«Наше упование — это жизнь, а не смерть и могила»

«Вы, конечно, слышали, что меня лишили сана, но Господь привёл меня здесь с Вами помолиться». С этими словами 28 июня 1923 года только что освобожденный из внутренней тюрьмы на Лубянке «товарищ Беллавин» — патриарх Московский и всея Руси Тихон — появился на Лазаревском кладбище и скромно присоединился к многотысячной толпе верующего народа, собравшейся на похороны всенародно любимого старца, святого праведного Алексия Мечёва.
Патриарха Тихона незадолго до этого, 3 мая, «лишил сана» обновленческий «собор», об этом писали в газетах. В материалах «собора» патриарх описывался как человек, «сознательно впутавшийся в политику», «обнаруживший в себе отсутствие любви Христовой» и «затворивший свое сердце для умирающих с голоду бедняков и не желавший отдать церковные сокровища на нужды голодающих», а также «продавший землю ярославского спасского монастыря капиталисту фабриканту Корзинкину». Согласно газетам, патриарх уже не только не был предстоятелем Церкви, но даже перестал быть священником и монахом: «Отныне патриарх Тихон — мирянин Василий Беллавин». Впрочем, на кладбище были люди, которые не верили большевистским газетам. По крайней мере, часть цветов, принесенных на кладбище почитателями старца Алексия, досталась в тот день и патриарху: когда он уезжал, ­кто-то кинул и в его коляску несколько букетов.
Не секрет, что святителя Тихона при жизни, по выражению Бродского, «упрекали во всём, окромя погоды». Многие верующие люди совершенно искренне считали его «неудачным» патриархом. Список недоумений и вопросов к нему у православной общественности был огромен. Для ­кого-то патриарх был слишком несерьезный для архиерея («всё хи-хи, ха-ха и гладит кота», — как заметил великий исповедник архиепископ Феодор (Поздеевский)). К тому же, как полагают некоторые, подверженный влияниям и политически нестабильный: сначала «анафематствовал коммунистов» — потом, после ареста и заключения, «вдруг раскаялся» и заявил, что «я отныне советской власти не враг».
Для ­кого-то он был слишком прост и малообразован — они бы предпочли, чтобы на выборах в 1918 году был выбран другой кандидат, митрополит Новгородский Арсений (Стадницкий). Для ­кого-то гораздо более харизматичным и талантливым церковным лидером был митрополит Антоний (Храповицкий), и выбор в патриархи Тихона по жребию они воспринимали как досадную случайность. Уж лучше бы, в самом деле, было прямое голосование — тогда «народ Божий» высказал бы свою «настоящую волю»?
Патриарху вменяли в вину и соучастие в революции, и то, что его демократическое избрание на московскую кафедру было не вполне законным и даже аморальным (как известно, его предшественника, законного московского митрополита Макария (Невского) в буквальном смысле под дулом пистолета заставили подписать прошение об уходе на покой). Консерваторов смущали также согласие патриарха перевести Церковь на новый стиль, его слишком «примиренческая» позиция по отношению к обновленцам. Известно, что часть канонического духовенства — так называемая «даниловская оппозиция», сосредоточенная в московском Даниловом монастыре, — даже отказалась из-за этого поминать патриарха за богослужением.
Список «претензий слева» был еще длиннее. В дни голода в Поволжье патриарха обвиняли в том, что он согласился пожертвовать на нужды голодающих лишь ту церковную утварь, которая не имела богослужебного значения (по выражению лидера обновленческого раскола Александра Введенского, «уже тогда рухнул Тихон», ведь «нужно было отдать нитку последнюю, только помочь»). «Красная» интеллигенция над патриархом откровенно насмехалась, считая его марионеткой в руках белогвардейцев («За границу Тихон протягивает ручку, зовет назад белогвардейскую кучку», — вещал Маяковский, и полные залы воодушевленных революцией граждан ему аплодировали).
Горячая народная любовь к патриарху со стороны современников — тоже под большим вопросом. Невероятно, но факт: в традиционной крестьянской стране, буквально пять минут назад бывшей «православной империей», патриарх был арестован, показательно судим и едва не расстрелян, и многомиллионная паства даже не попыталась его спасти или освободить (освободила его, как известно, сама советская власть, после того как в защиту Тихона стала выступать активно зарубежная печать, рискуя тем самым сорвать процесс выхода советской России из дипломатической изоляции). Когда же патриарх в 1923 году вышел на свободу, он был практически одинок и всеми оставлен. На вопрос корреспондента РОСТа, что он теперь намерен делать, патриарх скромно ответил: «Мне предоставлена свобода и, следовательно, право совершать богослужение. Я буду служить в Донском монастыре и в других местах, куда меня пригласят верующие. Если народ захочет, он будет ходить ко мне на молитву. Если же не захочет — ничего не поделаешь, буду молиться один».
Возможно, именно за этот подход к жизни, за полное отсутствие агрессии, за нежелание жить по принципу «око за око» и становиться на сторону «добра с кулаками» — патриарх Тихон стал тем, кем он является для Русской Церкви сегодня. И очевидно, что если бы не Божий Промысл — то Русская Церковь, охваченная революционной лихорадкой, ни за что бы и никогда бы не выбрала себе такого Патриарха.
Известно, что митрополит Вениамин (Федченков) в своих воспоминаниях описал ситуацию на патриарших выборах 1918 года следующим образом. По словам владыки, перед Поместным Собором, как перед витязем на распутье, предстали тогда три кандидата: «самый умный из русских архиереев — архиепископ Антоний (Храповицкий), самый строгий — архиепископ Арсений (Стадницкий), и самый добрый — митрополит Тихон, как говорили о них в народе». Доброта в данном случае не означает вульгарной народной «простоты» и глупости. Как отмечал выдающийся церковный историк Анатолий Краснов-­Левитин, патриарх Тихон был «прост» в том же смысле, в каком был «прост» полководец Михаил Кутузов: «Подобно Кутузову патриарх Тихон — простой русский человек — соединял в себе сознание своей правоты с чувством реальности».
Возможно, патриарх не был выдающимся богословом, — но он прекрасно понимал, что такое Церковь, как она устроена, как она «работает». В этом отношении очень показательны его слова, сказанные во время встречи с представителями Правления Петроградского братства приходских советов в 1918 году. Патриарх подчеркнул, что «очень сочувствует участию мирян в церковной жизни и делу объединения приходских советов», так как знает, «какую силу и мощь в церковном делании представляет собой мирской элемент», что «миряне — живая сила». В то же время он предостерег «горячие головы» от попыток решать вопросы веры «на площади» и напомнил, что в желании пострадать за Христа — не стоит спешить: «Я слышал сейчас, что Братство объединяет людей, готовых на подвиги исповедничества, мученичества, готовых на смерть. Русский человек вообще умеет умирать, а жить и действовать он не умеет. Задача Братства не в том только, чтобы воодушевлять на мучения и смерть, но и наставлять как надо жить, указывать чем должны руководствоваться миряне, чтобы Церковь Божия возрастала и крепла. Наше упование — это жизнь, а не смерть и могила».
Безусловно, советская власть смогла извлечь из «покаяния» патриарха Тихона максимум: билеты на кинофильм «Тихон после раскаяния» — раскупали, по словам Краснова-­Левитина, «как на Шаляпина». Но Церковь тоже получила свое: мечту о русском Патриархе на все времена. Пускай не герое, пускай «у самовара с кошкой на руках» — зато «без лукавства и святошества».