Есть ли поэзия в Библии?

Поэзия есть. Но какая?

Часто можно услышать выражение: «библейская поэзия». А существует ли она на самом деле? Если посмотреть на большинство изданий привычного нашего Синодального перевода — везде только проза. Да и звучит этот перевод не очень поэтично… А стоит почитать на языке оригинала какой-нибудь псалом, и уже слышны будут стихи: «ашре хаиш ашер ло халах беэцат решаим…» («блажен муж, который не ходит на совет нечестивых»), и русская транскрипция передает звучание древнееврейского текста очень приблизительно. Но, надеюсь, видно, что не совсем проза. Так есть ли она, эта поэзия в Библии?

С древнейших времен толкователи и переписчики отвечали на этот вопрос утвердительно. В еврейской Библии отрывки, называемые сегодня поэтическими, обычно имеют особые заглавия и вводятся иначе, чем прозаические речи, а для таких книг, как Псалтирь, Иов и Притчи, существовала даже особая система обозначений: как произносить или, точнее, пропевать этот поэтический текст. Более того, традиция сохранила для некоторых из них особую форму записи — с разбивкой на отдельные строки.

Филон Александрийский, знаменитый античный популяризатор еврейского наследия среди греков, утверждал, что песни Мои­сея в Книгах Исход и Второзаконие написаны гекзаметрами, а псалмы Давида — триметрами и пентаметрами. На самом деле, конечно, никаких гомеровских гекзаметров в Библии нет, но для него это был способ показать, что перед читателем — поэзия. Из христианских толкователей почти дословно повторил это мнение Филона знаменитый Ориген. А в Средние века живший среди арабов еврейский книжник Саадия Гаон находил в Библии стихотворные формы, похожие на арабские… Так и современные ученые почти единогласно утверждают: поэзия в Библии есть. Но какая именно? И что вообще отличает поэзию от прозы? Поэзия бывает очень разной: японские хокку или персидские рубаи очень мало похожи на четырехстопный ямб Пушкина, а последний — на белый стих постмодернистов. Но в целом можно сказать так: поэзию от прозы отличает некоторая формальная упорядоченность, заметная всякому, кто слышит этот текст. Какая именно упорядоченность — зависит уже от конкретной поэтической традиции.

Параллелизм: повтор, да не совсем

В древнееврейской традиции такими формальными признаками были звуковые и ритмические повторы (но не строгая рифма и не точный размер), а также прием, который принято называть параллелизмом. При этом созвучия — не просто внешнее украшение текста, они связывают между собой ключевые слова, а иногда передают звукоподражание. Вот как говорит о нечестивцах Пс. 139, 4: «изощряют язык свой, как змея». А на еврейском прямо слышишь это шипение: «шанану лешонам кемо нахаш».

Что такое параллелизм, лучше всего показать на конкретном примере. Вот начало 113-го псал­ма:

Когда вышел Израиль из Египта, / род Иакова — от иноплеменников, / Иуда сделался святыней Его, / Израиль — владением Его. / Море увидело их и бежало; / Иордан обратился вспять. / Горы тогда скакали, как овцы, / и холмы, как ягнята. / Что с тобою, море, что ты бежишь, / Иордан, что потек ты вспять? / Горы, что вы скачете как овцы, / и вы, холмы — как ягнята? / Пред лицом Господа трепещи, земля, пред лицом Бога Иаков­лева: / Он обращает в полноводное озеро скалу / и камень — в источник вод.

(Пс. 113, 1–8; все переводы, кроме оговоренных случаев, принадлежат автору статьи).

Всё как будто сказано два раза: Израиль — он же род человека по имени Иаков, а Египет — это иноплеменники. Но… всегда ли это точный повтор? Иордан потек вспять, море бежало — уже не повтор, а сопоставление двух разных, но близких событий. А вот «святыня» и «владение» — это описание одного и того же понятия с разных сторон, совсем не повтор.

Таких оттенков у параллелизма бывает великое множество, и характерен он не только для поэзии, встречается подобное и в прозе, только реже и нерегулярно. То же самое относится и к созвучиям, и к ритмическим повторам, но тут читателю уже придется верить мне на слово, потому что на письме этих черт еврейского текста не передашь, их можно продемонстрировать только чтением вслух.

Образ важнее факта

А можно привести еще один пример: рассказ об одном и том же событии языком прозы и языком поэзии. Эти два рассказа присутствуют в двух соседних главах, 4-й и 5-й, одной и той же Книги Судей: вражеский полководец Сисара забежал в шатер женщины по имени Иаиль, а она, усыпив его бдительность, убила его. Вот прозаическое повествование:

Сисара сказал ей: дай мне немного воды напиться, я пить хочу. Она развязала мех с молоком, и напоила его, и опять покрыла его. Сисара сказал ей: стань у дверей шатра, и если кто придет и спросит у тебя и скажет: «нет ли здесь кого?», ты скажи: «нет». Иаиль, жена Хеверова, взяла кол от шатра, и взяла молот в руку свою, и подошла к нему тихонько, и вонзила кол в висок его так, что приколола к земле; а он спал от усталости и умер.

(Суд. 4, 19–21; Синодальный перевод)

А вот поэзия:

Да будет благословенна между женами Иаиль, / жена Хевера Кенеянина, / между женами в шатрах да будет благословенна! / Воды просил он: молока подала она, / в чаше знатной поднесла кислых сливок. / Руку она протянула к колу, / десницу — к молоту работников; / ударила Сисару, поразила голову его, / разбила и пронзила висок его. / К ногам ее склонился, пал и лежал, / к ногам ее склонился, пал; / где склонился, там и пал сраженный.

(Суд. 5, 24–27; Синодальный перевод)

Поэтический текст опускает множество второстепенных деталей («Она развязала мех с молоком… и опять покрыла его»), но самому главному он уделяет несравнимо больше внимания, чем проза: «К ногам ее склонился, пал и лежал, к ногам ее склонился, пал; где склонился, там и пал сраженный». Более того, можно обратить внимание на фактическую неточность поэтического текста: Сисара сначала лег к ногам Иаили, и только потом она его убила. Но в поэзии целостность образа бывает важнее фактической точности: Сисара был повергнут к ногам слабой женщины, одержавшей над ним победу, и какая разница, в какой именно последовательности произошли эти события!

Примерно то же самое можно будет сказать и о некоторых других противоречиях и загадках библейского текста: иногда фактическая точность может уступать место яркой и последовательной образности.

Не просто и не однозначно

Поэзия непоследовательна и загадочна. Прекрасный тому пример находим в 81 (82)-м псалме, где о Боге говорится и в третьем, и в первом, и во втором лице:

Поднялся Бог на совете богов, чтобы творить над богами суд: / — Доколе будете превратно судить / и не­чес­тивцам потворствовать? / — Справедливость несчастному и сироте, / правосудие неимущему и бедняку! / Избавьте несчастного и бедного, / от нечестивцев спасите его! / Не уразумеют они, не поймут, / все бродят и бродят во тьме — / и сотрясаются основания земли. / Я сказал: Вы — боги, / все вы — дети Всевышнего! / И все же вы умрете как люди, как любой из правителей, падете. / Сверши, о Бо­же, Свой суд над землей, / все народы — наследие Твое!

(Пс. 81, 1–8).

И странности данного псалма не ограничиваются нерегулярным (то есть непоследовательным) употреблением грамматических лиц. Далеко не всегда вообще здесь можно однозначно понять, кто, что и кому говорит. Начнем с того, что не вполне понятен «совет богов», введенный в самом начале псалма, — совет ангелов? Или собрание тех, кто хочет выглядеть богами, — земных царей, вождей и судей? В первом стихе для такого прочтения нет надежного основания, но второй стих, где говорится о несправедливом суде, именно на него и намекает. Но, может быть, связь между первым и вторым стихом не такая прямая и непосредственная? Может быть, первый стих говорит о существовании высшей справедливости, а второй — о том, как часто она попирается на земле?

Кто и к кому обращает пламенный призыв в третьем и четвертом стихе? Видимо, Господь говорит это тем самым богам (или «богам»), о которых шла речь выше. А пятый стих — это уже комментарий автора. Казалось бы, здесь речь идет исключительно о земных грешниках, но заключительная фраза «сотрясаются основания земли» вновь выводит действие на тот вселенский уровень, с которого псалом начался. Автор как будто специально не оставляет нам никакого шанса истолковать текст просто и однозначно.

Шестой и седьмой стихи — самые удивительные. По-видимому, здесь говорит от первого лица сам Господь, но кому Он это говорит? Небесным существам, которые в первом стихе названы «богами»? Но почему тогда они умрут, как люди? Может быть, земным правителям? Но в каком смысле тогда они названы «богами» и «сынами Всевышнего»? А согласно евангелисту Иоанну (Ин. 10, 34–35), Христос отнес эти слова ко всем, кто слышит слово Божие. Эти загадки, скорее всего, так и останутся не разгаданными ни богословами, ни библеистами. Впрочем, в самом существенном псалмопевец не оставляет нас в точке высшего недоумения. Он завершает свое творение единственным однозначно простым и до конца понятным выражением: непосредственным обращением к Богу (восьмой стих).

Ветхий Завет в Новом

А есть ли нечто подобное в Новом Завете? Есть, хотя в гораздо меньших количествах. Прежде всего, это несколько поэтических отрывков в совершенно ветхозаветном стиле в 1-й главе Евангелия от Луки (благовещение Захарии (Лк. 1, 68–79) и Марии (Лк. 1, 46–55) и их благодарственные гимны). Но и в Посланиях мы можем встретить нечто очень похожее. Вот отрывок из 1-го Послания Иоанна (1 Ин. 2, 12–14; Синодальный перевод), он звучит очень похоже на псалом, включая и богатые созвучия (они, конечно, пропадают в переводе):

Пишу вам, дети, / потому что прощены вам грехи / ради имени Его. / Пишу вам, отцы, / потому что вы познали Сущего от начала. /Пишу вам, юноши, / потому что вы победили лукавого. / Я написал вам, отроки, / потому что вы познали Отца. / Я написал вам, отцы, / потому что вы познали Сущего от начала. / Я написал вам, юноши, / потому что вы сильны, / и слово Божие пребывает в вас, / и вы победили лукавого.

Всё дело в переводе

Отчего же мы не замечаем этого в переводах — например, в привычной нам Синодальной Библии? Да вот ровно потому, что подстрочник или просто буквальный перевод убивает поэзию, а Синодальный перевод крайне буквален. Если бы так переводили Гомера или Шекспира, наверное, мы бы тоже не поняли, почему они считаются поэтами.

В последнее время появляются переводы, которые стремятся передать хотя бы некоторые поэтические черты оригинала. Конечно, переводчик Священного Писания не может позволить себе той же свободы, что переводчик даже сонетов Шекспира: от буквального значения текста он далеко не отойдет. Но по счастью (или по замыслу Божиему?) библейская поэзия использует самые универсальные приемы, вроде того самого параллелизма. И чтобы показать, как это работает, я приведу один и тот же отрывок из Книги Иова (Иов 28, 20–28), где воспевается Премудрость, в трех разных переводах.

Это далеко не единственные русские версии этих стихов, и со временем наверняка появятся новые. Еще одно фундаментальное свойство поэзии — каждый человек, и тем более каждое новое поколение прочитывают ее немного по-своему. Но, собственно, это и есть самая привлекательная и самая интересная черта Библии, благодаря которой хорошая поэзия никогда не устаревает


Три варианта перевода Иов. 28, 20-28

Синодальный перевод (1876 год):	Перевод С. С. Аверинцева (1974 год):	Перевод А. С. Десницкого (Российское библейское общество, 2011 год):
Откуда же исходит премудрость? и где место разума? Сокрыта она от очей всего живущего и от птиц небесных утаена. Аваддон и смерть говорят: «ушами нашими слышали мы слух о ней». Бог знает путь ее, и Он ведает место ее. Ибо Он прозирает до концов земли и видит под всем небом. Когда Он ветру полагал вес и располагал воду по мере, когда назначал устав дождю и путь для молнии громоносной, тогда Он видел ее и явил ее, приготовил ее и еще испытал ее и сказал человеку: «вот, страх Господень есть истинная премудрость, и удаление от зла — разум».	Но мудрость — где ее обрести и где разумения копь? Она сокрыта от глаз всего, что живет, и от птиц небесных утаена. И Аваддон, и смерть говорят: «Только слухом мы слышали весть о ней!» Бог — вот Кто знает к ней путь, и Он ведает место ее, ибо видит он до концов земли, и все, что под небом, зримо Ему! Когда Он ветру давал мощь, и полагал меру движению вод, и для дождя назначал устав и стезю для громоносных туч, вот тогда он узрел, исчислил ее, испытал ее, и устроил ее, и сказал человеку так: «Вот, бояться Господа — это мудрость, и удаляться от зла — разум».	Так откуда же приходит мудрость и где добывают разум? Утаена она от глаз всего живого, сокрыта даже от птиц небесных. Гибель и Смерть о ней скажут: «Знаем только понаслышке». Но путь к ней ведает Бог, только Он знает, где она: взор Его достигает края земли и всё, что под небесами, Он видит. Когда Он взвешивал ветры, когда полагал меру водам, когда давал Он устав дождям и бурям громовым указывал дорогу, тогда Он увидел мудрость и исчислил, и утвердил ее, испытав. А человеку сказал: «Господа бояться — вот в чем мудрость; сторониться зла — вот в чем разум».