Душа добровольца

МОЛИТВА ГЕНЕРАЛА АЛЕКСЕЕВА

24 февраля 1918 года. Станица Незамаевская

Я помню. Обоз спускался медленно по покатости холма на мост через речку. Алексеев стоял на откосе и глядел на далекую равнину, расстилавшуюся на том берегу. О чем он думал? О том, чем была когда-то Русская армия и чем она стала в виде этих нескольких сот повозок, спускавшихся к переправе? О том ли, что нас ждет впереди в туманной дали? Я подошел к нему. На душе стало тяжело. Наше положение и неизвестность удручали. Он угадал то, о чем я думал, и ответил мне на мои мысли: «Господь не оставит Своею милостью». Для Алексеева в этом было всё. В молитве находил он укрепление для своих слабеющих сил.

Из книги воспоминаний Николая Львова (1865–1940) «Свет во тьме. Очерки Ледяного похода.» Автор — политик, товарищ председателя Государственной думы, журналист, издатель, участник похода в армейском лазарете.

СЕСТРЫ МИЛОСЕРДИЯ

16 марта 1918 го да. Станица Новодмитриевская

Опять потери. Сестры милосердия рвут свою последнюю рубашку, чтобы перевязать новые раны, собирают «Христа ради» тряпки у населения. Ледяной поход кончился. Теплеет.

В больших сапогах, куда могут уместиться обе ноги, со стертыми ногами, изможденные, усталые, грязные, они унимают боли, перевязывают, отмачивают от ран портянки и газеты, утешают, кормят, бодрят. Они — сестры милосердия. Они теперь так мало похожи на женщин, но так сильно напоминают человека. В них, мне кажется, нельзя влюбиться, но любить их можно вечно.

Их сила начинается тогда, когда у мужчин иссякает мужество. Как, должно быть, трудно быть такой женщиной и идти таким путем! Как, должно быть, надо в себе много иметь, чтобы быть сестрой милосердия в 1-м Кубанском походе! Их дело — двойное, подвиг тоже — вдвойне, а жертвенность бесконечна, тогда как сами они, хрупкие тонкие женщины, мало знакомые с трудом…

Когда все идут, они тоже идут, на ходу перевязывая и кормя свою «побитую армаду»… Когда все спят, они караулят сон, топят печи и варят чай, чтобы напоить температурных. Когда они сами спят — неизвестно, но что они не спят — это известно.

Опять русская женщина впереди самых больших народных болей и страды. Она вся живет в этой большой человеческой натуге и светлеет в ней челом Богородицы. И она не считает, как мужчина, всё это сверхделом, а обычным женским, само собой понимающимся и разумеющимся делом.

Из книги воспоминаний Ивана Эйхенбаума (1893–1982) «Сражатели. Записки пехотного офицера». Автор — капитан Русской армии, участник похода в 3-й роте Офицерского полка.

ЕДИНСТВЕННОЕ УБЕЖИЩЕ

20 марта 1918 года. Станица Некрасовская

Весь день рвутся над станицей снаряды, летящие с юга из-за реки, весь день слышен орудийный гул с севера, со стороны Усть-Лабы, против которой стояли в арьергарде корниловцы. Посреди большой площади высокая каменная церковь; её колокольня возвышается над всем низким южным берегом на много верст; по ней направляют огонь. На площади, по квадратному фасу которой расположены штаб, квартиры Корнилова и других генералов — такой порядок заведен всегда — с глухим воем рвутся гранаты. Обоз, запрудивший было всю площадь, понемногу расползся по всей станице; осталось лишь несколько распряженных повозок с торчащими вверх оглоблями. Площадь пустынна, изредка лишь пробежит, пугливо озираясь, превозмогая страх, кто-нибудь из станичных жителей в церковь. Идет вечерня. В храме, кроме некрасовцев — наши добровольцы, раненые — на костылях, с повязками. В полумраке слабо мерцают свечки перед ликами скорбными и суровыми. И когда за стеною раздастся резкий удар, а по куполу застучит, словно от крупного града, глуше звучат возгласы из алтаря, ниже склоняются головы молящихся. Из темного угла послышался гулко и явственно чей-то голос:

— Господи, прости!

Не жалоба, не прошение, а покаяние. Не так ли в сознании широких слоев русского народа все ужасы лихолетья приняты, как возмездие за грехи мирские, грехи вселенские, которые ниспослал «Бог — грозный судия, довлеющий во гневе»… И чудится, как вместе с дымом кадильным из сотни сердец возносятся «горе» моления такие страстные и мучительные… О ком? О себе, о нас, о тех, кто за рекой? Ведь и о них, вероятно, кто-нибудь молится…

Храм — единственное убежище, куда не вторгнулось еще звериное начало. Завтра придут «они», убьют священника [Георгия Руткевича] и надругаются над храмом.

Из книги Антона Деникина (1872–1947) «Очерки русской смуты». Автор — командующий Добровольческой армией, главнокомандующий Вооруженными силами Юга России.

ПАСХА

21 апреля 1918 года. Станица Егорлыкская

Этот переход был очень легкий. Во-первых, мы шли на Дон, а во-вторых, мы торопились к заутрене. Наступала темнота, появилась ущербленная луна в облаках. Спичек не было, и мы курили по очереди, так чтобы можно было зажигатьпапиросу от последнего. Как берегли мы этот священный огонь.

И вот в темноте к нам вышли мельницы, предвестие жилья. Все заторопились, лошади прибавили хода. Замелькали хаты. Лихорадочно мы стали разыскивать квартирьеров, и всех потянуло к церкви. Она уже была ярко освещена. Светлая заутреня уже шла. Кое-как привязав к плетню указанного дома лошадь, распустив ей подпругу, я побежал в церковь. Она была полна народу. В ней было жарко от людей и свечей. Пот лил градом. Но какое наслаждение было услышать наше великое «Христос воскресе».

Я смотрел на серьезные, точно испуганные лица казаков, на своих друзей, и слезы радости, слезы воскресения так и бежали из глаз. «Христос воскресе», — говорит батюшка. «Воистину воскресе», — гулом идет к нему ответ, и слышу я его сейчас и вижу эти одухотворенные простые лица, освещенные свечами, и чувствую ту радость, удивительную, великую, которая, как ураганом, увлекла меня к счастью.

Да, воскрес Христос, и мы воскреснем, воскресли уже, и пение песни, как будто заунывное и вместе с тем волшебное по силе, надежде и ясности спасения, сжимает так радостно сердце, что свечка дрожит в руке и слезы в глазах отражают бесчисленные огни свечей и страшная лихорадочная радость горит в сердце, в голове.

Генерал Алексеев христосуется со священником, за ним Деникин. Нет сил терпеть. Хочется плакать, не зная отчего, и я выхожу, мимо тех же бородатых, с исступленно-вдохновенным лицом казаков, из церкви…

Из книги воспоминаний Бориса Суворина (1879–1940) «За Родиной». Автор — писатель, издатель, журналист, редактор «Полевого Листка Добровольческой Армии».

ВЕРА И ЛИХАЯ УДАЛЬ

22 апреля 1918 года. Гуляй-Борисовка

Еще не доезжая до церкви, мы увидели море огня от свечей в ней и в окружности, пели «Христос воскресе!» Нашу повозку остановили около церкви. Казаки и казачки быстро разгрузили нас двоих, а третьего подняли мертвым, умер он в первый день Великого Праздника, когда поется победный гимн: «Смертию смерть поправ». Разместили нас хорошо, похристосовались и накормили. Настроение было смешанное, радостное от встречи Праздника Святой Пасхи и избавления от непосредственной угрозы смерти, и в то же время и грустное от смерти доблестного однополчанина.

По записям тех дней, Корниловский Ударный полк встретил день Святой Пасхи в Гуляй-Борисовке в исключительной обстановке радости, бодрости и веры в скорое избавление от проклятого большевизма. Такая вера и лихая удаль могут быть только в строевой части полка, где павшего в бою однополчанина провожают к могиле под траурный марш, а после того, как дали салют в его честь, обратно идут под бравурно-боевой. Армия, как и время, не стоит на месте, она совершенствуется и несет свою жизнь на алтарь спасения Отечества, заменяя павших здоровыми.

Из книги Михаила Левитова (1893–1982) «Материалы для истории Корниловского Ударного полка». Автор — рядовой, а затем фельдфебель в 1-й офицерской роте Корниловского полка, военный историк.