Диакон Василий, немецкий ученый
— Я очень долго ждал. Вначале я думал: православие — это, конечно, хорошо, но это конфессия русских и греков. К тому же у меня была ответственность: я был профессором на лютеранском факультете и не хотел прекращать преподавание. Решил подождать до пенсии. На пенсии снова пришлось подождать — я был руководителем диссертаций, и если бы я тогда принял православие, это было бы не очень хорошо для тех, у кого я был научным руководителем. Потом, когда я уже твердо решил, моя жена, которая тоже давно думала об этом, всё никак не могла решиться. Она не говорит по-русски, Литургию знает, Всенощная для нее уже сложнее. Службы Страстной седмицы и Пасхальная переведены на немецкий язык, она ориентируется, но ей всё равно трудно. И когда я уже принял православие, она решила не принимать. Целый год мы спорили, я узнал, что такое жить в межконфессиональном браке (смеется). Потом она сказала: «Я поняла, что на вашем богослужении чувствую себя дома», и тоже приняла православие. Колебания моей жены — единственное, что меня печалило, а так переход в православие был полон радости. В человеческом плане у меня не было никаких иллюзий, я понимал, что среди православных, в том числе среди священников, есть люди сложные. Меня трудно разочаровать, поэтому я никогда не сожалел.
— На презентации прозвучал вопрос о христианской антропологии, о том, что вопрос семьи как малой Церкви только обозначен в православном богословии, но не прояснен. Действительно ли вопрос семейных отношений в православном богословии необходимо пересмотреть?
— Если вы занимаетесь той или иной темой серьезно, вы всегда что-то меняете. Так что — да, я за изменения, одной систематизацией тут не ограничиться. Но наивно думать, что один человек что-нибудь напишет — и раз, всё изменится. Это вопрос не одного дня, процесс займет многие десятилетия.
— Какие еще темы, на ваш взгляд, недостаточно прояснены в православном богословии?
— Вопрос сотериологии, учение о спасении. Протоиерей Александр Шмеман называл христианство «религией спасения». На иконах Воскресения Христова, иначе называемых Сошествие во ад, ясно прочитывается мысль, что сошествие Христа во ад есть спасение человека. Но православное учение о сотериологии только складывается — в частности, в Русской Церкви на рубеже XIX–XX веков появляются новые богословские построения. Но, как и прежде, остается некий разрыв между суждениями, что, с одной стороны, спасение возможно только Богу, а с другой — что большая мера ответственности принадлежит и человеку. Если называть конкретные имена — Михаил Тареев был способным богословом, но основной недостаток его положений — они мало увязаны с Крестом и Вознесением, с богослужением, с Таинствами. Будущий Патриарх Сергий (Страгородский), еще в бытность свою архимандритом, внес значительный вклад в учение о спасении. Он настаивал на примирении человека с Богом, на том, что спасение — это переход человека «от греха и себялюбия в царство добра и любви». Но его учению также свойственна некоторая ограниченность, чрезмерная ориентация на аскетическое святоотеческое богословие, в ней мало обращения на богослужение. Греческий богослов Христос Яннарас, который трактует грехопадение как потерю человеком способности к богообщению, главным условием спасения также называет восстановление общения с Богом, но он как-то упускает в своих построениях Крест и Воскресение, а если они не имеют значения, тогда с учением что-то не в порядке. Я считаю, что для прояснения многих моментов нужно прежде всего ориентироваться на богослужение.
— Нравится ли вам в Санкт-Петербурге? Часто ли здесь бываете?
— Да, я люблю бывать здесь, хотя чаще бываю в Москве: у меня там больше знакомых, с Москвой я связан по работе — я ведь почетный профессор Московской духовной академии. На вопрос: «Что вы больше любите, Москву или Санкт-Петербург?», я бы ответил: «Если Москва — включая Сергиев Посад, предпочитаю Москву» (смеется). В остальном Санкт-Петербург мне ближе. Раньше я думал, что это западный город, но это не так. Здесь очень много русского, типично русского.