Между двух огней

9 августа исполняется 70 лет со дня первого исполнения Седьмой симфонии Д.Д. Шостаковича в блокадном Ленинграде. Ее исполнением 30 июня Академический симфонический оркестр филармонии под управлением Александра Дмитриева закроет концертный сезон 2011–2012-го. О том, что значит для жителей нашего города знаменитая «Блокадная» симфония, размышляет музыковед Екатерина Юсупова.

Лет 30 тому назад в этот день, скорее всего, звучали бы слова о героическом подвиге музыканта, сочинявшего антифашистскую симфонию в блокадном Ленинграде, лет 10 назад — о гонимом властью художнике, выразившем в своем произведении протест против ущемления человеческой личности. Споры о содержании симфонии не утихают до сих пор, хотя сейчас уже можно уйти от крайних оценок и посмотреть на ситуацию с разных сторон.

Седьмая симфония — яркий документ того времени, всю боль которого нам сегодня понять не так просто. У каждого исторического периода свой недуг: если сейчас это культ потребления, то в прошедшем веке это — закрепощение личности, идеологический диктат. Одним из главных стимулов творчества тогда было стремление отстоять внутреннюю свободу; стихи, симфонии, картины прорастали к людям, как цветы сквозь железную решетку.

Время, когда создавалась Седьмая симфония, было особенным: началась война, и вдруг оказалось возможным говорить открыто о тех вещах, которые раньше были под запретом. Трагическая тема в искусстве была разрешена и оправдана. Одновременно все, что создавалось ценного, что способно было вдохновить на борьбу, бралось на вооружение, тиражировалось и преподносилось в «правильной» идеологической оболочке. В эту струю попала и Седьмая симфония.

Согласно официальной версии, период активной работы над симфонией пришелся на первые месяцы войны, один из которых — сентябрь 1942 года — Шостакович провел в блокадном Ленинграде. В октябре он вместе с семьей был эвакуирован в Куйбышев, где и завершил этот труд. 5 марта 1942 года симфония была впервые исполнена в Куйбышеве оркестром Большого театра, а 29 марта состоялась московская премьера. В Ленинграде симфония была исполнена четыре месяца спустя оркестром Ленинградского радиокомитета под управлением Карла Элиасберга. Слушатели были потрясены, воспоминания об этом событии остались надолго: «Никогда и никто из присутствовавших не забудет этот концерт 9 августа. Пестрый оркестр, одетый в кофточки и телогрейки, пиджаки и косоворотки, играл вдохновенно и напряженно. Управлял, парил над всем этим скелетообразный Элиасберг, готовый выскочить из своего фрака, который болтался на нем, как на огородном пугале… Когда играли финал, весь зал встал. Нельзя было сидеть и слушать. Невозможно» (мемуары актера Анатолия Королькевича). Симфония сразу была взята в оборот советской идеологической машиной: через день после куйбышевской премьеры сообщение о ней дала лондонская газета «Тайм», микрофильм партитуры доставили на Запад, где произведение было с триумфом исполнено во всех крупных столицах.

В этой истории «провисает» первая часть: скорее всего, симфония была в общих чертах завершена еще до войны. Об этом свидетельствуют репертуарные планы Ленинградской филармонии. Они были опубликованы весной 41-го и уже включали премьеру Седьмой симфонии. Также неизвестно, был ли на самом деле Шостакович в Ленинграде в сентябре: по некоторым данным, он вместе с другими «великими» был принудительно эвакуирован из города в самом начале войны.

Все это важно с точки зрения восстановления исторической правды, но не имеет большого значения для понимания музыки, которая говорит сама за себя. Она отражает расколотость сознания, мучительно ищущего выход из ситуации несвободы, сопротивляющегося насилию темных сил, но (в отдельные моменты) понимающего, что враг не всегда приходит извне — иногда он и в собственной душе…

В первых частях симфонии почти нет фрагментов открытого «противостояния злу». «Тема нашествия» в первой части, инфернальный вальс во второй вторгаются в течение музыки и уходят, оставляя человека наедине со своими мыслями. Спасением оказывается бегство во внутренний мир, мечты, в которых есть островки подлинной радости. В третьей части симфонии звучит уже нечто большее — это и скорбь, и надежда, и примирение с собой и миром. Трудно отделаться от впечатления, что в жестоком мире Седьмой симфонии такая надежда возможна только в соприкосновении с высшими силами. На возможный религиозный подтекст этой части указывают и отсылки к органной музыке Баха.

Музыка симфонии интровертна и одновременно проникнута глубоким состраданием к человеку. Это черты личности Шостаковича: замкнутый и нелюдимый, он вроде бы сторонился людей, но на самом деле остро реагировал на чужие страдания. Он не выносил лжи и пошлости, которые причиняли ему почти физическую боль. Известно, что обдумывая план Седьмой симфонии, Шостакович хотел использовать псалмы Давида, среди которых девятый повествует об утешении угнетенных. Потом он отказался от этой идеи, и симфония осталась бестекстовой, что в обстановке того времени было правильным решением: совсем открыто высказываться было нельзя.

Финал симфонии можно трактовать по-разному. Краткий миг торжества и ликования в самом конце — что это, с трудом завоеванная победа или апофеоз пошлости и казенного оптимизма? Каждый раз итог зависит от дирижера. Если играть полным и насыщенным звуком, не акцентируя группу ударных, — это миг просветления, а если сделать звучание чуть более громким и трескучим, — обеспечен второй вариант. В XX веке и в музыке Шостаковича не было простых решений...