Музыка слова

Яркие впечатления детства у Свиридова были связаны с церковным хоровым пением, с Божественным Словом. Именно слово стало отправной точкой творчества композитора. Современники вспоминают, что Свиридов довольно прохладно относился к оркестровой и камерной музыке. Автор популярнейших иллюстраций к повести Пушкина «Метель», оркестровой сюиты «Время, вперед!», он по складу своей души для вдохновения нуждался в слове. Именно оно бередило его фантазию и рождало музыку.
Будучи уже маститым композитором, Свиридов скажет: «Россия богата словесным искусством. Это страна Слова. Страна песни. Страна просторов. Страна Христа. Вот для меня что такое Россия».
Особое отношение к слову объясняет обращение композитора к творчеству лучших поэтов — Пушкина, Есенина, Блока… Свиридов слышал интонацию каждого из них и словно перекладывал на ноты музыку их стихов, сплетая воедино мелодическую и ритмическую линии с метроритмом стиха.
Слово привело Свиридова к хору, и хор стал у него универсальным инструментом для воплощения лирической стихии, которому доступна передача любых нюансов, движений души, чувств и образов.

Связь времен
В 1935 году девятнадцатилетний Свиридов завершил работу над своим первым вокальным циклом из шести романсов на стихи Пушкина. Уже в этом произведении проявилась его способность к музыкальной изобразительности. Свиридов, по собственным его словам, в принципе не мог писать безо`бразную музыку. И это стремление — живописать звуками — с годами станет только ярче, превратится в нечто бо`льшее: в умение чувствовать и передавать музыкой связь времен. Так, музыка к пушкинской «Метели» (1964) рождает мысли об ушедшей эпохе как таковой, заставляет задуматься о той, еще не «отчалившей», Руси, о ее природе и быте, о ее широких просторах, ее истории и судьбе.
В зрелости композитор мог всего одну поэтическую строчку превратить в пламенный призыв, и эта строчка, положенная на музыку, обретала способность вызывать у слушателей образы, намного превосходящие по силе воздействия задумку поэта. Так, в одном из номеров хорового концерта «Пушкинский венок» (1979) многократно звучат слова «Восстань, боязливый!». Сначала они раздаются очень тихо и вдумчиво, как молитва, затем, усиливаясь, превращаются во вселенский зов. И если вспомнить, что Свиридов жил и работал в эпоху, когда в душах людей еще со сталинских времен прятался страх, то станет ясно, что этот призыв, по сути, — емкая проповедь, обращенная к современникам.О многом Свиридов-композитор осмелился сказать впервые. Никто до него не решился попрощаться с уходящей Россией. Он похоронил ее в страшном набате «Небо — как колокол» из поэмы «Памяти Сергея Есенина» (1956) и отпел в «Бегстве Врангеля» из «Патетической оратории» (1960).

Мне кажется, что жизнь бездуховная — вот самый страшный порок… Безбожная, бездуховная жизнь — ведь этим ты плюешь на своего отца и мать, понимаете, — плюя на Бога. — Вот основа наших несчастий. Искусство наше, потеряв связь с духовным миром в начале века, сильно оскудело.

Георгий Свиридов

Ужасы войны Свиридова миновали, а вот нужду и лишения он испытывал всю жизнь. Он закатывал штанины своих единственных брюк и месил грязь ногами во дворе дома в Тульчине, неподалеку от Винницы, куда приехал, чтобы тайно обвенчаться со своей второй женой Аглаей Леонидовной Корниенко. Он кормил клопов в Москве, куда уехал, когда они с женой расстались из-за ее нежелания покидать родителей. Однажды, чтобы оплатить необходимое лечение в Гурзуфе, им с женой Эльзой Густавовной Квазер, которая вошла в его жизнь в 1953 году, пришлось продать всю мебель и кое-что из личных вещей. При этом когда после перестройки имя Свиридова хотели использовать в коммерческих целях и сулили композитору золотые горы — он всегда отказывался, испытывая отвращение к любым формам торговли и спекуляции искусством.
Переживший две революции, три войны, годы НЭПа и сталинскую эпоху, он прекрасно разбирался в том, что происходит в стране, и говорил: «Вот придет другой режим — и будут другие проблемы. И будет другое отношение к человеку. И неизвестно, какое отношение будет лучше».
В то время как студентам консерваторий вдалбливали, что всё, что можно открыть в искусстве, уже открыто, и учили любыми средствами добиваться новизны, Свиридов призывал писать хорошо, потому что «тогда и свежесть, и новизна придут сами собой». Среди толпы композиторов, стремившихся выделиться из толпы и опередить свое время, Свиридов, утверждающий, что «настоящего искусства не нового не бывает», высился одинокой глыбой. Композиторов-авангардистов он называл «художниками нового типа без веры в вечную жизнь» и обличал их жажду немедленной славы. Рассуждая о времени, вспоминал легенду о Сатурне, пожирающем своих детей, и говорил о праве художника «жить в каком-то другом времени и из этого своего времени видеть происходящее».

Жизнь — сплошное творчество
Как и всякого большого художника, Свиридова можно назвать пророком, чьим Божественным даром стала музыка. Он понимал ее как божественный порядок — и считал бесполезным искусство, которое ничего не меняет во внутреннем мире человека. «У Свиридова музыка — это всегда некая икона, к которой человек должен стремиться», — сказал однажды Владимир Минин, один из лучших интерпретаторов его музыки. А сам Свиридов как-то признался певцу Александру Ведерникову: «То, о чем написано в стихотворении „Пророк“, всё с Пушкиным было!.. Со мной тоже такие вещи происходили…» Он и музыку писал, не сочиняя и не изобретая ее, а словно внимая внутреннему голосу. Так были созданы «Поэма памяти Есенина», песня «Борода» из Хоровой поэмы «Ладога», романсы «Видение», «Голос из хора»…
Свиридов поставил перед собой гигантскую задачу — освоить тысячелетнюю культуру церковно-хоровой музыки. Итогом этих, длившихся последние тридцать лет его жизни, трудов стал хоровой цикл «Песнопения и молитвы» (1985–1997). Как и поэма «Отчалившая Русь» (1977), и хоровой цикл «Песни безвременья» (1980), это сочинение, написанное им на стихи православных богослужебных книг и народных духовных песен, пронизано евангельскими образами. Сам Свиридов относил подобные произведения к области литургической музыки — направления, которое берет у него начало с «Трех хоров из музыки к трагедии А. К. Толстого „Царь Федор Иоаннович“».
Позднее композитор определит импульс, побудивший его обратиться к подобной музыке. Вспоминая времена «брежневского консерватизма», он напишет в своем дневнике: «Это была эпоха глубоких предчувствий. В ней вызревала большая национальная мысль, находившая себе сильное творческое выражение…».
Свиридова часто обвиняли в жесткости и прямолинейности, но никто не мог упрекнуть его в нетребовательности к самому себе. Понимая жизнь как «сплошное творчество», он работал как каторжный. Художник такого масштаба в силу своего одиночества иногда вынужден кричать, чтобы быть услышанным. И он не терял на это надежды, говоря:
«Народ… я не могу отчаяться в нем. Я вижу сейчас молодых людей, которые наполняют меня верой в будущее». Эта надежда и вера в русский народ, любовь к России, преданность правде искусства, глубочайшая вдумчивость и сделали его, по словам хормейстера Владимира Минина, «последним настоящим русским композитором».