Да судимы будете
Справка
Выставка «Да судимы будете», в рамках которой демонстрируется видеоверсия реконструкции, гастролирует по региональным музеям Новгородской области. Планируется, что в будущем удастся организовать её в Санкт-Петербурге и городах Ленинградской области. Подробности: vk.com/novgorod1947ОККУПАЦИЯ, СОПРОТИВЛЕНИЕ, ВОЗМЕЗДИЕ
— Дмитрий, вы ведь не театральный деятель, вы историк. У меня в руках книга «Нацистский режим на Северо-Западе России». Она вышла в Санкт-Петербурге, в ней три части и помимо вас еще два автора. Кто за что отвечал?
— Мы попытались сделать комплексное исследование, получилось три тематических раздела: оккупация Северо-Запада России, сопротивление оккупантам и возмездие за преступления, совершенные оккупантами. Профессор Борис Ковалёв уже давно, лет, наверное, тридцать, исследует тему оккупации. Я считаю, что он самый большой специалист по коллаборационизму у нас в стране. Профессор Сергей Кулик написал докторскую диссертацию, долгое время исследует партизанское движение и подполье на Северо-Западе. Я несколько лет занимаюсь темой судов над военными преступниками. Эта книга — уникальное исследование: мало кто рассматривал оккупацию в комплексе.
— Как в книге освещается церковная тематика?
— Она присутствует в каждом разделе. Идет речь о положении Церкви на оккупированной территории, в частности, о Псковской православной миссии. Рассказывается о священниках, таких как отец Феодор Пузанов, которые пошли в партизанское движение. В моей части говорится о священниках, в качестве свидетелей выступавших на судах.
О МЕРАХ НАКАЗАНИЯ
— Какие суды прошли на Северо-Западе?
— Больших открытых судов у нас было три: в Ленинграде (декабрь 1945 года — январь 1946 года), в Великих Луках (февраль 1946 года) и в Новгороде (декабрь 1947 года). Эти процессы покрывали преступления на территории больших регионов: Ленинградской, Новгородской, Псковской, Великолукской (она существовала в 1944–1957 годах) и, частично, Тверской областей. Преступления, рассматриваемые на них, часто имели один и тот же почерк. Очень часто также фигурировали одни и те же имена. Кроме того, тема преступлений на Северо-Западе звучала на Нюрнбергском процессе и на более мелких процессах. Потому что по мере освобождения территорий вылавливали коллаборантов и каких-то мелких сошек из числа нацистов. Их часто судили на так называемых народных судах. Например, Струго-Красненский народный суд в ноябре и декабре 1943 года провел 16 показательных процессов. Кстати, в состав этого суда входил священник Григорий, воевавший перед тем в партизанском отряде. Конечно, подобные процессы были плохо организованы, на них отсутствовали адвокаты. В партизанских отрядах тоже действовали свои суды: над мародерами, над изменниками, над шпионами. Просто мы о них ничего не знаем, поскольку они не документировались подробно, велись без привлечения прессы, без соблюдения процессуальных норм.
— Как бы вы оценили большие процессы с точки зрения юридической организации? Насколько они были объективными? Насколько взвешенными?
— Об этом любят спорить немецкие историки с российскими. Скажу так: по нормам того времени — а это еще происходило по Уголовно-Процессуальному кодексу в редакции 1926 года и по указу от 19 апреля 1943 года «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев… и для их пособников» — всё соответствовало букве закона. Соблюдалась вся необходимая цепь действий: очные ставки, корпус доказательств, допросы, передопросы со стороны прокуратуры, работаадвокатов. Другое дело, что, конечно, адвокаты не усердствовали, и характер приговора — обвинительный — был известен заранее. Случались, однако, некоторые исключения. Например, по итогам Ленинградского суда не всех казнили. Тамбыла градация: кто-то получил 20 лет, кто-то 15. Работа адвокатов также заключалась в том, чтобы найти какие-то аргументы даже в таких условиях.
ОБВИНЯЕМЫЕ И СВИДЕТЕЛИ
— Кто были подсудимые на этих процессах?
— После 1943 года, когда в Краснодаре прошел первый процесс над коллаборационистами в мире (и еще в Харькове осудили шофера Буланова), больше у нас не рассматривали дела о пособничестве в открытом режиме, только в закрытом. Вплоть до конца 1950-х годов. Иначе говоря, в послевоенное время всё, что громко выносилось на публику, касалось именно немецких военных преступников.
— Чем это было обусловлено?
— Можно строить разные гипотезы. Думаю, во-первых, предательство было достаточно массовым — и не хотели этого демонстрировать. По данным профессора А.Е. Епифанова, на протяжении послевоенного периода было осуждено примерно 24 тысячи иностранных военных преступников, а коллаборационистов — около 80 тысяч. То есть соотношение где-то 1:3. Во-вторых, власти не желали объяснять публично мотивацию коллаборационистов, причины, заставившие их стать предателями. Кстати, органы не рекомендовали карать публично прибалтийских жителей, потому что советская власть только утверждалась на этих территориях и старалась не привлекать к себе дополнительной ненависти. Так что акцент был именно на немецких военных преступниках. Прошло мимо внимания пропаганды и то, что, например, в Чернигове открыто судили венгерских военных преступников в 1947 году, а в Кишинёве — румынских.
— Преступления какого рода рассматривались?
— Указ от 19 апреля 1943 года предполагает достаточно широкую трактовку. Убийства, изуверства, пытки, изнасилования. Под приказ подпадало и преступное бездействие. Например, какой-нибудь комендант лагеря ничего не делал для того, чтобы накормить людей и обеспечить им тепло, и вследствие этого люди — мирные советские жители и советские военнопленные — умирали.
— Что-нибудь говорилось о преступлениях против культурных ценностей, против храмов в том числе?
— Да. Осуждались не только преступления против людей, но и разграбление, расхищение, уничтожение народного хозяйства и, в том числе, культурных ценностей. Поэтому непременно на каждом открытом суде среди обвинений в убийствах были и обвинения в уничтожении зданий, коммуникаций, сожжении деревень и разрушении храмов.
— Много эпизодов с разрушениями церквей фигурирует в процессах?
— Много. Потому что сам по себе храм рассматривался нацистами довольно утилитарно: как помещение, где можно организовать конюшню или перевалочный лагерь. Там костры разводились, например. Кроме того, высокие колокольни или главки церквей давали возможность контролировать высоты. Естественно, нацисты не заботились о том, как это будет сохраняться, о том, что там находится внутри. Использовали часто иконы как доски для тира. Или, допустим, на фресках в новгородских храмах сохранились ругательства и всякие непристойные картинки, нарисованные испанскими солдатами. Эта тема, кстати, мало изучается. И конечно, солдаты пытались стащить всё ценное «на память» или для своих хозяйственных нужд. Найти удавалось не многих, но уж если удавалось, то это входило в обвинительное заключение.
— А испанцев не судили?
— К сожалению, нет. Хотя под Ленинградом стояла известная «голубая» дивизия, которую изучает сейчас Борис Ковалёв. Он как раз столкнулся с тем, что, несмотря на фиксацию преступлений, наличие воспоминаний о них, никто изиспанцев публичную ответственность не понес. Да, каких-то испанцев схватили, они в Боровичском лагере сидели и в Вологодском лагере, но это были очень мелкие чины. Основные виновники отбыли на родину, увозя вагоны награбленного имущества. Например, с купола Святой Софии был снят крест и утащен в Испанию. Его вернули только в начале 2000-х годов, после долгих переговоров. У нас сейчас в Софийском соборе два креста: один — сделанный из-за отсутствия настоящего, и второй, который вернули.
— Давайте сформулируем, для чего советской власти было важно, чтобы священники присутствовали на этих процессах.
— Как вы знаете, с 1943 года начинается некоторое потепление в отношениях государства и Церкви. Почему оно произошло? По множеству причин, но в том числе потому, что люди хранили православную веру и обращались в эту тяжелую годину именно к священникам. Советская власть понимала, что либо она будет использовать Церковь в пропагандистских целях, либо немцы. Священники, повторюсь, действительно имели моральный авторитет у людей. И поэтому их стали включать в чрезвычайные государственные комиссии по районам, по областям для расследований нацистских преступлений. Они выезжали на места сразу после освобождения. Своими глазами они видели руины, массовые захоронения, оскверненные храмы. И подписывали акты о преступлениях. Например, протоиерей Николай Ломакин как благочинный ленинградских храмов подписал очень много таких заключений. Кроме того, именно священники обладали необходимыми культурологическими знаниями, могли оценить степень нанесенного ущерба. Вообще в чрезвычайные государственные комиссии власть изначально не хотела включать большое количество представителей спецслужб или чиновников. Именно из-за того, что народ доверял им меньше, чем писателям, журналистам, священникам. И еще: важно было зафиксировать преступления не только для нашей страны, но и для Европы, Америки, где воспринимали клирика как более авторитетное лицо.
ПОСЛЕДНИЙ СУД
— Давайте поговорим о проекте «Да судимы будете». Как он появился? Кто автор идеи? Вы?
— Нет, я занимаюсь именно научными изысканиями, изучая эти судебные процессы на протяжении нескольких лет. У нас в Новгороде есть замечательный режиссер, заслуженный артист Российской Федерации Даниил Донченко, который ставит массовые сценические мероприятия. У него был проект «Театральное вече», который он ставил в кремле. Или «Сказы мальчика Онфима», спектакль по берестяным грамотам. Однажды он познакомился с материалами новгородского суда и, как он говорил, у него волосы на голове зашевелились. Даниил решил донести это до людей в форме сценической реконструкции. Научные статьи мало кто читает, а спектакль обязательно посмотрит много людей. Сначала он мнепредложил написать сценарий на основании документов. Но я в театре не разбираюсь. И мы решили взять в соавторы кандидата филологических наук Сергея Козлова, у которого есть и театральное образование.
— В чем заключается проект?
— Это сценическая реконструкция последнего в России открытого суда над немецкими военными преступниками. Суд в Новгороде был последним, после этого в открытой форме у нас немецких военных преступников больше не судили (и это был предпоследний такой суд в Советском Союзе: Гомельский закончился на два дня позже). И об этом последнем суде мало знают. Поэтому нам важно было повторить его в том же самом зале, спустя 70 лет, с участием тех же самых очевидцев, которые бы сидели на тех же местах. В нашей постановке участвовало двое очевидцев, которым сейчас по 90 лет. Другими словами, реконструкция касается не только сцены, но и зала, чтобы каждый участник мог почувствовать себя зрителем того времени, 1947 года. Конечно, сам суд длился 11 дней — и всё это в час и сорок шесть минут уложить было крайне тяжело. Но мы соблюли всю логику процесса: чтение обвинительного заключения, прения сторон, показания свидетелей и экспертов, приговор. Просто это сделано мазками, с охватом лишь ключевых эпизодов. Центральное место занимает рассказ об уничтожении купола Софийского собора, других храмов Новгорода, который присутствует в показаниях протоиерея Николая Ломакина.
— Сколько уже было показов?
— Четыре. Первые два проказа прошли день в день с приговором. Спустя 70 лет. Третий — в день освобождения Новгорода от нацистской оккупации 20 января. И четвертый — 24 марта — для молодежи из новгородских районов, пострадавших от оккупации.
ЭКСПЕРТ В СВЯЩЕННОМ САНЕ
— Чем интересна фигура Николая Ломакина?
— Это герой блокады. Один из первых (и вообще немногих) священников, что были награждены советскими правительственными наградами. Всю блокаду он был со своими прихожанами в Князь-Владимирском соборе. Отец Николай жертвовал последние средства, даже крест один отдал для фонда обороны. Его сын воевал на фронте, прошел путь от лейтенанта до гвардии майора, имел боевые награды. Его родственник — знаменитый маршал Фёдор Толбухин. С момента освобождения территории Ленинградской области, то есть с зимы 1943–1944 года, Ломакин активно выезжал на места, фиксировал свои наблюдения в актах о разрушении храмов, о пытках и убийствах прихожан. Эти акты и записки легли в основу его выступления на Нюрнбергском процессе и на суде в Новгороде. Сохранились документы — они опубликованы у замечательного исследователя Никиты Ломагина, — о том, как спецслужбы отбирали протоиерея Николая Ломакина для поездки в Нюрнберг. Было ведь три кандидата.
— А кто два другие?
— Искусствовед Юрий Дмитриев и писатель Илья Груздев. Показания искусствоведа использовали, а сам он не поехал, насколько я помню. Груздева же забраковали за «слабоволие», то есть он не мог настоять на своем мнении.
— Ненадежный товарищ.
— Да. А Ломакина спецслужбы отмечали как высококультурного, интеллигентного, отлично знающего материал: он был на местах, это тоже было важно, — и способного себя достойно вести за границей.
— А кто исполняет его роль в вашем проекте?
— Наша команда — 60 человек, на сцене — 47. У нас принцип подбора исполнителей был такой: а) умение публично выступать, б) личная заинтересованность в этой истории, в этом тексте, и в) внешняя схожесть.
— Тяжело найти…
— Да. К тому же — в небольшом Новгороде, 200 тысяч населения. Но мы отыскали человека, который имел публичный опыт, хорошо разбирался в храмах и внешне был похож на протоиерея Николая Ломакина. Это Дмитрий Большаков, экскурсовод Новгородского музея-заповедника, который регулярно водит людей по тем самым храмам и рассказывает про их судьбы. Поэтому когда он повторял речь Ломакина, чувствовалась искренность.
— Новгородская епархия вас поддерживала как-то?
— Да, всё шло в контакте с ней. И на премьерном показе присутствовала делегация Новгородской епархии, возглавляемая епископом Юрьевским Арсением. Как я слышал, представители епархии дали нашему проекту высокую оценку. Изначально мы сомневались, уместно ли выводить на сцену фигуру священника, то есть актера в священническом облачении. Но нас поддержали и сказали, что подобный проект нужен и важен.
ВЫСТАВОЧНЫЕ ПЛАНЫ
— Какие сейчас перспективы у проекта? Есть ли видеоверсия?
— Да, есть. И у нас помимо сценической реконструкции самого процесса была реконструирована судебная выставка 1947 года, которую организовали перед залом суда, с фотографиями преступлений и самих преступников. Есть у нас старый проектор — «начинка» современная, а корпус старый — своеобразный муляж. Мы можем показывать видеоверсию так, как показывали подобные кинохроники зрителям в то время. Перед каждым судом в городских кинотеатрах демонстрировались короткие материалы, 10–15 минут, о разрушениях городов и преступлениях нацистов. В Ленинграде даже на самом суде показывали кинохронику. По нашему плану, к 9 Мая это должно быть реализовано. Выставка вместе с видеоверсией реконструкции поедет по районам Новгородской области. Ведутся переговоры с Петербургом, Выборгом, Гатчиной. Для районов это очень важно, особенно для тех, что пострадали от оккупации, тех, где совершались преступления, рассматривавшиеся на этом суде.
— А в чем сложность организации показа?
— Помимо фотографий есть еще экспонаты — те самые портсигары, пепельницы, умывальники и тазы, сделанные из покрытия куполов Софийского собора. Они фигурировали на той выставке в 1947 году, фигурировали на суде как улики. Вот этот умывальник генерал Герцог, подсудимый, дарил своим офицерам, убывающим в Германию. Вот тазик, сделанный из покрытия купола. Эти артефакты нуждаются в специальной охране, в сигнализации. В районах области это могут обеспечить филиалы Новгородского музея-заповедника на своих площадках. А экспозиция на других площадках зависит от их технических возможностей и, кроме того, требует согласования с музеем-заповедником.
— Всё же хотелось бы увидеть выставку и в Санкт-Петербурге!
— Конечно, ведь для Санкт-Петербурга этот суд тоже имеет особое значение, потому что весь состав суда был из Ленинграда и Ленинградского военного округа. Председательствующим на Новгородском процессе был генерал-майор Иван Исаенков, председательствующий и на Ленинградском процессе. Адвокаты — тоже из Ленинграда. Приехала специальная ленинградская делегация общественников и журналистов, которые писали о суде в «Ленинградской правде», «Смене» и так далее. Еще важнее то, что на Новгородском процессе осудили генерала Герцога — насколько мне известно, единственного, кого осудили именно за блокаду. Прямо в его приговоре говорится: «Войска подсудимого ГЕРЦОГА принимали участие в блокаде г. Ленинграда. Блокада города сопровождалась систематическими артобстрелами и бомбардировкой с воздуха, в результате чего гибло много населения и разрушались жизненно-важные предприятия, жилища и исторические памятники». Важно, чтобы о преступлениях и воздаянии за них помнили в городе-герое.