Из Каракумов в Тихвин через Новгородчину

РОВЕСНИК ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ
Родом я из города Ашхабада, это столица Туркмении. Так что сюда я попал из песков Каракумов. Мама была пензенская, она рассказывала, что их семья жила в деревне, и когда началась коллективизация, её отец, мой дед, отказался вступать в колхоз — со всеми вытекающими последствиями. Деда репрессировали, выгнали с пятью детьми на улицу, даже толком собрать вещи не дали. Бабушка стояла на коленях, просила позволения хотя бы хлеба в дорогу захватить, но нет. Так, полуголодные, полуживые, они добрались до Туркменистана. Прижились там.
Дед мой по отцовской линии латыш; хотя фамилия вроде бы белорусская или польская, но и среди латышей она встречается. Он был военным, в Средней Азии помогал утвердиться советской власти. Там, в Самарканде, родился мой отец.
Я появился на свет в 1948 году, незадолго до знаменитого Ашхабадского землетрясения. Город был почти полностью разрушен, многие погибли. Нас спасло то, что мы жили не в каменном или саманном доме (саман — стройматериал из глинистого грунта с добавлением соломы. — Прим. ред.), а в дощатых бараках: отец сумел выкопать нас с матерью из-под завалов.
ФИЛОСОФСКИЕ ТРОПИНКИ
Меня всегда занимал такой тривиальный вопрос, как смысл жизни. Где искать ответ, как не в книгах? Читать я любил с детства — начинал со сказок, потом увлекался приключенческой литературой, историей. Где бы ни был, всегда записывался в библиотеку. Еще в Ашхабаде купил Махабхарату, индийский эпос — весь, конечно, не осилил (в Ашхабаде с 1955 по 1982 годы выходили т. н. «философские тексты» Махабхараты в переводе Б. Л. Смирнова. — Прим. ред.). В отличие от Библии, его можно было достать вполне легально. Когда перебрался в Ленинград, заинтересовался философией — Кант, Гегель, Фейербах. Но от всей их премудрости только путаница в голове возникала, а цельного представления о мироздании они не давали. Можно поражаться изощренности ума этих мыслителей, но мне было нужно другое, нужна была ясная картина мира. И только христианство дало мне эту картину: представления о добре и зле, о том, что человек в мире — лишь гость, и надо готовиться к вечности. Всё обрело смысл. Православие упало уже на подготовленную почву — я читал «Оправдание добра» Владимира Соловьёва, так что какие-то представления о богословской и философской составляющей христианского учения я имел. Да и родители мои — мать, завхоз в детском саду, и отец, машинист поезда, — хоть верующими не были, отпускали нас, детей, с тетей Машей в храм — в Никольскую церковь на кладбище, единственную действующую в советское время в Ашхабаде. Я был крещен, но крестили тогда всех: раз русский, то надо крестить. В Ашхабаде, кстати, в основном русские и жили, туркмены — больше в аулах, за городом.
ВНУЧАТАЯ ПЛЕМЯННИЦА ДЯГИЛЕВА
После школы я пошел учиться в строительный техникум. А затем меня забрали в армию: служил я в Подмосковье, в саперном батальоне, с 1968 по 1970 годы. А сестра моя уже переехала к тому времени жить в Ленинград. «Приезжай ко мне», — говорит она, когда я демобилизовался. Ну, я и поехал. Она училась в институте имени П. Ф. Лесгафта, спортом занималась. А спортсмены тогда были в почете, ей дали комнату в коммуналке. Сестра к моему приезду уже была воцерковленным человеком, прихожанкой Князь-Владимирского собора. «Зашли, — вспоминала она, — с мужем в храм. Смотрим — поют все, крестятся, к Чаше подходят. И мы подошли». Так сестра причастилась первый раз в жизни, на полный желудок. В общем, в храм я попал через свою сестру. Она познакомила меня с протоиереем Александром Козловым, духовным отцом многих ленинградцев. Я тоже стал его духовным чадом. Тогда же впервые начал читать Евангелие. Был раньше в Ленинграде на Литейном проспекте черный книжный рынок, где из-под полы предлагали запрещенные книги. Я там как-то приобрел томик собраний сочинений святого Макария Великого за сто рублей.
В гостях у отца Александра Козлова я познакомился со своей будущей супругой, она с детства окормлялась у этого священника. Когда я знакомлю кого-нибудь с Машей, говорю в шутку: «Она дворянка». Жена-то моя по девичьей фамилии Дягилева, внучатая племянница Сергея Дягилева. Отец её, тоже Сергей, прошел лагеря. Он перед войной учился в консерватории, и арестовали его как врага народа. Матушка моя родилась в Норильске в 1948 году. Всю мою священническую жизнь она была моей главной помощницей в служении, вот уже 40 лет как руководит церковным хором. Закончила музыкальное училище, хотела даже поступать в консерваторию, но не успела — меня рукоположили и послали на приход в Новгородскую область.
СО ВТОРОЙ ПОПЫТКИ
А священником я стал следующим образом. В Ленинграде мне нужно было определяться с работой: кем быть, чем заниматься. Некоторое время работал в строительном тресте, мы делали капитальный ремонт в домах. Но душа к этому не лежала. А так как я был к тому времени уже воцерковившимся молодым человеком, пришла в голову мысль поступить в семинарию. Пошел я к отцу Александру за советом, он подумал-подумал и благословил. У меня хоть и не было высшего образования, но в Духовные школы и со средним было тяжело попасть, всё ведь согласовывалось уполномоченным по делам религии. Им интеллигенция была в священнической среде не нужна. Вот отец Александр мне посоветовал со строительного треста уволиться, а поработать обычным сторожем при Троицком соборе Александро-Невской лавры. Я так и сделал. Там настоятелем в то время был протоиерей Борис Глебов, он и давал мне рекомендацию в семинарию. Поработав сторожем, я дорос до алтарника, чтеца, некоторое время исполнял обязанности смотрителя.
Через год примерно начал собирать документы в семинарию. Митрополит Никодим в разговоре спросил о моем членстве в комсомоле. «У меня все членские документы на руках, я их никуда не сдавал, так что никто о моем комсомольском прошлом в Ленинграде не знает», — ответил я. Так что мне не пришлось, как некоторым другим, писать официальное прошение об исключении из комсомола. Но с первого раза я всё равно не поступил, у меня даже не приняли прошение. Мол, я из рабочей семьи, а тут вздумал в семинарию пойти. Ну, что поделать. Во второй раз перед поступлением пошел пешком на Смоленское кладбище: я слышал, что там есть часовенка почитаемой в народе блаженной Ксении. Часовня на её могиле была, конечно, не то что сейчас: там реставраторы хранили поврежденные надгробия и монументы. Но люди всё равно стекались. Я попросил у блаженной Ксении помощи. И на этот раз поступил. Меня приняли сразу в третий класс, но одновременно я сдавал зачеты за первый и второй классы. Весь же учебный курс семинарии состоял тогда из четырех классов. Многие экзамены принимал архимандрит Кирилл, будущий Патриарх. Вел он у нас «Основное богословие» и «Новый Завет». Строгим экзаменатором он не был, слыл адекватным преподавателем. Много было тогда хороших педагогов: протоиерей Иоанн Белевцев, Николай Успенский, известный литургист…
Бурсацкой жизни мне вкусить не удалось, ходил только на занятия, на службы и на череду. Жил я на квартире жены, у нас к тому времени уже дочка родилась. Маша преподавала в музыкальной школе, её даже вызывали на беседу к начальству, как так, мол, муж ваш в священники подался. Но надо сказать, что времена тогда были не те, что раньше — довольно травоядные, настоящие гонения были в прошлом, так что этим всё и закончилось.
НА БЕРЕГУ ИЛЬМЕНЬ-ОЗЕРА
Отучился я один год, и митрополит Никодим вызывает меня к себе, говорит: «Нужен священник в Новгородскую епархию, вы как на это смотрите?»
— Как благословите, я для этого в семинарию и поступал.
— Ты не переживай, что деревня, что-нибудь придумаем, послужишь немного, вернем обратно.
И вот 11 июля 1976 года меня рукоположили в диаконы в храме Спаса Нерукотворного Образа в Парголово, а 12 июля в Вырице — в священники. Диаконом я был один день. Двухнедельную практику проходил в Троицком соборе, а потом сразу поехал на место служения — деревня Коростынь на берегу озера Ильмень, это недалеко от Старой Руссы. Деревня небольшая, а храм каменный, старинный. На богослужения съезжались со всей округи, церквей-то мало было. Так что на жизнь нам хватало, народ нас хорошо принял. Помню, купил мотоцикл, ездить на требы по деревням и на Ильмень-озеро к рыбакам.
Однажды вызвали на собеседование в райисполком. Сидят там двое: один подполковник, другой капитан.
— Вы же патриот и, как патриот, можете помочь советской власти. Сотрудничайте с нами.
Я, как мог, отговаривался:
— Да, я патриот, но ни с кем не хочу сотрудничать. И так дел много.
Они и махнули на меня рукой, отстали. А что с меня, деревенского попа, взять-то? Да и вообще, все эти рассказы про связи священников с КГБ подаются в прессе истерично. На самом деле в большинстве случаев это делалось для галочки: есть «контакт», значит, работа ведется.
Вот еще помню: поехал в Питер на экзамены. Звонит матушка, говорит, что пожар. Под алтарем кто-то разжег костер. Алтарь весь выгорел. А храм только закоптился. Но мы за год или даже два его восстановили. В то время было сочувствие к Церкви, люди видели, что несправедливо поступают с нами. Я как вернулся из Ленинграда, сразу — в Парфино, на завод, доски резаные просить.
— Какие доски, вы что, с луны упали? Дефицит страшный, мы их только ветеранам войны выдаем. А вам они зачем?
— Да вот, в церкви пожар был, нужно бы ремонт делать.
— А, ну так другое дело. У нас есть пенсионер один, вы с ним поговорите, он доски на себя выпишет, а вы заберете.
Кубов десять досок я тогда привез.
С начальством отношения обстояли по-разному. Однажды председатель сельсовета в воскресный день покрыла меня матом за то, что у всех сенокос, а у нас Литургия. Хотя кто там на Литургии? Несколько старушек. А вот со старостами проблем не было, жили мы с ними нормально.
ЛЕНИНГРАД — ТИХВИН
Девять лет я отслужил в Коростыни. По тогдашним правилам, я должен был быть там прописан, чтобы служить. А в Питере, если ты выписался и 10 лет не живешь, право на проживание утрачивалось. Хотя семья была зарегистрирована там. Надо было возвращаться. Я поехал к митрополиту, тогда им стал Антоний (Мельников), он меня благословил возвращаться обратно в город. Прописался снова в нашей квартире, был 1985 год, начиналась перестройка, но уполномоченныйпо делам религий был еще в силе. Не приглянулся я ему, мотался по разным приходам: на Волковском кладбище служил, потом в Парголово, подменял священников в командировках. Потом звонят из епархии, говорят, в Тихвине священник нужен, служить некому. Я поехал к отцу Александру Козлову, он был тогда еще жив, он мне и посоветовал соглашаться: «Езжай: старинный русский город». И митрополит Антоний обещал: годик послужишь, потом найдем место в Питере.
Когда я приехал, в Тихвине была одна действующая церковь — храм иконы Божией Матери в монастыре, прозванный народом храмом «на Крылечке». Служил в нем архимандрит Мануил (Павлов), сейчас митрополит Петрозаводский. Меня послали к нему как помощника.
Настала перестройка, и всё стало очень быстро меняться. Церковь переставала быть гонимой. Я даже стал депутатом городского совета — тогда, знаете, это было модно. Года два я пребывал в статусе народного избранника, но потом понял, что от меня мало что зависит, и от дел отошел. Но успел оставить о себе память — по моей инициативе создали районный комитет социальной защиты. Раньше-то был отдел соцобеспечения, но был ликвидирован. Некоторое время я возглавлял этот комитет, в 1989–1990 годах.
Когда митрополитом стал владыка Иоанн (Снычев), меня назначили благочинным Ладожского округа — это несколько районов, от Тосно до Подпорожья. Сейчас же в каждом районе свой благочинный. Помню, как быстро пошло восстановление храмов: Знаменская церковь, храм праведного Иова на кладбище, Преображенский собор, в котором размещался кинотеатр «Комсомолец», организовывали приходы в Бокситогорске, Пикалево, Ефимовском, Подпорожье. Люди с воодушевлением шли в Церковь, был всеобщий подъем. Открывали воскресные школы, и детские, и взрослые, проводили беседы на радио, на телевидении, вели просветительскую работу. Позовешь на субботник — десятки приходят. Сейчас — несколько человек наберется едва ли. Вообще, сегодня воцерковленный молодой человек — редкость. А как иначе? Столько негатива в СМИ, в интернете. Все думают, что мы жируем, и да, наверное, есть такие, но это меньшинство! Остальные же как ходили с протянутой рукой, так и ходят, а те батюшки, что в деревнях, вообще еле концы с концами сводят.
В Преображенском кафедральном соборе, где я сейчас настоятель, раньше был кинозал. В алтарь была пробита дверь с улицы — тут разместилось фойе. В пономарке был буфет. Когда стали служить, я всё удивлялся — легче новый кинотеатр построить, чем так всё переделывать, перегородки ставить и перекрытия. У нас особо богатых спонсоров не было, вы и сами видите, роскоши в соборе нет. Но без добрых людей ничего бы мы не сделали, конечно. Нам повезло, что храм не попал в список памятников федерального значения — совсем было бы гиблое дело: ни дотронуться, ни притронуться, без проекта ремонт не начать, а ремонт стоит колоссальных денег. Так что мы как-то справились. Никаких фотографий из прошлого мы не нашли, поэтому ремонтировали как могли, по своему усмотрению. И сколько лет прошло, а реставрация продолжается. Много еще работы. До 1928 года, кстати, у нас в соборе была Стокгольмская икона Божией Матери, список с Тихвинской, но после конфискации она пропала бесследно.
СЕМЬЯ
Даже самому не верится, что с матушкой прожили уже 45 лет вместе, что 40 лет отслужил у Престола. В Тихвине я уже 30 лет, в Петербург так и не вернулся, и не жалею — такие расстояния, спешка, суета. Воспитали четверых детей: две дочери и два сына. И уже 12 внуков у нас. Старшая дочь Ксения — социолог, кандидат наук. Младшая дочь Настя — матушка, у них с отцом Родионом Лопатиным семеро детей. Удивительно! Младший сын, Фёдор, служит священником в Благовещенском храме на Пискаревке, а старший, Николай, — диаконом в храме великомученика Пантелеимона на Пестеля. Младший сын закончил Восточный факультет университета, старший выучился на программиста. А сейчас они органично вписались в приходскую жизнь, оба заканчивают магистратуру Духовной академии. Возможно, так и создаются новые священнические династии.