На Святом Косогоре. Парижский дом преподобного Сергия
В дни исполняющегося столетия старейшего непрерывно действующего русского высшего богословского учебного заведения в БАН открывается книжно-иллюстративная выставка научных исследований сотрудников Богословского института (из хранящегося в БАН книжного собрания Л. А. Зандера) и литературы о нем
Начало
В начале 1925 года «налицо были только четыре преподавателя» —епископ Вениамин (Федченков), С. С. Безобразов, А. В. Карташев и П.Е. Ковалевский, «поэтому решено было с собравшимися студентами, в количестве около двух десятков, начать пропедевтический курс. К началу Великого поста храм был освящен, здания приведены в бедный, но жилой порядок (освещали еще газом, а не электричеством); бедный школьный инвентарь был поставлен. Занятия начались тотчас после Пасхи, в четверг на Фоминой неделе. <…> Это и принято за дату начала работы Богословского института. <…> В 5 час. дня, после молебствия перед началом учения, А. В. Карташев прочитал вступительную лекцию в курс истории древней церкви. <…> Занятия без перерыва шли всё лето 1925 г.», — вспоминал сам Карташев.
С осени большинство из слушателей составили первый курс. Три года спустя состоялся первый и оставшийся на 100 лет самым многочисленным выпуск. 11 человек из окончивших Институт в 1928 году впоследствии удостоились принятия священного сана. Из студентов второго выпуска (1929) особенно прославился сын академика П. Б. Струве Константин — будущий архимандрит Савва, знаменитый насельник Русского Типографского монашеского братства в Ладомировой в Чехословакии…
К моменту возникновения Института традиционная система духовного образования на захваченных большевиками территориях прежней Российской империи была полностью уничтожена. Закрылись все четыре духовные академии, все епархиальные духовные семинарии и духовные училища. Христианское просвещение было изгнано из всех сфер жизни подсоветского общества, а попытки организации обучения нелегального были редки, малоуспешны и очень опасны. Полное искоренение духовной школы всех уровней стало первым, но и единственным вполне удавшимся этапом советской государственной борьбы с христианством.
Православные ведомственные библиотеки были ликвидированы, христианская или сочтенная таковой литература повсеместно изымалась из общественного доступа, и даже в центральных научных библиотеках столичных городов выдачу христианских научных и популярных изданий затрудняли всеми способами. Исключением являлась, пожалуй, только Библиотека Академии наук в Ленинграде — здесь выдавали почти всё и, в 70–80‑х годах, без ограничения копировали с оплатой в 10 копеек за книжный разворот.
Создание в условиях жизни в свободном мире школы для подготовки пастырской смены — новых кадров духовенства для эмиграции и для ожидавшей освобождения от большевиков России — стало, таким образом, основной задачей христианской части русского рассеяния…
Преподаватели
В условиях антицерковного погрома в отечестве выпускник МДА митрополит Евлогий (Георгиевский) намеревался заняться возрождением церковного образования в эмиграции, открыв заграничную духовную академию. Ей предполагалось усвоить наименование в память преподобного Сергия Радонежского, в стенах лавры которого размещалась Академия Московская. Были отобраны возможные кандидаты на должности преподавателей из числа профессоров прежних русских духовных академий (Н. Н. Глубоковский, А. П. Доброклонский) и имевших прежде хоть какое-то прикосновение к деятельности школы духовной преподавателей русских университетов (среди них Н. О. Лосский, Л. П. Карсавин, с которыми митрополит свел знакомство уже после их высылки большевиками в Германию). Всем предполагаемым соработникам было разослано подписанное митрополитом литографированное официальное приглашение к сотрудничеству.
С осени 1925‑го в Париж переселились протоиереи С. Н. Булгаков и В. В. Зеньковский, чуть позже — Б. П. Вышеславцев, Г. В. Флоровский, Л. А. Зандер. Несмотря на почти беспрекословную готовность Правления института исполнять всё новые и новые требования приглашаемого в число профессоров бывшего ректора Петроградского Богословского института историка-медиевиста Л. П. Карсавина, он так и не присоединился к профессорской корпорации. Читать эпизодические курсы приезжали Н. Н. Глубоковский, С. Л. Франк и Н. О. Лосский.
Оклады жалования сотрудникам устанавливались различные. Наибольшие (1200 франков в месяц) получали ректор — митрополит Евлогий и декан — протоиерей С. Н. Булгаков. Вознаграждение прочих сотрудников зависело от должности и распределения учебной нагрузки. Изредка это были те же 1200 франков, чаще — от 800 до 1000 франков в месяц. Читавшие эпизодические курсы получали несколько сотен. При наличии жилья на подворье и питании в столовой Института этого могло хватить на скромную жизнь, но не на содержание семьи. Лица в священном сане находились в несравнимо лучшем положении.
Для Петербурга Институт парижский стал почти родным: по словам бывшего приват-доцента Петроградского историко-филологического института С. С. Безобразова, впоследствии ректора Института и епископа, он оказался «продолжателем богословского вдохновения, данного Петроградским Богословским Институтом, а также Братством Св. Софии», созданным в 1918 году и объединившим около двух десятков священнослужителей и православных мыслителей. Всех членов этого Братства, воссозданного С. С. Безобразовым в Ташкенте, а после возродившегося в эмиграции, он поминал до конца жизни за каждой Литургией по отдельному помяннику.
Студенты
К отбору абитуриентов из числа прошедшей Мировую и Гражданскую войны молодежи с нелегкими судьбами администрация относилась с великим тщанием, отдавая предпочтение людям более молодым. Факт окончания в России духовной семинарии или даже начала обучения в духовной академии не всегда являлся решающим доводом в пользу приема. Особое внимание уделяли письменному мотивированному обоснованию абитуриентом своего желания обучаться в Институте. Наличие собственных средств для оплаты обучения и проживания приветствовалось, но тоже не являлось решающим при зачислении. Наличие рекомендации от проживавшего в Софии профессора СПбДА Н. Н. Глубоковского, похоже, приводило к зачислению чуть не автоматически.
Внутренний распорядок жизни студентов направлялся железной рукой бывшего прокурора Тифлисской судебной палаты Е. М. Киселевского, отдавшего Институту 20 лет жизни. Разборчивость отбора и строгость повседневности давала неплохие результаты. За первые полстолетия существования Института, как, впрочем, и после, с его студентами практически ничего скверного не случалось: Институт ни разу не оказался в центре какого-нибудь публичного безобразия или бытового скандала, что в условиях скудной жизни большинства обучавшихся было достижением исключительным.
Впрочем, сегодня не все отказы в обучении представляются оправданными… Так, не приняты были будущий архиепископ, ректор Свято-Троицкой духовной семинарии в Джорданвилле и блестящий проповедник Аверкий (Таушев) и замечательный писатель Василий Никифоров-Волгин.Особенно следует отметить появление на подворье студентов с исторических русских территорий, сбереженных от большевиков усилиями русской Северо-Западной добровольческой армии генерала Н. Н. Юденича и национальными войсками Эстонии и Латвии. (Внушительная часть прежнего Печерского уезда Псковской губернии удержала привычный уклад уже в пределах Эстонской республики, где сохранялись единственный не закрытый древний русский монастырь в Печорах и совсем новая женская обитель в Пюхтице. Полурусская же столица Латвии была несомненным православным культурным и книжным центром для всей остальной Европы.) С их появлением на Сергиевском подворье — а они не были беженцами и приезжали в Парижский русский институт из родных старинных русских деревень и городов двух новых европейских государств — у остальных студентов-беженцев устанавливалась через сверстников-соучеников прямая связь с недоступной Россией, в которую многие рассчитывали вернуться, и это существенно меняло атмосферу всего учреждения. Важна была и деятельность выборгского жителя студента Б. И. Сове, регулярно посещавшего древние монастыри Ладожского озера — Валаамский и Коневский, где он отбирал и приобретал книги для пополнения библиотеки Института, и факт обучения в Институте монаха Афанасия (Нечаева), бывшего валаамского насельника. Установившиеся связи и студентов, и преподавателей Института со свободными окраинами исторической России являлись очень существенным благом для большинства из них. Насыпанный вручную при сооружении водоемов соседнего парка Бютт-Шомон плененными в Крымскую войну русскими солдатами холм, на котором разместились все сооружения Сергиевского подворья, постепенно превращался в живописный русский угол французской столицы, в Святой косогор, как прозвал его Борис Зайцев.
Большинство студентов проживали в стенах подворья на полном пансионе и получали стипендию в 200 франков, из которой часть суммы уходила на покрытие расходов по проживанию. Стипендии выплачивались из основных полученных Институтом сумм или же отдельными благотворителями, часто — иностранными или, позже, русскими приходами, в храмах которых такие студенты несли определенные обязанности: были чтецами, певчими, участвовали в хозяйственных работах.
При Институте возникло студенческое Братство, выпускавшее журнал «Сергиевские листки» и «Религиозно-педагогический кабинет», издававший «Бюллетень Религиозно-Педагогической работы с православной молодежью».
Как выживал Институт
В 1954 году в Лондоне вышла монография Дональда Лаури, американского друга и благодетеля Института, проливающая свет (глава VII) и на самую чудесную сторону его существования, вызывавшую всегда и недоумения, и зависть, и нелестные подозрения, и обвинения в связях с темными, даже с противными христианству силами (в последнем особенно и наперебой старались наши соотечественники из всех церковных юрисдикций, создавшие на эту тему целую литературу!).
Такое отношение неудивительно: «Существование на чужбине, в условиях свежей, еще беспочвенной эмиграции, без твердой материальной базы, Высшей Школы Православного Богословия — явление в своем роде единственное в истории православных церквей», — подчеркивал Карташев. И действительно, немалая часть помощи, поступавшей из США, была анонимной, и протоиерей Сергий Булгаков просил в частном письме указывать по возможности ясно, от кого именно поступает то или иное пожертвование, поскольку зачастую Институт даже не имел возможности поблагодарить жертвователей… Дональд Лаури впервые ясно показал, каким невероятным образом удавалось все эти годы уберегать Институт от банкротства и закрытия, ведь он действительно существовал только на пожертвования и в первые годы почти не имел собственных средств.
Основная финансовая помощь Институту в период его довоенного расцвета поступала из Соединенного Королевства, чуть меньшая — из США, еще более скромная — из различных русских источников, включая доходы от организованного Л. А. Зандером хора студентов, выступавшего в странах Европы (в 1936–1937 годах 117000 франков, 103800 франков и 32800 франков соответственно). В Великобритании помогали и англикане, и католики, в США — представители Католической и многих протестантских Церквей. Сформировавшийся к 1930 году фонд помощи «The Appeal for the Russian Clergy» проработал до новой Мировой войны и возобновился с её завершением. Большое внимание привлекла выпущенная им 10‑страничная брошюра «Russian Priests of Tomorrow» (1932). Но вся эта помощь пришла уже после того, как для будущего Института чудом удалось приобрести постройки колонии для немецких рабочих с изящным краснокирпичным лютеранским храмом, выстроенным почти святым пастором Фридрихом фон Бодельшвингом-старшим (1831–1910).
Русское духовенство и общественность показали свою способность начать святое дело, а христиане величайшей в мире империи ответственно и с удовольствием эту работу поддерживали в продолжение долгих десятилетий начиная с 1926–1927 учебного года, хотя первый британский Комитет помощи — «Russian Clergy and Church Aid Fund» был создан уже в 1923‑м… Богословский институт во все годы своего существования пребывал в теснейшей связи с тремя великими англиканскими прелатами — епископом Чарльзом Гором, епископом Вальтером Фриром и архиепископом Вильямом Темплом — бесстрашными благодетелями русских христиан во всем мире, систематически, неустанно и безжалостно всеми мыслимыми способами изобличавшими советские антирелигиозные изуверства.
Подчеркнутое расположение всех этих организаций, составленных из представителей англиканского епископата, высшей аристократии и военных, имело и весьма важное моральное значение в своеобразных условиях общения с французской администрацией — Институт переставал быть одним из сотен беженских начинаний наполненного переселенцами со всего света Парижа, постепенно превращаясь в надежно защищенный международно признаваемый русский центр борьбы за сохранение христианского просвещения и восстановление христианской цивилизации в России.
В годы Мировой войны
Вторжение Германии в страны Европы и, после, в СССР никакой официальной реакции корпорации Института не вызвали. Ни в годы войны, ни после её окончания ни Институт, ни отдельные его сотрудники не выступали ни с какими публичными политическими заявлениями, что-либо приветствующими или осуждающими. В доступной весьма обильной частной переписке сотрудников отношение к идущей войне и её перспективам тоже как-то не выявляется. Создается впечатление, что Сергиевское подворье и впрямь оставалось своего рода островом благоденствия и отдохновения в бурном море европейских событий. Исключением стал принявшийся шельмовать англиканских епископов в берлинской русской газете «Новое слово» приват-доцент Владимир Ильин. И хотя делал он это не от имени Института, а по собственному устремлению, после неоднократных устных вразумлений всё же был из Института удален и не смог даже с окончанием войны в него вернуться — против оказался профессор архимандрит Киприан (Керн).
Тяжелые времена наступили для Института с началом германской оккупации Парижа. Иностранные учебные заведения, за исключением немецких и созданных союзными Германии государствами, подлежали закрытию. И тут пастор фон Бодельшвинг фактически спас русский Институт, размещавшийся в комплексе зданий, являвшихся объектом германского культурного наследия во Франции. Процесс обучения продолжился, хотя и с затруднениями — в 1941 году окончивших Институт не было. Часть преподавателей оказались с началом войны отрезаны от Парижа: священник Николай Афанасьев застрял в Тунисе, наиболее многообещающий выпускник Борис Иванович Сове — в родимой Финляндии, а ещё в Петрограде возненавидевший большевиков архимандрит Кассиан (Безобразов) — на Афоне, где в военные годы занялся научными изысканиями и совсем обжился, но был выслан из Греции как сотрудничавший с германской администрацией и вернулся на Сергиевское подворье, где вскоре и на 19 лет стал ректором Богословского института…
Примечательно, что плоды работы Института, создававшегося в качестве своего рода церковного резерва, из которого, с неизбежным падением большевизма, начнется восстановление Церкви в России, митрополит Евлогий смог увидеть уже на 16‑м году его деятельности, когда на 18‑й день начавшегося советско-германского военного противостояния молниеносно учрежденная Виленским митрополитом Сергием (Воскресенским) «Православная миссия» направила из Риги во Псков первых четырнадцать священников-миссионеров для работы по возвращению к Церкви обитателей тогдашней Ленинградской области, частями которой являлись и современные нам области Новгородская и Псковская.
Среди миссионеров оказались и трое выпускников парижского Института — священники Алексий Ионов, Николай Трубецкой и Владимир Толстоухов, превосходно себя зарекомендовавшие и в пастырстве, и в работе с русской молодежью.
Именно в военные годы в Институте обучались впоследствии существенно повлиявшие на русскую церковную науку Александр Шмеман, барон Иван Мейендорф и граф Борис Бобринской, а также любимые многими иерархи всех русских заграничных церковных юрисдикций — епископ Зилонский Александр (Семёнов Тян-Шанский), митрополит Корсунский Николай (Еремин), епископ Керамонский Роман (Золотов), митрополит Женевский Серафим (Дулгов).
Выпуск 1942 года стал весьма многочисленным, и из окончивших семеро продолжили служение в священном сане, трое из них впоследствии стали епископами. Столь обильный «урожай» иереев повторился лишь в выпуске 1978 года — тогда Институт окончил и всеми любимый будущий его декан протоиерей Николай Чернокрак.
Прежние связи, налаженные в объявивших нейтралитет Швейцарии и Швеции, невероятно поддержали Институт в годы Мировой войны, когда перевод средств в оккупированную часть Франции был крайне затруднен.
Никто из преподавателей Института никак не пострадал ни в годы оккупации, ни после её завершения. Несколько выпускников и студентов погибли при обстрелах или в заключении. Постройки и иная собственность Института не понесли заметного ущерба.
В 1945 году Институт получил право присуждения ученой степени доктора богословия. Первым за представленное научное исследование «Антропология св. Григория Паламы» удостоился докторской степени архимандрит Киприан (Керн).
Послевоенное время
А. В. Карташев так определял значение Института в год его четвертьвекового юбилея: «Если бывало в России приблизительно из 300 студентов выходил один профессор, то здесь у нас из одного десятка студентов вышло 3 профессора. Научное преемство и живучесть нашей высшей школы, со всеми вытекающими отсюда возможностями и для Русской Церкви и для мирового служения Православия, этим фактом обеспечены. Это — феномен, это — новое чудо преп. Сергия, убеждающее нас в правильном порыве интеллигентных сил нашей эмигрантской Церкви: — создать именно центр научной разработки православного богословия, а не просто школу для приходских пастырей. Существования семинарии, как и отдельных приходских организаций, никто в мире и не заметил бы. Между тем, наш научный центр, выросший в центре мировой культуры, оказался неизбежно втянутым в участие во всемирных христианских богословских и практических движениях. Голос Православия в них крайне нужен, и Православию есть что сказать по этим вопросам. Роль нашего скромного Богословского Института, не по нашим слабым силам заслугам, а по нашему положению и по обстоятельствам исторического момента, действительно стала всемирной, как вещали наши идеологи-учредители. Это были не рискованные гиперболы, а подлинная прозорливая интуиция. <…> Свыше ста наших выучеников стали священниками, и некоторые в мирском звании педагогами и работниками в духе христианской культуры. Число наших печатных работ, больших в меньшинстве и малых в подавляющем большинстве, превысило одну тысячу» (С. 17–18).
По мнению А. В. Карташева, секрет успеха и долголетия заключался в том, что «Наша Академия встала на почву жизни церковной. Почва оказалась самой твердой и надежной в сравнении со всеми другими, на которые опиралась эмиграция. Растаяли остатки военных фронтов, обломки правительств. Скромно существуют фрагменты старых и новых политических партий. Эмиграция практически сцепляется множеством профессиональных корпоративных организаций. Но самой широкой общенациональной формой объединения оказалась, вопреки предвидениям и ожиданиям самих русских, — Православная Церковь. Приходы стали на деле самой устойчивой, удобной, широкой и бесспорной организацией пестрых по составу и настроениям русских колоний. Самые разнохарактерные элементы, религиозные и даже безрелигиозные, легко втягиваются в эту готовую, беспартийную, бытовую централизацию русских около приходов. И национальное самосознание русских эмигрантов, питаемое великими преданиями русской культуры, здесь, как никогда прежде в России, окрашивается и запечатлевается духом русского исторического православия. Результат для прежней, дореволюционной русской интеллигенции, низко расценивавшей роль церкви, довольно неожиданный. Отсюда понятным становится факт возникновения богословской школы в эмиграции. Раз церковь оказалась нужной, то оказалась нужной и школа, подготовляющая пастырей церкви» (С. 6–7). «В ужасном крушении, постигшем нас, осталась только одна сила, нас объединяющая и утверждающая, — это Православие и те, кто являются его носителями и учителями среди нас. <…> С риском даже неудачи нужно было создавать богословский центр высокой марки и нашими слабыми силами спасать былую честь „славу русской церкви“», — свидетельствовал Антон Владимирович.
С окончанием Мировой войны структура Института не изменилась, а приток пожертвований существенно возрос. Теперь доля британской помощи снизилась, американская — возросла, как, впрочем, и заграничная русская (из разных стран и из США), существенной стала помощь из Швеции, а всех превзошел по щедрости Всемирный Совет Церквей (соответственно: 739000, 2000000, 750000, 3500000, 400000, 800000 французских франков)
По-прежнему проводились финансовые кампании, которые имели, как и раньше, скорее воспитательное значение: студенты-сборщики практически прикасались к церковной экономике…
Прием студентов на новые курсы не возрастал значительно. Было выстроено новое поместительное здание для общежития, столовой и квартир преподавателей. Наибольшее число выпускников, принявших священный сан, пришлось на годы 1953‑й, 1959‑й, 1990‑й, 2006‑й — пятеро в каждом выпуске; 1997‑й, 2007‑й — шестеро в каждом выпуске. Институт подготовил и издал два тома библиографии научных трудов своих профессоров и преподавателей.
После завершения войны и частичного возобновления духовного образования на советских территориях Институт перестал быть чисто русским, допустив к приему представителей различных Поместных Церквей. Двое из нерусских выпускников 1953 года стали епископами, третий — Патриархом Антиохийским.
С окончанием советской государственности Институт принимал к обучению студентов и многих переселенцев из бывшего СССР. Они не всегда проявляли должное прилежание, и большинство надолго не задерживались в стенах Сергиевского подворья. Впрочем, некоторые окончили обучение достаточно успешно, приняли священный сан и несут служение как в России, так и в других странах.
В последний день апреля 2025 года Свято-Сергиевский Православный богословский институт в Париже вступил во второе столетие своей удивительной жизни и плодотворной работы на благо всей христианской цивилизации.
ЧТО ЧИТАТЬ
О БОГОСЛОВСКОМ ИНСТИТУТЕ
Двадцатипятилетний юбилей Православного Богословского Института в Париже. 1925–1950. Отдельный оттиск из: «Церковный Вестник Западно-Европейского Экзархата». 1950. № 4 (25). Июнь-июль. 24 с.
Карташев А. В. Как создавался Православный Богословский Институт в Париже // Вестник РСХД. 1964. № IV; 1965. № I (75–76).
Lowrie D. A. Saint Sergius in Paris. The Orthodox Theological Institute. London. S.P.C.K. 1954. 119 p.
Свято-Сергиевское подворье в Париже. К 75‑летию со дня основания. СПб., 1999. 256 с.
Преподобный Сергий в Париже / Под ред. протопресвитера Б. А. Бобринского. СПб., 2010. 709 с.
