Буквально и красиво
Что такое каллиграфия
— Давайте для начала определимся, что такое каллиграфия. В моем представлении это не что иное, как рисование букв. Если это так, то чем же тогда каллиграфия отличается от популярного ныне леттеринга? Может быть, это два названия одного искусства?
— С греческого «каллиграфия» переводится как «красивое письмо». Соответственно, буквы в каллиграфии пишутся, в отличие от леттеринга, где они прорисовываются. В советское время леттеринг и назывался рисованным шрифтом, просто сейчас используется английское слово.
— Как отличить письмо от прорисовки?
— Для зрителя это обычно совершенно не важно, он не углубляется в особенности техники создания букв. Важно ли нам, какой, например, кистью создавалась картина? Широкой или тонкой? Не особо. То же и с каллиграфией — зритель не обязан разбираться в технике создания букв, он смотрит только на конечную форму. А за одно движение пера получился результат, как в каллиграфии, или же за несколько, как это может быть в рисованном шрифте, или даже путем составления из разных фрагментов, как в мозаике, — для зрителя вопрос второстепенный.
— Хорошо. Зритель не обязан в этом разбираться. А как отличает прорисовку от написания профессионал? Применительно к текстам средневековой Руси можно говорить о каллиграфии или о рисовании букв? Они создавались за один штрих или за несколько?
— Если говорить о древних русских шрифтах, уставных и полууставных, буквы нередко могли создаваться с помощью параллельных штрихов. Сегодня в бытовом письме буква пишется в одно-два движения, а тогда одна буква могла быть создана и за десять штрихов, и за шестнадцать. Главное, что писец стремился воплотить в буквах идеал красоты, и неважно, сколько времени это у него могло занять. Эта техника давала возможность создавать сложную шрифтовую форму со множеством нюансов. И, кажется, она использовалась только на Руси.
— То есть русские устав и полуустав — это не каллиграфия, а прорисовка?
— Нет. Прорисовка — это много движений, иногда хаотичных, когда мы берем перо или карандаш и именно что рисуем букву — создаем форму, заполняем её. В уставных и полууставных шрифтах буквы именно написаны. В англоязычной литературе говорится так: каллиграфия — это когда один элемент буквы создается за один штрих. Перенести этот стандарт на древнерусский шрифт не всегда возможно, в уставе и полууставе штрихов может быть много, но всё же их количество строго определено. Если вы в одном слове букву М пишете за пять штрихов, то и в другом слове вы потратите на нее именно пять штрихов, и на следующей странице, и во всей книге, и в других книгах — везде.
А наряды разные
— Вы упомянули о разности стандартов для латинских и русских шрифтов.
— Да, между латинскими и кириллическим шрифтами несомненно есть разница, буквы отличаются формой и пластикой. Кириллица отличается от латиницы так же, как, например, от греческого алфавита. Пётр I своей реформой пытался подогнать кириллицу под латинский шрифт. Как бояр он переодевал из кафтанов в европейское платье, то же самое он делал и со шрифтом — он отнял у кириллицы уставное «платье» и переодел её в «платье» европейской антиквы.
— Давайте еще раз уточним, что такое устав, полуустав и европейская антиква.
— Устав и полуустав — это древние русские почерки. Первый русский почерк — устав, а полуустав появился несколько позже, в XV веке. Шрифты для первых печатных книг у нас тоже создавались на основе полууставных почерков. Устав — более статичное, более геометрическое, более торжественное письмо; полуустав более динамичен, несколько более свободен. Антиква же — это тип шрифта, который господствовал во времена Петра в Западной Европе.
— К чему привела реформа, мы приобрели или потеряли?
— Мы потеряли свою традицию. К тому моменту кириллический шрифт уже семь веков развивался в книге рукописной и полтора века в книге печатной. И Пётр оставил его исключительно за Церковью, а светские книги начали печатать новым гражданским шрифтом, который мы до сих пор и используем. То есть, с одной стороны, мы имеем разрыв с традицией, с другой — разрыв между письменной и печатной культурой. Когда мы сегодня открываем книгу, мы видим шрифт, который никак не связан с нашим бытовым письмом. Если же обратиться к латинской или греческой традициям, то в обоих случаях в основу печатных шрифтов были положены рукописные формы; если говорить конкретно о латинице, то это почерки эпохи Возрождения. До сих пор там каллиграфическая форма и форма печатная соответствуют друг другу. Естественно, сегодняшние бытовые почерки в чем-то отличаются от почерков эпохи Возрождения, но графема букв, их пластика — всё остается. У нас эта преемственность прервана. С этим связаны сложности обучения. Ребенок пишет букву одним образом, а в книге он видит другую форму. Мы сейчас древнерусские шрифты воспринимаем как нечто относящееся к совсем седой старине, хотя прошло-то всего чуть больше 300 лет с реформ Петра. Возьмите арабов или японцев, у них сохранилась собственная каллиграфическая культура, и они её используют, не стесняются. Смотрим на японский или арабский плакат, прочитать не можем, смысла не понимаем, но видим, что это нечто уникальное, национальное, отличающее культуру с такой письменностью от других культур.
— Подобная реформа происходила и в других странах с кириллическим алфавитом? В Болгарии, на Балканах?
— Все они перешли на тот же самый гражданский шрифт. У нас реформа проходила в начале XVIII века, у них — позже. В Болгарии в 70-х годах XX века предприняли попытку контрреформы — как и Пётр у нас, воспользовавшись административным ресурсом. Они добавили к некоторым своим буквам выносные элементы, приближая печатные буквы к варианту бытового письма.
Нам нужен свой Эдвард Джонстон
— В одной из своих статей вы пишете, что в Европе возрождение каллиграфии в начале XX века привело к «типографическому возрождению». Что это за явления, как они между собой связаны?
— В Англии в начале прошлого века был такой исследователь письма — Эдвард Джонстон, он открыл заново каллиграфию для европейских мастеров. К тому времени все позабыли, как писались исторические документы: с XIX века основным инструментом письма стало острое металлическое перо, а Джонстон вновь открывает широкое перо, которое использовалось ранее, показывает, как писались этим пером все ранние почерки, начинает преподавать каллиграфию, пишет об этом книгу. Кроме Джонстона в Европе возрождением каллиграфии занимались и мастера из Германии, Австрии. Одновременно с этим просыпается интерес к старой печатной традиции, на основе обращения к ренессансным образцам создаются новые шрифты.
— А те многочисленные латинские шрифты, которые мы сегодня используем в программе Word, наследуют открытиям Джонстона и его коллег?
— У всех шрифтов есть авторы, у каждого шрифта есть своя стилистика, которая соотносится с тем или иным историческим периодом, как правило. Я думаю, мы найдем среди авторов немало учеников Джонстона — если не непосредственных, то через поколение или два.
— Почему же у нас не произошло каллиграфического, а затем типографического возрождения?
— У нас были художники, которые интересовались древними шрифтами: Врубель, например, Билибин, Васнецов, но они занимались прорисовкой букв, потому что открытия широкого пера, как в Англии, у нас не произошло. То есть Васнецов и другие занимались скорее леттерингом. Хотя уверен, что не случись революции, у нас появился бы свой Джонстон. В советское же время допетровские шрифты можем было встретить лишь в исторической литературе или в детских книгах.
— Ваша выставка «Русское письмо» как раз призвана сделать в России то, что сделал в Англии Джонстон? Обратить внимание публики на самобытную рукописную традицию?
— Хотелось бы обратить внимание и простых зрителей, и графических дизайнеров на наше историческое наследие, с которым можно работать, создавая новые почерки, на основе которых, возможно, будут созданы новые печатные шрифты.
— Выставка в Петербурге пройдет…
— С 20 мая по 3 июня в Центре книги и графики на Литейном. Уже прошла в Рязани, Туле и Москве.
— Какие работы и авторы участвуют в выставке?
— Участие — по приглашению организаторов. Круг каллиграфов, которые занимаются допетровскими почерками, достаточно небольшой, а круг тех, кто делает свои экспериментальные работы на этой основе, еще уже. Мы либо специально приглашаем человека сделать работу для выставки, либо он отсылает уже готовую. Идея в том, чтобы собрать вместе мастеров, работающих со старой кириллицей, однако не ограничивающихся просто копированием, а привносящих что-то новое, творчески переосмысливающих опыт предков. Мы надеемся, что в дальнейшем к этому процессу подключатся и графические дизайнеры, и миф, что кириллица — это древность и архаика, будет развеян. Никто не воспринимает готический шрифт как что-то отжившее: вы его и в газетах можете встретить, и на майках тинейджера. Хотелось бы, чтобы полууставные и уставные шрифты, скорописные почерки также вошли в современную жизнь.
— Существует ли какой-то стандарт баланса между следованием традиции и творческим началом при отборе работ?
— Мы не берем чисто исторические копии — относимся к такому с уважением, но идея нашей выставки в другом. Не подходят и формальные геометричные работы. Например, когда художник, работая с вязью, превращает её в «механический забор». Хотя если посмотрим на исторические примеры, вязь более пластичная, чем просто ряд вертикальных линий, как сейчас встречается у некоторых художников.
— В чем отличие нынешней выставки от той, которая проходила в Петербурге в 2018 году?
— Идея осталась та же, а работы все новые, созданные специально для выставки. Появились новые авторы, а кто-то из старых, наоборот, отсутствует. Но костяк участников сохранился. Главное же отличие в географии — сейчас мы показываем экспозицию в четырех городах: Москве, Петербурге, Туле и Рязани. Плюс в этот раз мы подготовили полноценный каталог наших работ.
— Кстати, а какие тексты в своем творчестве используют каллиграфы?
— Мы не задаем какую-то особенную тематику, не ограничиваем автора. Но приблизительно половина текстов — молитвы, цитаты святых отцов, стихи из Библии. Вторая половина — литературные или поэтические цитаты. Видимо, форма, её многовековая связь с церковной традицией, предопределяет содержание. С другой стороны, полуустав или устав воспринимаются не как обыденные шрифты, а как возвышенные, торжественные — отсюда обращение к поэзии и литературе. Есть у нас и работы с цитатами из «Хазарского словаря» Милорада Павича.
— В каком формате проходит выставка? Проводятся ли экскурсии?
— В день открытия выставки мы, организаторы, стараемся провести одну или две экскурсии плюс мастер-классы по каллиграфии. В Туле и Рязани прочли лекции по истории русского письма.
— Как публика реагирует? Кто приходит?
— Очень разная публика. Большинство связано с каллиграфией, дизайном, с живописью и графикой. Приходят студенты художественных вузов, родители приводят детей, которые занимаются каллиграфией. Бывают и совершенно непричастные каллиграфическому искусству зрители. Реакция, как правило, восторженная. Часто спрашивают: «А что здесь написано?». С одной стороны, сложность прочтения текста вписывается в рамки традиции, потому что в некоторых древних рукописях, например, на первом месте стояла не удобочитаемость, а форма текста. Вязь и вовсе использовалась порой как орнамент. С другой стороны, сложность прочтения связана и с особенностью современного бытования каллиграфии. Потому что каллиграфия уже давно не утилитарная дисциплина, сегодня нет нужды переписывать книги от руки. Каллиграфия всё больше становится чистой графикой, приобретает черты чистого искусства, взаимодействуя со зрителем не столько через содержание текста, сколько через его форму.
— Как часто вы собираетесь проводить эту выставку?
— Первая выставка родилась у нас из чувства противоречия. В 2017 году в Петербурге проходил Calligrafest — фестиваль каллиграфии и леттеринга. Ирландский, бельгийский и американский каллиграфы привезли на него небольшие коллекции своих работ. Нам показалось несправедливым, что на первом подобном фестивале в России будут три выставки латинских каллиграфов, но не будет работ на основе кириллического шрифта. Вот мы и решили сделать такую выставку, собрать мастеров русского письма. Затем наши коллеги из Москвы помогли показать выставку там, а потом работы вновь экспонировались в Санкт-Петербурге, в Феодоровском соборе. В этом году Тульский историко-архитектурный музей предложил нам партнерство, теперь выставка будет регулярной — раз в три года.
— Можно ли говорить о каких-либо открытиях, прорывах в современной российской каллиграфии?
— Серьезно растет качество работ. Пятнадцать лет назад можно было встретить в основном копии исторических почерков, сейчас же всё больше людей вовлекаются в этот процесс, работы всё разнообразнее, графика на высоком уровне.
Христофор
— Ко всему прочему вы сам разработали еще и один наборный церковнославянский шрифт. Расскажите о нем.
— Шрифт изначально создавался для словаря церковнославяно-русских паронимов Ольги Седаковой. Чуть позже я предложил этот шрифт доработать, добавить прописных знаков и использовать его для издания текста Великого канона. Я показал шрифт словаря настоятелю Феодоровского собора в Петербурге протоиерею Александру Сорокину, он согласился. Своему шрифту я дал название «Христофор», потому что прототипом шрифта можно считать почерк Евангелия, переписанного третьим игуменом Кирилло-Белозерского монастыря Христофором.
— Почему это важно — новый шрифт для церковнославянского языка? Нельзя пользоваться старым?
— Существующие ныне шрифты для церковнославянского языка создавались не профессиональными художниками, а церковными энтузиастами, чтобы хоть как-то решить вопрос печати церковных книг. Брались синодальные шрифты конца XIX — начала XX века и оцифровывались. Недостаток такого подхода в том, что все недостатки и огрехи печати перекочевывали из XIX века в XXI. Ну и сама эстетика конца позапрошлого века мне кажется не совсем уместной сегодня. Поэтому я поставил задачу создать новый шрифт, переосмыслив традицию, чтобы он был читаем, понятен, приятен глазу и к тому же сочетался с современным русским набором, потому что изначально шрифт создавался для словаря.
— Получается, ваш шрифт — первый профессиональный за последние десятилетия?
— Нет, не первый. Как минимум, в конце 1980-х в отделе наборных шрифтов НИИ «Полиграфмаш» был создан шрифт «Ижица». Изначально он создавался для детских сказок. Над ним работали профессиональные дизайнеры, с технической точки зрения придраться там не к чему. Но сегодня он стал настолько повсеместным — его можно встретить в названиях закусочных, в книгах, его используют фирмы, оказывающие ритуальные услуги… то есть он попадается везде, где заказчику требуется стиль а-ля рюсс, — что уже приедается.
Все церковнославянские шрифты после реформ Петра были поставлены в маргинализированное положение. Гражданским шрифтом занимались, а церковнославянскими почти нет. Интересные находки попадались разве что в книгах филологов и лингвистов. Художники разрабатывали новые шрифты специально для воспроизведения исторических текстов, Остромирова Евангелия, например. Вот эти шрифты приятны глазу. В советское же время из наборных кириллических шрифтов сохранилась только «ягичева кириллица» (заказана славистом и палеографом И. В. Ягичем в Вене в конце XIX века. — Прим. ред.). Остальные наборы были переплавлены.
— Почему бы не использовать её?
— А она не оцифрована, существовала только в металле. А качественных цифровых церковнославянских шрифтов, за исключением «Ижицы», и не было. Хочу процитировать словацкого слависта Павла Йозефа Шафарика: «При нынешнем скверном и мерзком кирилловском шрифте никогда церковнославянский язык не приобретет расположения у людей со вкусом. Сколько бы этим гадким шрифтом ни печаталось, всё останется мертвым плодом. Новый шрифт должен быть в эстетическом отношении совершенен, красив, так чтобы сердце радовалось, когда упадет взор на печатную книгу». Он писал это в сороковых годах девятнадцатого столетия. Сегодня положение почти не изменилось. Было бы здорово эту тенденцию переломить.
