Иконописец-авангардист
«Художка» № 13
Андрей Пономарев родился 4 декабря 1968 года в Ленинграде. Творческий путь его можно отсчитывать от поступления в Детскую художественную школу № 13 в Московском районе, тогда ему было 12 лет. Чтобы подготовиться к «художке», Андрей ходил к мастеру из Академии художеств, а попал в класс к молодой преподавательнице, только что окончившей «Муху» (сейчас — Художественно-промышленная академия им. барона А. Л. Штиглица). Получился легкий творческий конфликт — академической и декоративной школ.
— Первую композицию я хорошо помню, — рассказывает Татьяна Алексеевна Чурилина, первая учительница Андрея, — на очень ярком фоне закатного неба ходят какие-то человечки, хороший рисунок сразу выделялся. В той группе было пятеро парней, и они существовали на соревновательном режиме. Они учились не только у меня, но и друг у друга. Андрей рисовал с такой творческой заразительностью, которая передавалась всем вокруг. Параллельно он занимался борьбой, ездил на соревнования и привозил мне море набросков. После он пошел в Серовское училище (сейчас училище им. Н.К. Рериха), отслужил в армии и вернулся в художественную школу уже как преподаватель. Многие воспитанники до сих пор вспоминают, как их учитель ходил в солдатском кителе на уроки живописи.
Пушкинская, 10
В конце 1980-х открылся знаменитый арт-центр на Пушкинской, 10, куда перебрался весь петербургский авангард. И у Андрея там тоже была мастерская, где он писал яркие, экстравагантные картины, собирал своих учеников.
— В этот период кто-то ему заказал сделать копию иконы «Страшный Суд», — вспоминает Татьяна Чурилина. — С этой иконы всё и началось. Он узнал, что образование иконописца можно получить в Лавре, и пошел к Дмитрию Мироненко, иконописцу, руководителю иконописной мастерской Александро-Невской лавры. А потом уже я стала его ученицей, написала под его руководством две иконы, вот такая смена ролей.
— Я помню, как со знаменитой Пушкинской, 10, мы переносили его работы в Просфорный корпус лавры, — рассказывает Дмитрий Мироненко. — Была разруха, и мы оборудовали там мастерскую. Андрей был один из тех счастливых художников, которые всегда посвящены искусству. У него было два дела — икона и воспитание иконописцев. Он прививал детям любовь к искусству, а чаще всего помогал им войти в Церковь.
Из монастыря на подворье
Ремесло иконописца предполагает традицию, преемственность. Наставником Андрея стал Дмитрий Мироненко, но отголоски авангардного прошлого никуда не делись.
— Во многом школа русского авангарда в нем перебродила, — говорит Дмитрий. — Появилось благодатное тесто, когда его решительность и смелость, в некотором смысле — новаторство как авангардиста, позволили ему перенести этот опыт в традицию церковной иконы. Причем канонически безупречно и точно. Меня почему-то он всегда называл учителем, но я не помню, чтобы я его чему-то учил. Я был скорее начальником. Иногда заставлял его что-то делать под свой вкус, хотя подчас он мог предложить что-то лучшее. У меня была возможность видеть путь Андрея как мастера и церковного художника. Он ушел из лавры в 2003 году в мастерскую при подворье Череменецкого монастыря к иерею Валерию Калинину. И я для себя позже сделал открытие: уход из лавры был ему полезен. Он из-под моего гнета и тирании ушел в замечательную атмосферу, которую создал отец Валерий — атмосферу союзников, духовных друзей. Андрей был старшим мастером в этой артели. Вся молодежь, которая там осталась, — это его дети из художественной школы. Этих мужчин бородатых я помню: они приходили к нему такими «цыплятами» с длинными шеями, длиннорукие, угловатые, застенчиво смотрели, что мы делали.
Иконописный класс
В родной «художке» Андрей Пономарев организовал класс по изучению основ древнерусской живописи, а по сути — иконописи. Сейчас этот предмет ведут его ученики, получилась настоящая «школа Пономарева». Но тогда, в 1990-е годы, это было непривычно и ново. Далекие от Церкви дети благодаря этим урокам становились христианами.
— Я был неверующим в 10 лет, когда вообще сложно быть верующим, — рассказывает иконописец мастерской «Иконное дело» Александр Дуксин. — Но когда я пришел в художественную школу, меня заинтересовала иконопись. Живопись — понятно, батик — для девочек, а тут что-то новое. Встреча с Андреем Валентиновичем в моей жизни сыграла самую решающую роль. Это был не просто процесс учебы, это была дружба. Мы ходили к нему в мастерскую на Пушкинскую, беседовали о жизни, писали.
Поразительно, как много после Пономарева осталось учеников. У художника был свой подход к каждому.
— Он с детьми очень здорово обращался, — говорит «наследница» класса иконописи Мария Черкашина, — особенно с мальчиками. Он всех парней, которые у него были, заваливал, поднимал, чтобы они были готовы к бою. С девочками он такого не делал, но воспитывал. Меня поражало, что они молятся. Дети, которые в церковь не ходят, ничего про Бога не знают, во время поста делали земные поклоны. У меня сейчас есть дети, которые не в восторге от того, что происходит на моих занятиях. Но Андрей Валентинович обладал какой-то внутренней уверенностью, радостью, силой внушения. Они слушали его с открытым ртом.
В интернете были такие отзывы на его кончину: «это были самые лучшие поездки, счастливое детство, почему вы умерли?!» — Андрей Пономарев объездил с детьми половину страны, и обязательно в каждой поездке кто-то принимал Крещение.
Древнегреческий помор
По отцу Андрей Пономарев был из поморов. В Архангельской области стоял их семейный деревянный дом.
— Андрей всегда производил впечатление здорового богатыря, у которого косая сажень в плечах, — говорит Дмитрий Мироненко. — Невысокого роста, но очень мощный. Казалось, что он может поднять коня и поставить на другое место. Как-то раз я увидел, как он ладил с лошадьми. Он подошел к коню, пошуршали они с ним, потом он сел и поехал. Оказалось, что на Севере он был конюхом и объезжал лошадей, как герой из «Очарованного странника» — Иван Флягин.
При всей своей северной русскости он очень любил греческое искусство, и через любовь к греческой иконе Андрей пришел к изучению греческого языка. Он внедрял его повсюду: на лесах во время росписи храма он говорил только на эллинском наречии, в «художке» развешивал списки слов, а в кабинет к директору заходил с неизменным «хэйретэ!».
— Когда мы приехали в Саперное расписывать храм, — вспоминает Дмитрий Мироненко, — я спросил у «местных»: «А где Андрей?», а мне: «Какой Андрей? Калимера? Тот, что изучает греческий и со всеми нами здоровается „калимера“?» А потом он поехал на Афон расписывать один из храмов, оттуда звонит и жалуется: «Меня тут никто не понимает, что такое?! Я с ними по-гречески, а они головой вертят!»
На пике
Прошел год — срок для осмысления: почему именно 13 ноября 2014 года?
— Я думаю, что он ушел на пике, — считает Дмитрий Мироненко. — Незадолго до его кончины мы встретились, он показывал свои работы. И я ему сказал, что я очень рад, что он выбрал такую дорогу и нашел в иконе свой язык. Он очень смелый. Он мог себе позволить такие цветовые сочетания и композиционные решения, которые не всякий иконописец позволил бы себе: его иконы очень плоскостные, более условные, более декоративные. Для этого нужно быть очень зрелым человеком. Это не от хулиганства, а именно от зрелости. Он созрел. Это потеря, но для нас. А для Бога это не потеря. Господь его призвал, значит, на то была причина. Надеюсь, что там тоже нужны иконописцы, такие как Андрей. Это колос, который умер и принес много плода.
