Литература как детоводитель к Богу
Книга иерея Михаила Котова «Православие и русская литература: в помощь миссионеру и катехизатору» вышла в 2024 году в издательстве РХГА им. Ф. М. Достоевского под общей редакцией литературоведа, культуролога, теоретика и историка литературы и культуры Древней Руси доктора филологических наук профессора Александра Николаевича Ужанкова.
Срединный путь
— Отец Михаил, как вообще у вас возникла эта тема? Не секрет, что некоторые люди в процессе воцерковления начинают отвергать светскую литературу, говорят, что им неинтересно её читать, — а у вас появилась мысль её использовать в миссионерских целях…
— Есть две крайности, вы как раз на одну из них указали. А другая — утверждать, что наши писатели все сплошь святые, давайте Достоевского канонизируем, потому что он прямо настоящий пророк… Фёдор Михайлович, думаю, посмеялся бы над подобными предложениями. Представители противоположного лагеря говорят: «Зачем нам эти светские писатели, если у нас есть святые отцы? Мы будем читать только святых отцов». Но о чем сами эти святые отцы говорят? Что человек — это дух, душа и тело. И прежде чем на духовную ступень подняться, нужна лесенка небольшая — развитие души, а для этого необходима светская культура. В конце концов любая настоящая культура, не псевдо-, ведет к Богу. Кроме того, светскую литературу мы рассматриваем в качестве объединяющего фактора, потому что её знают как верующие, так и неверующие, агностики. Важный момент: в 1970-е годы, когда за веру не сильно уже сажали, но и верить не разрешалось, очень многие пришли к вере именно через литературу. Хотя гуманитарное образование в то время было сплошь однобоким — безбожным…
— Конечно, и до сих пор пожинаем плоды…
— Да, до сих пор этот стереотип существует, говорят: «У нас светское государство, и образование должно быть светским, никакой религии!» Но «светское» не значит «советское», априори безбожное. Я об этом тоже в книге, кстати, пишу, рассматривая православную миссию в отечественном образовании, и вот неопровержимые факты: в светской Финляндии изучают в школе Закон Божий, не «основы православной культуры», как у нас, а именно Закон Божий, с 5-го по 11-й класс; такое же положение вещей в светской Польше, в светской Германии и так далее. Часто мы, равняясь на Европу, берем оттуда совсем не «передовой опыт». Давайте же брать лучшие образцы!
Богатство веры и драма безверия
— Таким образом, настороженное отношение к светской литературе в православной среде ничем не обосновано…
— У меня прекрасный научный редактор, крупнейший ученый мирового уровня, московский профессор Александр Николаевич Ужанков. В предисловии к моей книге профессор как раз пишет, что русская литература уже явила себя путеводителем к Богу, детоводителем, по выражению апостола Павла. Для язычников в апостольские времена такую же роль сыграла античная философия. А в нашей литературоцентричной русской культуре таким путеводителем была отечественная словесность. Люди даже в 1960–1980-е годы, читая доступные творения наших классиков, приходили к мысли о Боге. И сейчас с её помощью возможно говорить о Литургии, о Христе, о покаянии, об Исповеди, о других спасительных Таинствах Церкви. Обратите внимание, Иван Сергеевич Тургенев — талантливейший писатель, но в церковных реалиях смутно разбирался: кадило от паникадила не отличал, Елеопомазание с Миропомазанием путал, тем не менее, у него есть интересная мысль: он говорит, что верующий человек, даже если ничего не имеет, он богатый, а неверующий, даже если он обладает всеми сокровищами на земле, у него всё равно ничего нет, потому что нет веры. И себя причислял именно ко вторым. Тургенев всё-таки был серьезный человек, и для него безверие было серьезной жизненной драмой. Сегодня для многих безверие — это «хи-хи, ха-ха»…
— Люди считают, что они могут прожить без Бога, многие даже говорят, что верят не в Бога, а в культуру…
— Не может быть никакой настоящей культуры без Бога, тем более в России. Русская классика зарождалась, я этот путь проследил в книге, от древнерусской культуры, от древнерусской словесности. Пушкин возник не на пустом месте. Кстати, в Михайловской ссылке настоятель Святогорского Успенского монастыря (где и упокоится наш русский гений) гениальный архимандрит Иов давал ему читать древнерусские тексты, летописи, и Александр Сергеевич потом напишет: «монахам мы обязаны своим просвещением». А в наше время телеведущий Владимир Познер, которого считают большим интеллектуалом, не стесняется публично говорить, что все беды в России, дескать, идут от православия. Интеллектуал, а Пушкина не читал! В дневниках у писателя находим мысль, что именно «греческое исповедание сделало особенным наш национальный характер». Я начинаю книгу с древнерусской словесности, это база для нашей русской культуры, которая зародилась в лоне Церкви. Кстати, на Руси не было философии не потому, что наши предки не способны были к рефлексии, а потому, что философия истину ищет, а русский народ её нашел в Личности Богочеловека Иисуса Христа. Оригинальная русская философия появилась только в XIX веке, как раз когда был глубочайший кризис веры. Но опять же, если мы возьмем наших выдающихся светских философов, это религиозная философия — Бердяев, Соловьёв, Франк, Вышеславцев, Лосский и другие мыслят исключительно в сфере религиозного опыта человека. Древнерусская словесность — это база русской классической литературы. Красной линией здесь проходит тема спасения души человека. Мировоззрение было теоцентрическое, в его центре стоял Бог. Многие не понимают, когда смотрят на рублевскую «Троицу», что это Троица на нас смотрит, а не мы на Неё. Это не картина. Троица взирает на нас, а мы предстоим этой тайне Божественной любви в созерцании красоты Небесной. К древнерусской культуре нужен ключ — православное мирочувствие древнерусского книжника. Многие же читатели готовы смотреть исключительно с точки зрения современного человека — и мало что могут понять.
— А как современный человек может почувствовать, что думал древнерусский книжник? На что ему опереться?
— Возьмем, к примеру, «Слово о полку Игореве». Вокруг этого произведения много споров. Например, говорят, что Ярославна, оплакивая князя Игоря, обращается к трем стихиям — солнцу, дождю, ветру, — значит она язычница. А оказывается, был такой древнерусский апокриф, имел хождение на Руси в домонгольский период, он называется «Беседа трех святителей». И вот в этом апокрифе обращение к Святой Троице идет как раз через образы этих трех стихий, то есть Ярославна, можно сказать, молится Святой Троице! Профессор Ужанков сделал важнейшее за последние двести лет открытие в русской культуре — установил автора этого произведения. Ученый нашел огромное количество аллюзий к Книге пророка Иеремии. Но в то время эта книга была доступна только на греческом языке, потому что полностью Библию на церковнославянский у нас переведут только к началу XVI века. До этого времени были переведены лишь отдельные книги. Таким образом, в XII веке она могла быть только в монастырях, значит, и автор был ученым монахом, знающим греческий. И такой монах был — игумен Выдубицкого монастыря под Киевом Моисей, участник этого бесславного похода, который дал клятву Богу, что если спасется, уйдет в монастырь. Он действительно исполнил это. Один из пятидесяти, кто вернулся домой: их пять тысяч пошло, вернулось пятьдесят. Поэтому так важно ему было донести мысль о покаянии и избавлении от плена князя Игоря до будущих поколений. А покаяние в христианстве — путь ко спасению. Рекомендую читателям более подробно ознакомиться с научными изысканиями профессора в монографии «Слово о полку Игореве и его автор».
Часто иностранцы берутся читать русские летописи и удивляются: ничего хорошего не происходило в русской истории, одни войны, одни катаклизмы… Они не понимают, что летописи писались для Страшного Суда, это совестные книги, об этом пишет славный древнерусский князь Владимир Мономах. И, кстати, «Поучение Владимира Мономаха» находится в одном из летописных сводов. Поучение это адресовано не только современникам князя, но и всем нам, его потомкам. Мы все — дети древнерусского князя. И написано это творение, как будто пишет это древнерусский монах. Тогда действительно Русь была одним большим монастырем. Люди молились, постились и жили единым порывом. Это не идеализация, это реальность того времени, что сегодня мало кто понимает. Почему не хвастались в летописях? Потому что это грех. Кто будет хвастаться перед Богом? Перед Богом надо каяться. Многие вещи из русского национального характера не понять, пока не поймешь православие.
Непрямая траектория
— А если человек не стремится понять православие?..
— Когда я со студентами встречаюсь, я говорю: вы не обязаны это принимать, вас никто не заставляет, но вы обязаны понимать, потому что мы живем в нашей великой стране с великой историей и культурой. Когда в Новое время наша культура стала светской, секулярной, она же всё же не потеряла тот духовный заряд, который приобрела в лоне Церкви, Поэтому и Пушкин, и Гоголь, и Лермонтов, и Достоевский, и Толстой, и Чехов, со всеми их перегибами, обращаются в своем творчестве к Богу. Путь любого человека к Богу — это непрямая траектория, это путь действительно через тернии к звездам. Это и путь падений, и путь восстаний. Иоанн Златоуст говорит: не суди человека по его падению, а суди по его восстанию. А Достоевский эту мысль уже конкретно к русскому применил. Говорит, русского человека надо судить по его покаянию, как он кается, а не как грешит. У него в произведениях много таких примеров. В свое время митрополит Антоний (Храповицкий), который возглавил Русскую Церковь Заграницей, когда читал курс по пастырскому богословию, учил будущих священников любви на примерах произведений Достоевского. Он говорил: посмотрите, у него нет отрицательных героев, он всех любит, ему и Мармеладов-пьяница дорог, какие покаянные мотивы он влагает в уста этого пропойцы! Ему и Сонечка дорога, потому что она вынужденно идет на этот грех, но потом того же Раскольникова к покаянию обращает. Достоевский любит всех своих героев, так и пастырь должен любить всех…
Огурец вот, возьмите его, выньте из рассола, он всё равно будет соленый, так и мы, как бы нас не перекодировали, не перекрашивали в красные или какие-то другие, мы всё равно остались православными. Даже Симонов, уж насколько был человек коммунистический, верил во все коммунистические идеалы, но читаешь его трилогию «Живые и мертвые», особенно «Солдатами не рождаются», — столько там церковных выражений! То есть это всё не выветривается. Конечно, были откровенные богоборцы типа Демьяна Бедного, но он уж совсем бедный умом. Булгакову, кстати, предлагали написать атеистический пасквиль, но он, к его чести, отказался.
— Некоторые православные не советуют читать «Мастера и Маргариту»…
— В принципе, её надо читать, но лучше подготовленным. Сам Булгаков — сын профессора Киевской духовной академии, внук маститого протоиерея. Его вдова, Елена Сергеевна, говорила, что не поймешь Булгакова, если не знать этих фактов его биографии. Он в 18 лет крестик снял, не топтал, как Ленин, но уже больше не причащался. Сестра его пишет, что после смерти отца таких свидетельств нет. Когда он писал «Мастера и Маргариту», был очень болен и искал спасения — к сожалению, вне Церкви, что и отразилось в «ершалаимских» главах его культового романа. Может быть, он искал спасения в том числе и через Воланда — как «той силы, что вечно хочет зла, но вечно совершает благо». И уж совершенно не про любовь это произведение, как определили этот роман в свое время либеральные профессора-шестидесятники.
Герои и антигерои
— А разговор о любви лучше вести на примерах каких произведений?
— Ну, тут не обойтись без Пушкина. Интересно сравнить образы Татьяны Лариной и Маши Мироновой из «Капитанской дочки». Татьяна, кстати, вышла за военного человека, скорее всего, в годах, раненного в боях за земное Отечество, и эту идею несения семейного креста (жертвенной любви к своему мужу) смогла воспринять. Она любит Онегина, но отвечает: «Я другому отдана; я буду век ему верна». Конечно, она влюбилась не в Онегина, она влюбилась в образ, который сама себе создала. Оказавшись в библиотеке, увидев, что он читает, она была в легком шоке…
Но почему всё-таки важно читать Льва Николаевича Толстого? В том числе и потому, что Толстой гениально ответил на этот вопрос, повисший в воздухе со времени Пушкина, — что было бы, если бы Татьяна тогда сказала Онегину «да». Толстой эту тему разработал в «Анне Карениной». Анна, увлекшись Вронским, сначала нарушает заповедь против ближнего своего — против мужа, а потом она, по сути дела, грешит против Бога, потому что кончает жизнь самоубийством. И это гениально показано у Толстого. Причем он читал «Добротолюбие», критиковал какие-то вещи — но он использует схему пяти стадий развития греха, он прямо показывает, где там прилог, где уже стадия пленения, где сам грех, и показывает блестяще! Как об этом не говорить? Это нужно и молодым людям, да и взрослым, чтобы просто не упасть.
— Толстой — пожалуй, самая противоречивая фигура…
— Да, Толстой великий русский писатель, ставший в конце своей земной жизни великим русским еретиком. Посмотрите на его могилу — все близкие родственники упокоились недалеко от Ясной Поляны под крестами православными, а он… Но это уже трагедия слома русской культуры, которая наступит в результате Русской смуты 1917 года. А скольких своих читателей он увёл за собой! А вот не дали Льву Николаевичу покаяться, как князю Игорю, хотя все возможности были: старец приехал, Варсонофий Оптинский, причем тоже храбрый русский офицер. Но Чертков — поистине говорящая фамилия! — просто не пустил его, а потом и забрал все авторские права и сделал просто несносной и бедной жизнь вдовы Льва Николаевича, его любимой жены Софьи Андреевны. Трагедия в том, что такого человека Лев Николаевич воспитал сам, он ему всю эту власть дал… иногда обстоятельства, созданные нами, работают против нас. История не знает сослагательного наклонения, но если бы старца Варсонофия пустили к Толстому!.. Старцы в Оптиной пустыни сказали ему, что если Толстой даже просто шепнет на ухо, умирая: «Каюсь!», не надо ждать, чтобы он писал отречение от своих взглядов, как того требовал Синод, — причащай, мы тебя благословляем. Но этого не дали сделать, даже Софью Андреевну к нему не подпустили. Есть фотография — она заглядывает в окошко снаружи. Когда её впустили, он уже холодный был… Всё же анафема как отлучение (но не проклятие, как выдумывают некоторые) писателя от Церкви была вынужденным и необходимым актом. Дело в том, что свои еретические взгляды Толстой считал и открыто называл «христианством». Синод обязан был предупредить через отлучение Толстого, что религиозные взгляды гениального писателя к христианству не имеют никакого отношения.
— Русская литература в некотором смысле дает общий моральный стержень для разных поколений?
— Да, она уже воспитала несколько поколений. Почему мы должны лишать этого современных наших детей? Выйдя на это поле, мы можем находить общий язык с людьми, потому что если сразу сказать: «Давайте читать Библию вместе!», молодой человек скажет: «Да я не хочу, такая скукотища!». А ему говоришь, к примеру: «Посмотри, вот написал Лермонтов роман „Герой нашего времени“. Во-первых, какой герой у него там? Это антигерой. Во-вторых, только ли времени Лермонтова это герой? Нет. Он может быть и нашего времени, потому что это вечные проблемы». Сегодня молодежи говорят: живите в кайф, надо жить одним днем. Вот Лермонтов через Печорина показывает, как это. Печорин живет в кайф, но там показано, что это глубоко несчастный человек, он просто предупредил будущие поколения — посмотрите, прочитайте внимательно! Мало того, что он сам несчастен, вокруг него погибают люди. Если посмотреть внимательно, он последовательно нарушает все десять заповедей. Возьмите Декалог Моисея и посмотрите. Я даже использую это произведение, когда на катехизические беседы ко мне приходят и идет разговор о заповедях. Только есть другая беда: современная молодежь вообще не знает русской литературы. Раньше молодежь читала, потому что не было выбора. Да и в программе было больше произведений. В советское (априори безбожное) время в школе изучали десять произведений древнерусской словесности — можете себе представить? А сегодня два, и то в некоторых школах этого нет.
— Но всё равно остаются дети, которые читают…
— Они читают, но не классику, вот в чём дело. Я им всегда говорю, что каждого молодого человека мучают вопросы бытия, а русскую классическую литературу тоже писали молодые люди: Пушкин, Лермонтов, Гоголь — они все были молодые, им всем было чуть за двадцать, а они уже были звезды. Потом, классика — это образец. Мода меняется, вкусы меняются, а проблемы, которых касается классика, — вечные, они касались человека и в первом веке, и в двадцать первом, и в тридцать первом будут касаться, если еще простоит столько наша планета. И тогда они потихоньку действительно начинают понимать. Потом, я говорю: у вас же опыта никакого нет жизненного, откуда ему взяться? Ну вот как понять, например, что убивать нельзя? Попробовать самому взять топор? А лучше прочитай вдумчиво «Преступление и наказание», это же твоя школьная программа! И всё, ты уже поймешь, что такое заповедь «Не убий».
— Сам Раскольников говорит, что он не старуху убил…
— А себя убил, да. Он Лазарь, четверодневный Лазарь, который смердит в этой своей комнате. Достоевский описывает гениально эту комнатку, как некий гроб, в который замуровывает сам себя Раскольников. Достоевский деликатнейший писатель. Сам-то он верит в воскресение Христа, в спасительность покаяния для человека. Но читателя-то он не насилует. И Раскольникова он подвел к этой линии, а дальше — открытый финал. Мы не знаем, покается или нет, но мы как читатели Родиону этого искренне желаем.
Потом, мы всегда литературу не рассматриваем отдельно, мы же смотрим контекст. Любой текст, в том числе библейский, в результате контекста раскрывается. Почему Пушкин пишет маленький текст, «Капитанскую дочку», сто страниц, — почти три года, хотя в Болдинскую осень он такие тексты выдавал за месяц? А потому что, по сути дела, это стало его духовным завещанием. Он не был доволен «Евгением Онегиным». Он показал там русского иностранца, и ему хотелось в противовес этому показать русского патриота, служилого дворянина. И у него это получается уже в «Капитанской дочке». Это совсем другая вещь, хотя фабула внешняя абсолютно одинаковая. Молодой человек едет к месту своей службы, там у него появляется друг и прекрасная барышня, потом ссора с этим другом и дуэль. Схожий сюжет, а содержание совсем разное. Мы даже не знаем, как звали отца Онегина: «Служив отлично благородно, долгами жил его отец, давал три бала ежегодно и промотался наконец» — вот и всё, что мы знаем. У Онегина нет отчества, как нет и Отечества, потому что он — русский иностранец.
— При этом у Татьяны отчество есть.
— Да-да. А в «Капитанской дочке» герой начинает рассказ со своего отца, собственно, отец и стал двигателем сюжета, понимаете? Жаль, что эту вещь изучают в седьмом классе, её бы чуть попозже надо, это вовсе не детская литература. Я всегда призываю своих читателей вернуть русской литературе то достойное место в нашей жизни, в наших семьях, в нашем образовании, которое она всегда занимала в истории.
