Две стороны одного таланта

Лучше нызенько!

— Матушка, для многих людей вопрос о таланте до сих пор остается нерешенным. Какой ответ на этот вопрос вы нашли для себя?
— В евангельской притче есть одна деталь. Господь раздал таланты: кому один, кому пять, кому десять… и отыде — ушел и не сказал ничего. Понимаете? Вот в этом вся и загвоздка. Почему же Он не предупредил: «Ты смотри, просто так в землю не закапывай. Ты дай в дело, а потом Мне отчитайся, Я с тебя спрошу». Нет, Он просто раздал и ушел. Зачем раздал, что с ними делать? И вот как человек, ощущающий свою ответственность за то, что у него в руках, этим распорядится?
Когда я была девочкой, я, конечно, чувствовала в себе какую-то одаренность. Еще бы! Учиться в школе для одаренных детей. Со всех сторон с самого детства тебе транслируют, что ты такой талантливый и все одноклассники тоже какие-то особенные. И поскольку о Боге речь не шла, то само собой разумелось, что это твое. Ты такой! Такой особенный! И потом из этого судьба вырастает. Потому что дар Господь не отнимает, ты им пользуешься — а Он ждет, когда ты поймешь, Чье это. И хорошо, если поймешь. Тогда начинается процесс саморазоблачения. Но многие люди не понимают, а дар большой, и они начинают его не то что в землю закапывать, нет, активно им пользоваться, но дивиденды присваивать себе.


— А почему Господь повелел выбросить во тьму кромешную даже того, кто просто закопал свой талант?
— Да, казалось бы, ну что он Тебе сделал? Ну вот же, Ты ему дал — он сохранил и вернул, Ты же не в убытке. Но я так понимаю эту деталь: Богу этого недостаточно, потому что Он любит человека и дает ему дар как шанс на работу для своего спасения. Потому что человек соработник Бога, а Богу больше ничего не надо, всё остальное — методы и инструменты. И один из таких инструментов — дар, которым можно людям послужить. Потому десятки и сотни книг, поэм, симфоний и романсов, сохранившись в веках, оставаясь в памяти человечества, как это ни странно, тебя не спасают. Спасает душу не «что», а «как».

— А как определить: служишь ты людям своим талантом или нет?
— Господь задает вопросы: «Ты пожертвовал чем-нибудь для людей? Или ты скрупулезно всю жизнь копался в авторских правах и дрожал, чтобы, не дай Бог, не скачали что-нибудь твое в интернете?» Мне особенно странно, когда это делают православные. Как же так? Это нонсенс, противоречие! Раз уж ты назвался груздем, так сиди в этом кузове и не высовывайся. Нужно благодарить Бога, отдавая, а не присваивая себе. Тем более что на каком-то этапе искра Божия потухает, остается скелет. Святые отцы часто сравнивали людей погибающих, отвергающих Бога, с живыми мертвецами. Кажется, облик живого человека, а внутри — пустота, в глазах — пустота, грех и мерзость в желаниях. Так же и в искусстве: какое-то время человек живет на данный Богом аванс, а потом вроде живет и действует, как будто в нем есть этот талант, а он уже потух, осталась матрица. И это всегда чувствуется, всегда становится заметно. И всё равно недоумеваешь, что же такое случилось? Как же так? Так ты плакал на его концерте, так откликалась душа.., а теперь приходишь, и вроде всё то же самое, те же Чайковский и Шостакович, — а внутри тишина и пустота, ничего тебя не трогает, остались только заученные движения. Опасная вещь! «Лучше нызенько! Не надо так высоко летать», — сказал мне один старенький священник, когда я только поступила в монастырь.

Главное — без отсебятины

— Едва ли ваше жительство в монастыре можно назвать уединенным. Вас тяготит публичность?
— Понимаете, я-то и в миру была публичным человеком, с двадцати двух лет. Да вообще любой учитель публичен.

— Я имею в виду ваше нынешнее положение, монашество.
— Вы знаете, публичность меня тяготит как бы фоном, на заднем плане. Люди не тяготят. Они ведь не как к священнику на исповедь идут, неся всё самое ужасное, — наоборот, несут свою любовь. Они без любви ведь и не пойдут ни на концерт, ни на встречу, в монастырь не поедут. Часто звонят, пишут, просто приходят. Им иногда просто нужно высказать свое впечатление от прослушанных дисков, кто-то хочет именно мне рассказать историю своей жизни. Нужно уважать в человеке то, что он почему-то, по каким-то неизвестным причинам, выделил именно тебя — это ведь действие Божие. На понимании основано правильное восприятие публичности — люди идут не к тебе, а к Богу, потому что Бог им что-то хочет через тебя сказать. Ведь Бог не может каждому послать ангела во плоти, человек просто не выдержит, поэтому Бог действует через людей.

— Вы это только в монастыре поняли?
— Конечно. На встречу со слушателями в Феодоровском соборе (матушка гостила в Петербурге в октябре прошлого года. — Прим. ред.) я шла пустая, больная, никакая просто, не знала, что буду говорить. Пришла за час, сидела в верхнем храме, молилась и думала: «Господи, дай мне что сказать! Ведь если мне не зададут вопросы, я ничего не скажу». И говорила я это с каким-то недоверием Богу. А всё будет так, как нужно, как было во все предыдущие встречи, потому что это не для тебя, а для тех людей, которые пришли, ты здесь вообще ни при чем. И если людям надо — Бог дает и всё устраивает.

— Получается, что ваша публичность — по послушанию?
— Да. Когда мне пришло в голову съездить в Петербург, дать пару концертов и заодно погулять по городу — это одно, а когда звонят и говорят: «Надо! Не могли бы вы?» — уже совсем другое. Тогда находятся нужные люди, готовые взять на себя организацию. А заниматься отсебятиной в монастыре — опасное дело! У тебя, может, что-то и получится, но Господь обязательно покажет тебе твои ошибки для твоей же пользы, потому что всё делает для нас по любви.

 

Служение и воздержание

— Матушка, может ли у монаха быть еще служение, кроме служения Богу?
— Помните оптинского монаха Даниила (Болотова), он был в миру известным художником? А поступил в монастырь — и десять лет ничего не писал. Митрополит Иларион (Алфеев) — профессиональный композитор, за плечами московская консерватория — десять лет ни ноты не написал и прошлые все свои сочинения забыл. А когда уже пришло время, когда он «созрел» как монах, его тогда Господь посетил и как бы сказал: «Можно, теперь можно. Иди». Если пожертвовать этим своим мирским талантом, может быть, уже отработанным, а может, нет, не напрашиваться на какие-то сомнительные благословения, положиться на волю Божию, тогда Господь, видя смирение человека, посетит его.

— Значит, у каждого монаха должен быть такой период воздержания?
— Понимаете, клиросное служение, которым я, например, занималась до монастыря, оно одно из основных и в монастыре. Поэтому не было такого резкого перехода, да и не к чему было. Я год стояла просто на клиросе как певчая и только через несколько лет стала регентом минского Свято-Петропавловского собора. Хор перешел сюда, в монастырь, и мы стали понемножку участвовать в богослужениях. Наверное, если у тебя есть слух, ты ценный кадр для клироса. Для человека это спасительно, и на службе монаху стоять легче, когда он поет. Разные бывают искушения в монастыре, но это всё в рамках попечительной Божией программы. Все клиросные певчие имеют еще как минимум одно, основное, послушание в монастыре, а это — второе, так что особо не зазнаешься.

— Как быть с другим вашим послушанием — работой с алкоголе- и наркозависимыми, с бывшими заключенными? Вам приходится репетировать с ними, аккомпанировать на синтезаторе, готовить концерты…
— Просто ты умеешь играть, а больше никто не умеет. Ты умеешь и можешь организовать, поэтому иди и делай! Людям нужно это. Кроме труда и молитвы, им нужно как-то возвращаться в мир. Ведь среди них очень много способных и даже талантливых людей. А для них это настоящая отдушина, это заставляет их не пить, не колоться, потому что скоро концерт. Но смысл отнюдь не в концерте, а в самом процессе, в наших репетициях. Почти весь год мы репетируем, чтобы дать один концерт, но какой это концерт! Просто незабываемый! Кроме того… Понимаете, ты идешь в монастырь для того, чтобы тебе было сложно. Какой же смысл уходить из мира и опять искать в монастыре то же, что уже найдено в миру? У меня была квартира, была известность, хороший заработок, частные ученики, уважение на работе, дети — живи и радуйся. А оказалось, что так уже не хочу. Не могу просто. Душа вопила, что так не спастись!

Не пора ли мыть туалеты?

— От чего вам трудно отказываться в монастыре?
— Ну, если бы у меня забрали компьютер и телефон, я бы огорчилась. Но не умерла бы. Когда-то ведь не было ни компьютера, ни телефона. Они просто облегчают жизнь моей публичности. А есть сестры, которым это вообще не нужно по их послушаниям. Слава Богу!

— Телефон часто звонит?
— Да. По сто звонков в день бывает. Особенно, когда близится фестиваль «Державный глас», а проходит он дважды в год и сейчас стал уже международным, — нужно со всеми списываться, перезваниваться. Или когда хор в поездку едет.

— Вся организация лежит на вас?
— С этого года, слава Богу, одна из певчих взяла это на себя: паспорта, билеты и все технические вопросы, но художественное руководство и переписка всё равно на мне. Люди знают меня, и для них важно, чтобы с ними поговорила я, а не кто-то другой. Но здесь есть побочный эффект. Телефон нужен по послушанию, а там ведь есть и другие функции, и нужно себя ограничивать. Где-то получается, где-то нет. Мне бы очень хотелось, чтобы за мной кто-нибудь постоянно следил: так легче было бы монахом становиться. Но нас много, и чтобы у каждого был свой начальник, не выйдет.

— Вы, конечно, знаете, житие преподобного Иоанна Дамаскина?
— Конечно.

— И ему ведь старец до времени запретил писать музыку.
— Да, да! Отправил его туалеты мыть, пока Божия Матерь не вмешалась.

— А у вас не возникает желания бросить регентство, композиторство? Может, пора «идти мыть туалеты»?
— Вы знаете, в монастыре творчество у меня не на первом месте. Важно быть таким, каким Бог дает тебе быть сейчас, быть таким «локатором» Божией воли, пытаться ее уловить — это трудно. Ты мечешься, грехи тебя борют, они в тебе торжествуют, и это важнее гораздо, чем мысль о том, даст ли тебе Бог завтра написать песнопение или не даст, плохо ли ты его напишешь, хорошо ли. Это всё вторично. Чем выше пьедестал, тем глубже в обратную сторону простирается каждодневное видение себя, какой ты есть на самом деле, и невозможность сдвинуться с этой точки. Бог дает увидеть глубину своего падения. В Божиих глазах ты ничего не делаешь для своего монашества, вообще ничего. А годы идут, и Бог не будет спасать тебя за твои цветы и аплодисменты или твои песнопения, которые на самом-то деле не твои. Бог будет спрашивать с тебя, как ты выполняешь монашеские обеты.