхазского национального театра.

Абхазы по праву гордятся своей литературой и своим языком — ведь их язык один из самых сложных в мире. В нем всего две гласные и пятьдесят восемь согласных, а в некоторых диалектах — до шестидесяти семи. Русские и поляки могут гордиться труднопроизносимыми свистящими и шипящими звуками — «ш», «щ», «ж», «ч», но абхазу это будет просто смешно, ведь в бзыбском диалекте абхазского языка — семь вариантов «х», шесть «ц», и по три «ж» и «ш».

Едва освоив все это лингвистическое многообразие, младенец-абхаз оказывается в седле. В абхазских семьях, которые хранят горские традиции, мальчиков учат держаться в седле едва ли не раньше, чем обращаться с вилкой и ложкой (тем более, что на абхазском застолье принято есть руками). Под Гудаутами в развалинах лежит республиканский ипподром: еще 30 лет назад ежегодные конные состязания были чем-то вроде Олимпийских игр республики. На время конных состязаний жизнь в Абхазии замирала: все — от простого колхозника до первого секретаря ЦК — старались выставить своих коней. Если вы думаете, что война способна уничтожить любовь абхазов к конной езде, то ошибаетесь: в 90‑е джигиты пересели на железных коней.

…Спускаясь по горному серпантину, мы проносимся мимо поста ГАИ. На спидометре что-то около 140 км/ч. Мы наивно спрашиваем водителя попутки, не боится ли он быть оштрафованным.

— Что мне бояться? У меня и документов‑то нет!

Человеку, который хочет познакомиться с христианскими святынями, в Абхазии делать нечего. Полуразрушенные византийские храмы, разбросанные по селам вдоль береговой линии, будут интересны скорее историку архитектуры, чем паломнику. Из-за неопределенности канонического статуса Абхазской Церкви — с 1919 года она перешла под юрисдикцию грузинского католикоса, но во время последней войны грузинские священники во главе с епископом бежали и рукополагать иереев стало некому — приходская жизнь затруднена.

До революции духовным центром Абхазии был Новоафонский монастырь, куда во второй половине XIX века царское правительство вывезло имяславцев из Греции. Не без помощи щедрой руки императора ссыльные монахи, что называется, развернули кипучую деятельность и за несколько лет превратили глухую абхазскую деревню в подобие русской Ниццы. Сегодня монастырь возрождается: на стенах собора можно увидеть изумительные фрески, написанные палехскими мастерами, в ослепительном южном солнце сверкают позолотой купола. Но до былого великолепия современному монастырю еще далеко, главным образом из-за того, что русские монахи, управляющие сегодня монастырской братией, запрещены в служении РПЦ. Таким образом, единой Церкви на сегодняшний день в Абхазии нет.

Настоящую приходскую жизнь можно найти вдали от туристических маршрутов — например, в высокогорном селе Псху, где компактно проживает русскоязычная община. Здесь сохраняется патриархальный уклад жизни колонистов позапрошлого века: многодетные семьи, беспрекословный авторитет старших (без благословения стариков здесь даже не садятся на стол), изнурительный сельскохозяйственный труд, к которому детей приучают с малолетства. Село окружено пасеками, выпасами, лугами. Над горными реками повисли деревянные мостики, посреди села огромное поле, куда в советское время частенько садились кукурузники, а сегодня — изредка — едва ли не единственный в республике вертолет. До ближайшего поселка (больше 30 км) местные добираются горными тропами на конях или на УАЗиках. Тем, кто не видел, как по крутому каменистому руслу горой реки с ревом взбирается вверх УАЗик, включив задний привод, не понять величия советской военной техники. По словам псхувцев, после крушения СССР и войны православная вера осталась единственным, что помогает людям выжить. На Литургии в крохотной деревенской церкви ощущаешь, что это не пустые слова. На обычной воскресной службе здесь народу больше, чем иной раз в столичных соборах на праздник. А в центре села — уже воздвигнут новый деревянный храм. Столь величественный, что вспоминаешь о кижских церквях. Этот храм — свидетельство веры, не меньшее, чем многолюдье на Литургии. Ведь доставить строительные материалы в Псху — почти что чудо. Это сродни подвигу людей, которые обустраивали эту прекрасную южную землю столетиями.

Христианство в Абхазии тесно переплетено с местными культами, так что стороннему наблюдателю сложно определить, где кончается одно и начинается другое. Ученые-абхазоведы говорят о религиозном синкретизме. Для неученого религиозная жизнь Абхазии окрашена в эпические библейские тона. Библейский мир, например, не знал винной бутылки. В греческом языке Нового Завета нет слова для обозначения этого предмета. В Кане Галилейской на свадебном пиру у Симона Кананита — того самого Симона, который, как верят абхазы, принес христианство на их землю, — гости и Спаситель пили вино из бочек. Как это выглядело две тысячи лет назад, можно увидеть в современной абхазской деревне, где на застолье здоровые мужики приносят на плечах из погребов двадцатилитровые пластмассовые бочонки с торчащими из горлышка деревянными пробками.

Здесь в каждой деревне есть священная роща («И насадил Авраам при Вирсавии рощу и призвал там имя Господа Бога Вечного» (Быт. 21, 33)). Когда-то давно на ветвях деревьев покачивались трупы, терзаемые птицами. Нет, это не кавказская кровожадность. Это древний погребальный обряд, воздушное погребение. В священные рощи абхазы приходят сегодня в дни поминовения предков, на Пасху, в День сотворения мира (который в Абхазии является государственным праздником).

…Мы сидим в священной роще за поставленными в один ряд столами. Кроны деревьев теряются где-то в облаках. Стол покрыт белой скатертью. Такой длинной, что кажется, что мы сидим перед лунной дорожкой, стелящейся по морским волнам в ночь штиля. Шум застолья прерывается тостами, которые произносят старейшины. По двое подходят к столу мальчики-абхазы: на шестах они несут чан, в нем дымится мамалыга (по-абхазски абысҭа) — кукурузная каша, ее можно обнаружить в рационе многих горских и восточноевропейских народов. Третий мальчик окунает лопатку в дымящееся чрево котла. Он зачерпывает мамалыгу и кидает ее прямо на стол — по лепешке перед каждым. Кашу абхазы едят вместо хлеба. В другом чане подносят принесенных в жертву горных козлов…

Тук течет по пальцам, голова начинает кружиться от молодого вина (и тук, и молодое вино — библейские понятия). Что это? Стол в языческом капище, от которого нельзя вкусить части, поскольку «это — идоложертвенное» (1 Кор. 10, 27)? Скорее — мессианский пир, на котором последние становятся первыми, и Помазанник Божий провозглашает наступление Небесного Царства…

Два тысячелетия христианства огранили абхазский национальный характер, облагородили обычаи и нравы, не уничтожив их. Общаясь с абхазами на их родной земле, понимаешь, что значит, несмотря на все испытания, оставаться человеком с большой буквы.