Имитация триумфа. Как в Петербурге отмечали 300‑летие Дома Романовых

В политической биографии Николая II фатальных неудач было куда больше, нежели успехов. Мрачной тенью, так и не рассеявшейся к 1913 году, витала память о Ходынской трагедии — тогда шок общества вызвала не только гибель сотен людей, но и индифферентность только что коронованного монарха, не посчитавшего нужным отказаться от продолжения торжеств в свою честь. Следующим серьезнейшим ударом по престижу власти стали поражение Российской империи в Русско-японской войне и кризис в армии. Кровавое воскресенье и вспыхнувшая вослед ему революция 1905 года, тлеющее пламя которой не могли затушить почти два года, — все это, мягко говоря, не придавало самодержцу популярности. Именно потому «Комитету для устройства празднования 300‑летия царствующего Дома Романовых» и надлежало не только «обустроить» праздничные мероприятия «торжественно и всенародно», но и закрепить с их помощью в сознании масс 1913 год как «вершину процветания империи и год великого юбилея». Имел Комитет и другую, «встречную», задачу: посредством организации «ликования народных масс» убедить Николая II в лояльности народа. Кроме того, торжества, проходившие в течение полугода от Петербурга до Костромы (где Великое посольство от Собора 1613 года просило на царство Михаила Романова) с участием императорской семьи, должны были «сплотить народные массы вокруг царя».

 

Характерно, что ни 100‑летие, ни 200‑летие Дома Романовых не отмечались с таким пафосом. В 1713‑м, как и в 1813‑м, монархам было что предъявить народу и без нарочитой «декорации» памятных дат. В 1913‑м же приходилось уповать на героические страницы прошлого, чтобы заретушировать не слишком презентабельное настоящее. Неслучайно лейтмотивом царского манифеста стали такие строки: «Совокупными трудами венценосных предшественников наших на престоле российском и всех верных сынов России созидалось и крепло русское государство… В неизменном единении с возлюбленным народом нашим уповаем мы и впредь вести государство по пути мирного устроения жизни народной… Благородное дворянство российское кровью своею запечатлело преданность Родине… В сиянии славы и величия выступает образ русского воина, защитника веры, престола и Отечества… Благоговейная память о подвигах почивших да послужит заветом для поколений грядущих и да объединит вокруг престола нашего всех верных подданных для новых трудов и подвигов на славу и благоденствие России…»

Любопытно, что при обсуждении идеологии торжеств, в том числе праздничного убранства Санкт-Петербурга, столкнулись две позиции. С одной стороны, столица должна была продемонстрировать связь со старомосковскими традициями. С другой — городу, с самого своего рождения воспринимавшемуся как символ разрыва с Московской Русью, надлежало продемонстрировать верность европейскому «петровскому пути». Концептуально соединить эти две идеи так и не удалось. В результате в преддверии юбилейных торжеств город был декорирован желтыми и оранжевыми флагами, имитировавшими декорации венецианской площади Сан-Марко. Мачты для флагов, установленные перед Казанским собором, также были изготовлены по образцу венецианских. На площадях устанавливались «александрийские» обелиски. При этом витрины многих домов и магазинов были украшены черно-желто-белыми флагами, портретами царя Михаила Романова и правящего императора Николая II, а также «старомосковской» символикой.

Особая роль в проведении торжеств, разумеется, отводилась Церкви: слабая мирская власть нуждалась в «духовных скрепах» для себя самой и собственного народа. «Во всех храмах и церквях Российской империи будут совершены торжественные Литургии и после них благодарственные молебствия с возглашением многолетия государю императору Николаю Александровичу и всему царствующему Дому», — сообщал «Правительственный вестник». В канун праздника патриархом Антиохийским Григорием IV, приглашенным в Россию на торжества, в сослужении митрополита Белградского Димитрия в присутствии императорской четы была совершена панихида в Петропавловском соборе — «с поминовением в Бозе почивающих родителей первого царя из Дома Романовых — блаженнейшего патриарха Филарета и инокини Марфы», всех царствовавших царей и цариц и «всех от рода царей и великих князей Российских из Дома Романовых преставльшихся». По распоряжению Святейшего Синода во всех храмах империи на торжественном молебствии 21 февраля вместо положенной молитвы «Боже великий и дивный» читалась специально составленная молитва, начинавшаяся словами: «Крепость даяй царем нашым Господи!» А перед началом молебна зачитывался Высочайший манифест, что в глазах простодушной паствы придавало этому политическому документу некоторую сакральность.

 

Утром двадцать пять крестных ходов начали движение по улицам столицы. К 10 часам у Казанского собора соединились три главные процессии: из Александро-Невской лавры с иконой Александра Невского, из Синодального центра с Почаевской иконой Божией Матери и из Петропавловского собора — с иконой Спаса. Следом за духовенством шли колонны монархических организаций, в том числе радикального толка: «Союза Михаила Архангела» и «Союза русского народа» со своими знаменами и флагами Российской империи.

В Казанском соборе собрались члены Государственной Думы, дипломатический корпус, представители дворянства и городских сословий, крестьянские старшины (всего более трех тысяч человек). А из Зимнего дворца по Невскому проспекту тем временем двигалась блистательная процессия. «Удивительно красивую картину представлял царский поезд: сотня собственно его величества Конвоя в своих красных черкесках, с ружьями на бедре. За сотней — Государь с наследником в открытой коляске, рядом с коляской командир Конвоя князь Трубецкой. Затем Государыни императрицы Мария Феодоровна и Александра Феодоровна в парадной карете, запряженной четверкой белых лошадей в русской упряжи с форейторами и двумя камер-казаками на запятках. Августейшие дочери Государя великие княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия Николаевны в четырехместной карете, запряженной парой лошадей в русской упряжи, и затем другая сотня собственно его величества Конвоя», — не скрывал восторга московский губернатор Владимир Джунковский.

У входа в собор императора и его семью встречали патриарх Григорий и митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир (Богоявленский). Николай II проследовал на «царское место» — роскошный мраморный трон.

Служение молебна возглавил Антиохийский патриарх Григорий IV. По возглашении протодиаконом многолетия их императорским величествам и всему царствующему Дому находящиеся в строю вне собора войска отдали честь. Во всех церквях Петербурга торжественно зазвонили колокола, начался салют из пушек Петропавловской крепости. Увы, избежать «повторения Ходынки», хотя и в малом масштабе, не удалось. Во время прибытия императорской семьи в соборе произошла давка, унесшая жизни 34 человек: люди стремились протиснуться в первые ряды, чтобы «разглядеть царя и наследника».

В тот же день прошло торжественное мусульманское богослужение в новой мечети Петербурга, там молились со своими сановниками и свитой хан Хивинский и эмир Бухарский. Особые моления были совершены буддистами в дацане в Старой Деревне и иудеями в Большой хоральной синагоге.

 

В три часа дня в Николаевском зале Зимнего дворца началась церемония принесения поздравлений — от всех придворных чинов, членов Сената, Государственного Совета и Государственной Думы, министров, генералитета и т. д. Количество поздравляющих было столь велико, что церемонию пришлось продолжить на следующий день. 23 февраля в Зимнем дворце состоялся прием и затем «обед волостным старшинам и равнозначащим им представителям сельского и инородческого населения Российской империи», в котором приняли участие более двухсот человек. В Дворянском собрании (ныне Большой зал филармонии) вечером 23 февраля состоялся «грандиозный бал», на него были приглашены более трех тысяч человек. Хлеб-соль императору поднес губернский предводитель дворянства князь Иван Салтыков, обратившийся к царю с приветствием, которое заканчивалось словами: «Твердо верит санкт-петербургское дворянство, что только в тесном единении верного народа со своим самодержавнейшим царем заключается все будущее счастье и величие России». Эти слова скорее были напутственными, нежели панегирическими. 24 февраля, в Прощеное воскресенье, торжества в столице Российской империи завершились «грандиозным парадным обеденным столом» в Зимнем дворце.

А что же народ? Какие роль и место отводились ему? Во время юбилейных торжеств были предусмотрены массовые гулянья. Но власти постарались избежать больших скоплений народа, которые были чреваты и «противуправительственными демонстрациями» — гарантировать «всеобщее ликование» в столице было невозможно. Потому площадки для «народных увеселений и празднеств» оборудовали вдали от центра. Проходили гулянья под ненавязчивым надзором полиции и сотрудников Охранного отделения. (Кстати, во время путешествия царской семьи по Волге, хотя недостатка желающих лицезреть монарха и его семью не было, местным властям было рекомендовано «способствовать приветственным шествиям»).

Проводилась масштабная просветительская и идеологическая работа, рассчитанная на представителей всех сословий. Выпускалось огромное количество исторической литературы, посвященной преимущественно героическим событиям русской истории, читались лекции, ставились пьесы о событиях 1613 года и их политических последствиях. Огромными тиражами выпускались альбомы карт России: сравнивая ее территорию в 1613 году и 300 лет спустя, любой мог убедиться в геополитических приобретениях империи. Не пренебрег геополитическим «пиаром» и Фаберже: на юбилейном яйце изображены контуры России в царствование Михаила Романова и — последнего самодержца. Правительство прибегло даже к средствам массовой рекламы, к которой среди прочего относились и многочисленные сувенирные изделия. Среди них — весьма посредственные эстетически, но броские по оформлению предметы быта: чашки, стопы, шкатулки, платки, скатерти с изображениями Николая II и императорской фамилии. Члены Государственного Совета и Государственной Думы (причем самых различных ее фракций) небезосновательно полагали, что это унижает достоинство монарха: из сакральной фигуры царь превращался в хорошо растиражированного — в прямом и переносном смысле — политика.

 

К юбилею был утвержден «Наследственный нагрудный знак для лиц, приносивших их императорским величествам личные верноподданнические поздравления по случаю 300‑летия царствования Дома Романовых в дни юбилейных торжеств 21-24‑го февраля 1913 года». Обладателям знака давалось право помещать на его оборотной стороне свое имя, отчество и фамилию. Памятью о торжествах стала и медаль, на которой изображены в схожем ракурсе основатель династии Михаил Романов и император Николай II. На Санкт-Петербургском монетном дворе отчеканили более полутора миллионов ее экземпляров.

Был выпущен юбилейный рубль, причем огромным тиражом, поскольку он должен был попасть в руки не только знати, но и простого народа. Императорские «политтехнологи» не остановились и на этом: в 1913 году появились почтовые марки с портретами царей. Эти марки, как и любые другие, подлежали погашению, что нередко воспринималось верующими и представителями монархических организаций как десакрализация образа императора. Кроме того, многие священнослужители, причем не только православные, но и других конфессий, негодовали по поводу того, что номинал марки был напечатан рядом с царским портретом.

…Поразительно схожи описания торжеств, сделанные приближенными императорской семьи, пережившими октябрьский переворот 1917 года. «Восторженные приветствия [в ходе торжеств]… повторялись каждый день, и казалось, ничто — ни время, ни обстоятельства — не изменит эти чувства любви и преданности», — писала фрейлина императрицы Анна Вырубова. «Кажется почти невозможным, что люди, которые с энтузиазмом приветствовали революцию четыре года спустя, могли так выражать свою преданность и принимать участие в таких празднествах» — это воспоминания фрейлины ее величества Софьи Буксгевден. «При виде этих восторженных толп, кто бы мог подумать, что не пройдет и четырех лет, как само имя Ники [Николая II] будет смешано с грязью и станет предметом ненависти!» — изумлялась великая княгиня Ольга Павловна. «Главной темой разговоров было трехсотлетие Дома Романовых… Казалось, все было в порядке. Правительство уверяло, что со времен Александра III не было такого благополучия», — записал в дневниках великий князь Александр Павлович. Монаршие обитатели Зимнего дворца и потворствовавшее им высокопоставленное окружение предпочли верить кажущемуся благополучию, нежели увидеть угрожающую реальность.