Мария Лаврова в театре и в Церкви

Черный дом в испанском селении. Женщины тоже в черном, потому что из их жизни ушел последний мужчина — престарелый отец. Восемь лет им нужно будет носить траур и жить так, словно «окна и двери кирпичами заложены». Восемь лет им надлежит сидеть в душной комнате и готовить себе приданое. Каждую из пяти сестер это сводит с ума по-своему. Самая младшая в поисках любви решается на отчаянный шаг, который приводит ее к смерти. Одна из сестер завидует ей, другая — сострадает и боится, третья — давно ни на что не надеется и пьет горькую. Кажется, что счастье улыбается только старшей, Ангустиас: ее, сорокалетнюю девицу, близорукую и картавую, просватал молодой и прекрасный Пепе Цыган. Но и это оказывается обманом: ему нужны только деньги Ангустиас, а любит он другую. Да и любит ли? Кажется, никто из героев пьесы Гарсиа Лорки «Дом Бернарды Альбы» так и не смог никого полюбить. Хотя об этом еще нужно думать, ведь для этого и поставил Темур Чхеидзе пьесу Лорки на сцене БДТ.

Мария Кирилловна Лаврова в премьерном спектакле играет роль Ангустиас — той самой старшей сестры, не слишком красивой и не очень умной. Прежде мне приходилось видеть ее в других ролях: сначала Ундины и Роньи — дочери разбойника на сцене ТЮЗа, потом — Антигоны в БДТ. Тогда ее героини были совсем другими: темпераментными максималистками, не умеющими идти на компромисс. А вот Ангустиас — смиренная и терпеливая. Сыграть такую роль сложнее. Нужен соответствующий жизненный опыт и мастерство. Но и наблюдать за актрисой, играющей такую роль, гораздо интереснее.

— В свое время у меня возникал такой вопрос. Это было в 90‑е годы: грянула перестройка, народ задумался, как жить дальше, приник к телеэкранам и стал смотреть съезды. И в то же время многие тогда в Церковь пришли, в том числе молодые люди, мои ровесники. А театр… было такое впечатление, что он никому не нужен. Я тогда в ТЮЗе работала, и у нас были полупустые залы. Стал возникать вопрос: а нужен ли театр? И может ли вообще верующий человек заниматься этой профессией? Я пришла к моему духовнику, отцу Василию Ермакову, рассказала о своих сомнениях и спросила: «Сколько мне еще там работать?!» А он улыбнулся хитро, как только он умел это делать, и сказал: «Работай до пенсии».

Владимир Уваров, главный режиссер театра «Странник», недавно сказал, что, по его мнению, вопрос о несовместимости театра и христианской жизни во многом надуман. В советское время старались всячески оговорить Церковь и придумали эту проблему. Конечно, многое зависит от того, как относиться к своей профессии. Одно дело думать: «Выйду, покривляюсь, поразвлекаю зрителей, денег срублю и свалю». Но если для тебя это не шутовство, то работа приобретает более высокий смысл.

— Нет! Честно говоря, я думала, Вы спросите про другое. Дело в том, что на каком-то этапе работы над ролью нужно спросить себя: а про что ты вообще хочешь сыграть? Чем ты хочешь поделиться со зрителем? Если этот вопрос не ставить, то очень трудно потом раз за разом выходить на сцену в одной и той же роли. И порой на этот вопрос очень трудно ответить. Блуждаешь в своих эмоциях, мыслях, а понять не можешь. И вот иногда именно в храме ответ приходит. Есть грех такой: на службе уношусь куда-то мыслями и вдруг начинаю очень ясно осознавать, что хочу сказать в этой роли.

— Может быть, посыл. И Церковь, и театр обращаются к душе человеческой. Это своего рода проповедь: Церковь ее по-своему произносит, а театр — по-своему.

— Да, ролей было очень много… Среди них, конечно, были поворотные, очень для меня значимые. Ундина — это сказочное создание, сама любовь, всепоглощающая и всепрощающая. Она и была для меня символом стопроцентной, идеальной любви. Сталкиваясь с человеческой жизнью, Ундина понимает, что не способна изменить мир, и сама со своей полнотой любви не может существовать в нем.

— Почему трудно? Она абсолютно готова к самопожертвованию, абсолютно растворяется в предмете своей любви… А главное — ее любовь абсолютно не эгоистична.

— Да, она же наделена способностью читать чужие мысли… Мне кажется, она ужасно страдала от того, что слышала.

— Антигона — это человек, готовый пожертвовать своей жизнью. А ради чего? Всего лишь ради того, чтобы похоронить тело брата, которого все считают мерзавцем и негодяем. Но для нее вопрос — хоронить или не хоронить — просто не стоит. Стоит другой вопрос: хватит сил пойти против всех или не хватит? И в борьбе с собой, со своим страхом она этот путь проходит. Не только для меня, но и в литературе образ Антигоны уникален. Поэтому ее имя осталось в веках и, по большому счету, тоже олицетворяет любовь. Эти две роли были для меня очень важными.

Потом была роль писательницы Ханны Джарвис в спектакле «Аркадия» по пьесе Тома Стоппарда. Это совершенно иной характер. Но и в ней для меня была важна присущая этой женщине жертвенность! Занимаясь профессией, она кладет на алтарь своего дела все, включая личную жизнь. Она — стопроцентный профессионал.Понимаете, ни одна из моих ролей напрямую не была связана ни с верой, ни с Церковью, но в каждой работе подспудно проявлялись мои христианские убеждения. В последнем премьерном спектакле, «Доме Бернарды Альбы», тоже идет серьезный разговор! О бытии, о доб-ре и зле, о грани между ними. Между любовью в истинном смысле и любовью эгоистичной. Бернарда Альба ведь любит пятерых своих дочерей! Но превращает их жизнь в тюрьму и безысходность.

— Обязательно! Но я не ставлю перед собой такую цель, это естественным образом происходит.

— Мария Египетская.

— С одной стороны, он был прав. Потому что, занимаясь этой профессией, отдаешь ей очень много времени, и его уже не хватает на семью. Но я стараюсь все это совмещать… Думаю, что все-таки с потерями для семьи. Но бросить все на алтарь искусства я не готова!

— Я всегда ужасно волновалась, когда их долго не было после спектакля. Я маленькая, одна, а они все не идут и не идут! Но нет, ущемленной я себя не чувствовала. Я просто ничего другого не знала!

— Нет, я была счастлива! Правда, еще будучи беременной, я задумалась: «Вот сейчас она все время со мной — и это прекрасно. Но через несколько месяцев я буду где-то в театре, а она будет одна, такая маленькая?!..» И вот от этой мысли мне стало так страшно! Я ее от себя не отпускала. Я тогда работала в ТЮЗе и все время таскала ее с собой. Сейчас ей 21 год…

— Заканчивает Театральную академию. Наверняка, то, что я боялась оторвать ее от себя, повлияло на этот выбор. Она выросла в театральной обстановке, и все у нее было предопределено. Увлеченность, с которой люди в этой профессии живут, очень заразительна.

— Я не считаю, что нужно уходить в профессию, как в монастырь! Конечно, надо сразу понимать, что трудно совмещать профессию и семью. Очень трудно! Когда-то я жаловалась духовнику: «Батюшка, я ничего не успеваю. Муж говорит, что я только в театре и в церкви, а дома меня нет. И даже раскладушку мне нужно ставить в храме». Батюшка мне тогда сказал: «Ты обязана все успевать». Эти слова меня всегда подхлестывают. Конечно, что-то я не успеваю. Но стараюсь. Мне кажется, муж видит мое старание, поэтому многое мне прощает.

— Никак я не отдыхаю! Меня ведь еще и в педагогику потянуло! Видимо, так надо, потому что я почувствовала, что мне не хватает в профессии чего-то нового. Сначала я преподавала в актерской школе при Ленфильме. У меня были ребята самого противного возраста — от 13 до 16 лет. Ох, как мне с ними было интересно!.. Это было потрясающе видеть, как они из уличных, совершенно далеких от театра ребят превращаются в актеров, играющих Чехова, Достоевского, Толстого.

— Многие хотели продолжать. Двое поступили в Театральную академию. Хотя моей целью было не то, чтобы они выбрали актерское мастерство своей профессией. Мне хотелось, чтобы они прикоснулись к чему-то настоящему, почувствовали, что это за профессия, когда нужно тратить себя, свои нервы и эмоции. Они же судят о профессии в основном по сериалам, часто очень дурного качества.

— В Театральной академии, на третьем курсе Юрия Михайловича Красовского. Мои ребята дают такой заряд энергии, бодрости, оптимизма и желания что-то делать!

— С одной стороны, они, конечно, сильно испорчены средствами массовой информации и не очень высоким качеством некоторых телевизионных программ. Но, с другой стороны, в них нет той закомплексованности, которая была у нас. Они более свободны в общении, в самовыражении. А еще они бóльшие реалисты, чем мы. Мне кажется, это хорошее качество. Советское общество выращивало достаточно пассивных людей: лишь бы ничего не делать, сильно не напрягаться, где-то отсидеться… Все равно никуда не прорвешься. А сейчас студенты понимают, что все надо делать самим, достичь можно многого.

— Да, я с этим согласна. Если б Вы знали, как мне хочется тоже уединиться куда-нибудь! Скажем, у меня дача в Вырице. Жить бы в Вырице, ездить на службу к батюшке Серафиму в Казанский храм. Уйти от всего, от этих проблем, забот, суе-ты… Особенно когда у тебя восемь спектаклей подряд.

— Я думаю, нет. Мне будет очень хорошо. Но дело в том, что, судя по всему, мне нельзя так делать. Меня Господь по-другому ведет. Мне тяжело, я устаю, изматываюсь, мне не хватает сил, но я понимаю, что мне нужно идти этой дорогой.

Слава Богу, что на своем пути я встретила настоящего духовного отца! Ведь духовного опыта у меня не было. Хотя, конечно, мое воспитание было совсем не советским: с детства у меня была Пасха, родители — верующие, хотя и не воцерковленные, бабушки — тоже… Первые зерна веры были заложены еще в детстве. Но глубинного понимания того, что такое вера, православие, конечно, не было. А в 90‑е годы было столько сект, столько каких-то батюшек, которые вдруг оказывались волками в овечьей шкуре… Было очень смутно, и я молилась о том, чтобы найти духовного отца. Вот я к чему веду: молиться надо всегда.

— Да! Хотя батюшки моего нет уже четыре года. Духовный отец и родной ушли у меня в один год. Так я осиротела. Но я десять лет была с батюшкой, смотрите, именно десять, как будто настоящую школу окончила. И выучка эта осталась со мной. Думаю, что сбить меня с пути сейчас, конечно, можно, но уже не так-то просто.