Молящийся у железной дороги. Воспоминания протоиерея Евгения Бабинцева
К ВЕРЕ ПО АТЕИСТИЧЕСКИМ КНИГАМ
Родился я на Урале, в Нижнем Тагиле. Отец был родом из Удмуртии, из крестьян. После окончания школы работал учителем в своей деревне, а с началом войны был призван на фронт… Мама была родом из города Лениногорска в Восточно-Казахстанской области. Она закончила фармацевтическое училище в Семипалатинске, во время войны заведовала аптекой при эвакуационном госпитале в Симеизе в Крыму. Отец после трех ранений и контузии лежал в этом госпитале. Там они и познакомились. Расписал их начальник госпиталя. Когда война закончилась, госпиталь расформировали, родители уехали на Урал в Нижний Тагил к сестре отца Анисии.
Храм в Нижнем Тагиле был один на весь город — Казанский собор. По праздникам все желающие в церковь не помещались, территория вокруг храма была заполнена народом. Здесь же люди могли остаться на ночь после Всенощного бдения. Тетка была воцерковленная. Она стала моей крестной матерью. Родители воцерковлены не были, но отец говорил: «В окопах неверующих не бывает». Мама прятала иконку в шкафу — а то вдруг сотрудники придут и увидят иконы. Но откроешь дверцу, и можно молиться. Когда мама заболела, к нам приехал священник, чтобы причастить её, но нас выгнали на кухню, и мы так ничего и не увидели. Церковь посещали только по необходимости: крестины, отпевания и тому подобное.
Помню, мы с отцом выиграли в лотерею книжку «Катехизис без прикрас» профессора Александра Осипова (он был преподавателем Ленинградской академии, потом отрекся от веры и писал разоблачительные работы, критикующие религию). Там было много картинок, которые меня заинтересовали. Впервые я встретился с ветхозаветной историей. Позже попала в руки «Библия для верующих и неверующих» Емельяна Ярославского. Но её я читал глубоко уже после армии. Книги эти у меня до сих пор хранятся.
НЕ МОРЯК, НО ГЕОЛОГ
В детстве я читал Жюля Верна, Джека Лондона, Тура Хейердала, мечтал о далеких приключениях. Хотел стать моряком, но родители не отпустили меня, и я поступил на геологическое отделение Нижне-Тагильского горнометаллургического техникума. После защиты диплома в 1969 году работал в Кунгурской геологоразведочной партии Пермского геологоразведочного треста. Потом был призван в армию и служил в ракетных войсках в Кировской области.
После армии работал в геологоразведочном отделе Высокогорского железного рудника Нижне-Тагильского металлургического комбината, а затем газоспасателем на этом же комбинате. Тогда же стал ходить в церковь. Помогал в храме в свободное время. Читал Апостол, шестопсалмие, канон. Пел в хоре. Когда поступал в регентский класс Ленинградской семинарии, профессор Николай Дмитриевич Успенский спросил:
— Какой у тебя голос?
— Не знаю, но в хоре стоял в басах.
— Спойте нам что-нибудь.
Я спел. Все посмеялись над моим «басом».
ЦИТАТНИК БРОНСКОГО
На работе все знали, что я собираюсь в семинарию поступать. И что в собор хожу, тоже знали, начальнику донесли. Ко мне на смене приставили парторга, чтобы он со мной поговорил. Он поговорил со мной и заключил: «Раз ты верующий, поступай». Можно сказать, я получил благословение от парторга. Но начальники всё равно не унимались. Чтобы не допустить моего поступления, они послали меня на Северный Урал лес тушить, там в то лето сгорело 11 тысяч гектаров. Я не смог даже сдать документы. Ладно, попытаюсь на следующий год. Но опять вызывают в кабинет, говорят, снова поедешь лес тушить. Я отказался.
— Тогда отправим в Лаю свинарник строить, — в то время мяса в стране не хватало, по всему Союзу свинарники возводили.
— В Лаю тоже не поеду.
— Не хочешь так, тогда отправим через военкомат, как военнообязанного.
Пока они не очухались, я рассчитался и снялся с учета в военкомате, забрал документы и уехал. Рекомендацию мне давал настоятель Казанского храма протоиерей Георгий Потеев. Духовником моим был протоиерей Павел Ездаков, потом его перевели в Курганскую область. Получил благословение я и от правящего архиерея епископа Климента (Перестюка).
До экзаменов я и еще несколько абитуриентов подвизались в Псково-Печерском монастыре. Знал я и отца Иоанна (Крестьянкина) — уже тогда к нему сложно было попасть, очереди выстраивались. Знал игумена Савву (Остапенко), он всегда благословлял нас после трапезы, потом шел на Святую горку, у него там раскладушка была, надевал зеленые очки и лежал. Архимандрита Афиногена (Агапова) водил в Михайловский собор на службу. Он к тому времени совсем потерял зрение. Помогали мы строить крышу Михайловского собора, потом даже досталось мне самостоятельно золотить нижний ободок купола.
На экзамене меня попросили читать Псалтырь. Митрополит Никодим (Ротов) попросил спеть тропарь Успению Божией Матери. И я спел распевом, принятым в Печерском монастыре.
— Есть такой распев, да, — говорит владыка Никодим.
Поступил я в первый класс семинарии. Ректором был епископ Мелитон (Соловьев), а инспектором протоиерей Владимир Сорокин.
Катехизис преподавал Владимир Иосифович Бронский. Он рекомендовал нам записывать в записную книжку цитаты из Священного Писания. Говорил: «Идете по Невскому, попытались вспомнить изречение. Не получается? Достаете из кармана записную книжку, подглядываете, запоминаете. Так легче учится». И правда: специально сядешь зубрить — ничего не запомнишь. А с записной книжкой — запоминаешь. Книжка эта у меня до сих пор дома лежит, не выбрасываю.
ПЕТЕРБУРГ-КАРЕЛИЯ-ЛЮБАНЬ
С матушкой моей меня познакомил общий друг. Он пригласил меня к себе в гости, и она тоже на этом празднике присутствовала, так как училась с его женой в одном классе. Отец и мать её — оба из рабочей семьи. Когда я был во втором классе семинарии, мы поженились, и в том же 1976 году митрополитом Никодимом я был рукоположен в Троицком соборе в сан диакона. Через год, на Преображение, — в сан священника в Преображенском соборе.
Диаконом я служил в Троицкой церкви во Всеволожске, священником — в Луге в Казанской. В 1979 году меня послали служить в город Олонец Карельской АССР. Карелия тогда входила в состав Ленинградской и Новгородской епархии.
Карелы — народ простой. Многие тогда даже русского языка не знали. Переводчиком был у меня алтарник наш, Михаил Мульев. Собираюсь причащать — говорю: «Откройте рот». Не понимают. И тут на помощь приходит алтарник: «Аvaa suusi», — и они сразу рот открывают.
Из Олонца меня перевели в Петрозаводск. Прощание было теплым: прихожане стояли вдоль дорожки на коленях и плакали. Служил в Петрозаводске я до 1984 года. Затем митрополит Антоний (Мельников) перевел меня в Ленинград в Спасо-Парголовскую церковь. Настоятелем был игумен Иринарх (Соловьёв). Вторым священником был протоиерей Василий Лесняк. И уже при владыке Алексии (Ридигере) меня послали восстанавливать храм в Любань. Мне приходилось разрываться между приходом в Шувалово и церковью в Любани, которую я мог навещать только по выходным и служить Литургии, но заниматься воссозданием храма при таком графике было невозможно. Я попросил, чтобы меня вывели из штата Спасо-Парголовского храма и оставили только в Любани.
ХРАМ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКОВ
В храме не было ни крыши, ни окон, ни дверей. Чтобы камни не падали на головы, мы натянули под куполом (которого тоже не было) сетку. Постепенно сделали временную крышу, фанерные двери, окна закрыли полиэтиленом. Потом заказали окна, сделали деревянные двери и даже отопление. Из прежних икон, бывших в храме до разорения, у раба Божия Бориса в Тосно сохранился образ апостолов Петра и Павла, а у рабы Божией Марии в деревне Ильинский погост — Тихвинская икона. После войны, когда она вернулась в родную деревню, сказали, что дом сгорел, как и все дома почти, а оказалось, что только веранда пострадала и пол внутри, и то по нему от крыльца до самой иконы вела необгоревшая дорожка — так они и поняли, что это Божия Матерь сохранила дом. Это было очень важно, потому что не нужно строить новый — сразу въезжай и живи.
Когда я прибыл в Любань, ездил в управление Октябрьской железной дороги, потому что хотел привлечь железнодорожников к восстановлению храма. Но они долго думали, что-то рассуждали, а делать, как нам казалось, ничего не собирались. Я собрал прихожан, говорю: давайте помолимся Божией Матери. Мы отслужили перед Тихвинским образом Божией Матери молебен, и прямо на следующий день приезжает заместитель начальника дороги Анатолий Михайлович Судаков и говорит: мы хотим вам помочь. Восстановили барабан и купол церкви, колокольню.
Нам выделили государственную помощь в размере одного миллиона рублей, но пока этот миллион путешествовал по банковским счетам, прошел год, и в результате инфляции деньги обесценились. Я купил упаковку оцинкованного железа и доски. Но железо оказалось для кровли непригодным. Колокол я привез из воинской части в Левашово. От денег военные отказались, а вот бартерные сделки в конце прошлого века были очень популярны — военные попросили телевизор. Но как его достать, если в магазине его можно было купить только ветеранам войны? В горсовете я все-таки взял справку, что церкви нужен телевизор. Продавцы смеялись — зачем вам телевизор? Я объяснил как есть: буду менять на колокол.
Архитектор нашего храма — сам Константин Андреевич Тон. В 1954 году церковь хотели взорвать. Заложили взрывчатку, но стены настолько крепкие, что даже не дрогнули, только трещина в алтарной апсиде появилась. Но прах министра путей сообщения Павла Петровича Мельникова тогда из храмовой усыпальницы вынесли и перезахоронили у вокзала. В 2002 году он был возвращен на свое место. Вернули и памятник с могилы третьего по счету начальника Николаевской железной дороги Аполлона Серебрякова. Полностью храм был восстановлен Балтийской строительной компанией на средства Октябрьской железной дороги и освящен патриархом Алексием 17сентября 1999 года.
Помните стихотворение Некрасова «Железная дорога»: «Братья! Вы наши плоды пожинаете! // Нам же в земле истлевать суждено… // Всё ли нас, бедных, добром поминаете, // Или забыли давно?» Мы не забыли. Молимся об усопших и ныне здравствующих железнодорожниках, воссоздали памятную доску с именами первостроителей дороги. Поминаем и всех путешествующих по дороге сей. Так что помните, когда едете в электричке, — где-то есть храм, где за вас молятся.
