Чем живет русская Финляндия?
Взгляд из мышиной норы
— Виталий, как ты очутился в Приладожье?
— Тут было несколько аспектов. Во-первых, житейско-бытовой: у меня была сезонная работа, поэтому полгода я пахал, а полгода, как и положено медведю, должен был лежать в берлоге, и здесь было ближе к монастырю. Во-вторых, эстетический момент: ландшафт как-то радовал глаз. После знакомства с Валаамом я вышел на берег в Сортавале, которая была не такой суетной, как сейчас, и понял, что хочу остаться. В Петербурге у меня была комната, доставшаяся в наследство от отца: её я и «переформатировал» в квартиру в старом финском доме.
— Ты работал на Валааме?
— Да, в девяностые в Петербурге я торговал сувенирами собственного изготовления: коммерческими акварелями и незамысловатыми изделиями декоративно-прикладного искусства. Бизнес был непростой: торговля шла за валюту, и нужно было договариваться и с милицией, и с рэкетом. Знакомые мне подсказали, что до Валаама ни рэкет, ни коррупция еще не дошли, и я некоторое время совершенно спокойно там торговал своими изделиями. Спустя какое-то время я стал сотрудником Паломнической службы Валаамского монастыря, работал экскурсоводом, даже занимался художественным оформлением базового путеводителя по монастырю, который написала моя коллега, методист паломнической службы Ирина Матвеева. Сейчас работаю на административно-снабженческой должности.
— Верующим стал там?
— Библию я читал и раньше, но, по сути, был образованным агностиком. Есть такая фраза: «Мы знаем, что Бог есть, а живем так, как будто его нет». Это было про меня. Когда приехал на Валаам, то смог восстановить подорванное коммерцией духовное и физическое здоровье, и так постепенно пришел к вере.
— Как получилось, что ты стал краеведом, у тебя же художественное образование?
— Да, я закончил графический факультет Педагогического института. Туда шли те, кому не удалось поступить в более престижные художественные вузы. А краеведом стал по необходимости: квартиру я купил в деревянном доме Йохана Леандера: дом был построен в 1890 году, к проекту приложил руку великий финский (а потом и американский) архитектор Элиэль Сааринен. Я озадачился вопросом о том, как же его сохранить. Вышел на музейных работников, мы тщетно пытались найти помощь у государства, но получили лишь множество отписок.
Тогда вместе с Игорем Борисовым, сотрудником музея Северного Приладожья, мы рассудили так: раз сохранять историческое наследие физически невозможно, мы будем сохранять его в бумажном виде. И стали издавать журнал «Сердоболь», но поскольку Сортавала — город очень маленький, то наш журнал стал не только историко-краеведческим, но и литературно-художественным. В истории, я, конечно, дилетант, но в хорошем смысле этого слова. Поскольку помощников у меня нет, то я и редактор, и издатель, и исследователь, ведь за некоторыми материалами приходится ехать в архивы в Петрозаводск. Как говорил Лев Гумилев, есть разные взгляды на историю: с высоты птичьего полета, с холма и из мышиной норы. Так вот краеведение — это взгляд на историю из мышиной норы.
— Ты издаешь альманах на личные средства, верно я понимаю? То есть это, в хорошем смысле, гражданский подвиг?
— Да, это некоммерческий проект. Надо сказать, что я уже который год живу на грани разорения. В том, что я еще не банкрот, можно усмотреть Божественный Промысл, а можно сказать по-другому: так, увы, живет бóльшая часть населения России, в таком подвижничестве.
Валаам под красным флагом
— «Сердоболь» известен не только в Карелии, но и в Петербурге, скажем так, в узких кругах, где его называют «городской журнал российского значения». Видно, что есть особое притяжение этого региона. В чем причина? Относительно сохранившееся финское наследие?
— Я бы сказал, что сейчас в целом реанимировался интерес к локальной истории, особенно после перекосов перестройки. В советское время историческое знание разумно дозировалось, да и регион был закрытым, существовал запрет на разработку многих тем, особенно связанных с финским периодом. А потом пришла перестроечная пропаганда, которая принесла в общественное сознание много мусора. Насколько могу судить, сейчас новая, совершенно иная волна интереса к истории: открылись архивы, появились взвешенные исследования, начали проводиться различные фестивали, например «Цифровая история». Всё это позволяет лучше разобраться в прошлом, демифологизировать его. Да и для сортавальцев наш журнал — источник знаний о своей малой родине.
— Ты сам участвовал в этом деле, развенчав миф о валаамском Доме для инвалидов.
— Это глубоко личная история. Работая на Валааме, я видел, как этот миф создавался. Так, например, книгу «Валаамские тетради» написал мой коллега, экскурсовод Кузнецов — сам по себе прекрасный рассказчик, актер по образованию, но большой любитель баек. Миф звучал так: на Валааме был концлагерь для инвалидов войны. Мол, в одну ночь с улиц Москвы и Ленинграда исчезли все инвалиды: их свезли в бывший монастырь, чтобы «убрать с глаз долой». Я не был первым, кто освещал этот вопрос: Виталий Семенов, специалист по генеалогии, впервые опубликовал материалы, которые показывали, что никакого «концлагеря» на Валааме не было. Давайте просто включим критическое мышление. Да, на Валааме был Дом инвалидов: по документам пятидесятых годов, численность постояльцев достигала 1000 человек, но это намного меньше, чем было инвалидов в послевоенном Ленинграде. Валаамский дом инвалидов формировался из малочисленных карельских домов инвалидов.
— Я правильно понимаю, что туристы, приезжавшие на Валаам в советское время, видели постояльцев дома инвалидов?
— Конечно видели. Никаких ограничений по передвижению по острову у инвалидов не было: кто-то из инвалидов попрошайничал, чтобы купить выпивку и сигареты, многие торговали самодельными фотографиями. Кстати, нищенство в послевоенное время было проблемой государственного масштаба: существует специальное постановление МВД относительно этой проблемы. Дом инвалидов существовал 34 года, с 1950 по 1984 год. На самом деле, я думаю, советская власть поступала по-христиански, заботясь об этих людях. Для многих пребывание здесь было спасением от нищенства.
— «Советскому Валааму» ты посвятил отдельный выпуск альманаха.
— Он называется «Валаам под красным флагом». И я очень горжусь темами, которые мы осветили впервые: это не только дом инвалидов, но и возрождение монастыря (оно началось еще в советское время), и материалы о рядовых жителях поселка. Но это не единственный выпуск альманаха, посвященный Валааму. Был и еще один: мы писали о Валааме как о месте ссылки, причем именно церковных интеллектуалов. Например, об архимандрите Иакинфе (Бичурине) — выдающемся синологе XIX века, который составил первый русско-китайский словарь, или о неординарном богослове Серебряного века архимандрите Михаиле (Семёнове). Отдельный материал мы посвятили валаамскому периоду в творчестве финской художницы Марты Венделин — создательницы рождественского гномика Тонту, известного по всей Скандинавии.
— Будучи церковным человеком, ты ратовал за спасение памятника Ленину на Валааме...
— Самокритично подчеркну, что, хотя целиком разделяю православный Символ Веры, не могу считать себя в полной мере церковным человеком. А история с памятником для меня удивительна тем, как журнальный материал о далеком прошлом воплотился в современности. Для номера о Валааме я брал интервью у председателя поселкового совета. Удивительная женщина, которая по собственной инициативе, а не по указанию сверху, установила на Валааме памятник Ильичу. Она так рассказала о своей инициативе: «хотела, чтобы всё было как у людей: магазин, клумба, Ильич». Поехала в Ленинград на комбинат железобетонных изделий, где выбрала эконом-вариант бюста Ильича. Он очень душевно стоял в сквере, где гуляли и иногда выпивали трудящиеся. Меня эта история с памятником сильно позабавила, и я её включил в журнал. На презентацию номера, ёрничая, позвал местных коммунистов и мужика с гармошкой. Он стал играть «Интернационал», и все стали подпевать: не только коммунисты, но и работники музея, что меня насторожило. Но я пошел дальше и в шутку сказал, что близится 140-летие вождя, а где-то на Валааме валяется его бесхозный бюст, тогда как в городе пустует постамент на улице Ленина (там раньше была советская парковая скульптура «Женщина с ребенком»). Не спасти ли Ильича? Удивительно, но на следующий день коммунисты объявили сбор денег на транспортировку бюста. Оказалось, однако, что памятник был сильно изуродован и слишком тяжел. Нашли другой бюст: в Сортавале был военный госпиталь, который закрылся при министре Сердюкове. Оттуда и взяли Ленина. Я всё это делал исключительно из стёба, а жизнь внесла свои коррективы. В 2010 году в мире открылось всего два памятника Ленину: один — у нас, а другой — во французском городе Монпелье, но с совершенно иными, коммерческими целями. Хотя мэр города и социалист, он не скрывал, что хотел повысить туристическую привлекательность города, поместив Ленина в полный рост на аллее знаменитостей.
В поисках идентичности
— Этим летом, к годовщине окончания Зимней войны, «Настоящее время.DOC» (youtube-подразделение «Радио Свободы» и «Голоса Америки») выпустило резонансный фильм о Приладожье. В нем утверждается, что у этой территории нет своей идентичности, что она так и осталась «бесхозной зоной отчуждения»: «финское прошлое выхолощено, советское прошлое не состоялось, а российское настоящее еще не сформировалось, и неясно пока, сформируется ли вообще». Ты с этим согласен?
— Надо понимать, что этот фильм идеологизирован в духе «чужое забрали, и сохранить не смогли», и этот посыл повторяется в нем, как мелодия шарманки. Конечно, это пограничная территория: одни приходили, другие уходили, происходило взаимопроникновение культур. Брать что-то вне контекста неверно, а в фильме исторического контекста нет. Так сложилось, что Сортавала достигла наибольшего расцвета в 1920–30-е годы, в составе независимой Финляндии. Однако то же самое можно сказать и о советском периоде: период с пятидесятых по семидесятые годы был временем культурного и промышленного расцвета, и об этом тоже следует помнить. Взять тот же Валаам, который из Дома инвалидов превратился в музей-заповедник. В восьмидесятые годы для гостей острова планировали даже построить канатную дорогу длиной 7 км, соединяющую Монастырскую и Никоновскую бухты: сейчас переброской паломников занимается «Метеор».
При этом финская составляющая отнюдь не нивелировалась, а при Сталине даже насаждалась. Я не говорю о красных финнах, у которых была здесь целая диаспора и даже свой хор в Сортавале. Но, например, деятельность Тойво Хаккарайнена — секретаря Сортавальского отделения ВООПИиК — можно назвать культуртрегерством: он занимался организацией жизни финской общины (вплоть до вопроса о снабжении населения дефицитным кофе, который финны традиционно пили) и распространением знаний о регионе за его пределами.
Безусловно, для Финляндии, недавно обретшей свободу, потеря этой территории была огромной трагедией. Но в этой трагедии виноваты не люди, а амбициозные политики. В своих воспоминаниях Маннергейм пишет, что на условия, выдвинутые Советским Союзом, надо было идти: это позволило бы избежать потерь. В советское время всеми силами старались советско-финский конфликт «заретушировать», и в итоге это создало в нашей исторической памяти лакуну, которая теперь заполняется псевдоисторическими мифами. Я приобрел оцифрованные съемки Сортавалы советского периода, и среди них был сюжет о прибытии финского поезда. Впервые после долгого времени в Сортавалу приезжают финны… этакая ностальгическая поездка. И там показана фигура солдата-пограничника, а голос диктора за кадром примерно так говорит: «Еще недавно его рука лежала на прикладе автомата, а теперь остался только след от выломанного автомата ППШ, а на его место вставлен гипсовый букет роз...» Просто апофеоз пораженчества!
— Как ты относишься к захлестнувшей регион волне туристов?
— Мы уже переживали особый интерес к региону, когда в Приладожье после открытия границ стали приезжать пожилые финны, которые еще детьми покинули свои хутора, чтобы поностальгировать. Однако очень многие приезжали за алкоголем и в поисках дешевых удовольствий. Сегодня характер туризма другой: Карелия и Приладожье интересны с точки зрения экотуризма и финской экзотики (здесь можно «побывать за границей», не выезжая из России).
Если же говорить в целом, то отношение к туризму у меня двоякое. С одной стороны, для многих, и для меня в том числе, это источник заработка, едва ли не единственный. Однако надо понимать, что индустрия массового туризма направлена на извлечение прибыли, а не на сохранение истории. Всё губит понятие рентабельности, так как деньги порождают зачастую безвкусные проекты, направленные на получение быстрой выгоды. Вот пример: по историческим чертежам восстановили сгоревший дом первого бургомистра Сортовалы Карла Берга, однако облицовку решили сделать пластиковой: так дешевле. Казалось бы, замечательный проект превращения Рускеальского мраморного карьера в горный парк привел к тому, что в этом парке бывает просто не протолкнуться.
