Алиса в закулисье
Положительное и негативное
Отец Илья: Алиса Бруновна, мы с вами общались несколько лет назад, по пути в Смольный собор на концерт в помощь детям с тяжелыми заболеваниями. Там вы читали отрывок из «Оскара и Розовой дамы», а потом произнесли такую фразу: «Да, жить по заповедям — это то, что нужно современному человеку». Я запомнил эти слова.
Алиса Фрейндлих: Тоже мне мудрость (улыбается). Я помню этот разговор.
Отец Илья: Один молодой человек написал о вас песню, обязательно дам вам её послушать! Я интересуюсь у него: «А вот ты что бы хотел спросить у Алисы Фрейндлих?» А он знаете что сказал? «Я бы очень хотел узнать, как, несмотря на все жизненные перипетии, она всегда остается такой позитивной?» У вас есть секрет?
Алиса Фрейндлих: Я не всегда позитивная, должна вам сказать. Это некоторое преувеличение, потому что бывают какие-то вещи, которые меня и обижают, и раздражают, и злят, и настроение совершенно падает. Поиск позитивного в жизни гораздо продуктивнее, чем поиск негатива. Я человек вообще-то немножко мистический, вам это не покажется убедительным, наверное. Но, тем не менее, это так. Мне кажется, что всё замешано в этой жизни на энергиях. Именно энергии живут во всём и во всех. Все эти неприятности, которые на земле возникают — землетрясения, ураганы, озлобленность людская, — они все от избытка негативной энергии. Увы, отрицательной энергии гораздо больше в мире, чем положительной. Положительная энергия застенчива и скромна, а отрицательная — нахальна.
Отец Илья: Соотношение этих энергий всегда более или менее одинаково?
Алиса Фрейндлих: Нет, конечно, не всегда одинаково, это во многом зависит от уровня жизни, от «бытия, которое определяет сознание»… Несмотря на то, что вернулось уважение и к вере, и к Церкви, и к заповедям, о которых мы с вами упомянули, тем не менее жизнь не так хороша. А почему? Я не могу сказать, что жизнь стала хуже. Может, я сужу по своему более близкому кругу людей. Знаете, было время, когда поклонники дарили после спектакля не цветы, а спички, я ведь давно живу. Моя дочь еще зацепила период, когда ничего не было, когда был полный дефицит по всем статьям, и она сегодня более бережно относится к тому, что имеет. А для моих правнуков радость от игрушки длится полминуты — потому что игрушек у них несметное количество. Когда-то мы умели ценить, когда удавалось сообразить для семьи, для дома, для ребенка какую-нибудь вещичку, одежку. Это не значит, что нынешнее изобилие нужно исключить из нашего бытия! Боже сохрани, пускай оно будет! Но параллельно надо воспитывать способность и умение ценить то, что ты имеешь. Это я куда-то забираюсь в область… (Задумалась.) Что такое вечность? Сколько бы ты ни думал на эту тему, всё равно не поймешь, что такое вечность, никогда. Но что такое наши последние тридцать лет по сравнению с вечностью? Ничто. Чего мы хотим от людей? Хотим, чтобы психика их перестроилась сразу, оттого что ничего не было, а теперь вдруг всё есть? Как всегда, есть очень состоятельные люди, и есть люди бедные. Поэтому в человеке зарождается зависть, а за завистью — злость, агрессивность. Всё это крупицы отрицательной энергии. Люди меньше улыбаются друг другу, меньше радуются, меньше испытывают потребность сказать что-то приятное, обласкать кого-то. В театре, кстати, тоже значительная роль уделяется именно энергиям, проходящим между залом и сценой.
Территория добрых эмоций
Отец Илья: Это происходит через слово, через эмоцию?
Алиса Фрейндлих: Через эмоции в первую очередь, потому что слово, конечно, значительная вещь, но сначала эмоция, потом слово. Слово тогда осознается, если оно пришло к вам через эмоцию. Общение просто со словом — это в книгах, в поэзии, в мемуарах и размышлениях. Театр — это эмоция, этим он и отличается от остальных видов искусства. Без эмоции театр не интересен. Сейчас, к великому сожалению, в театре предпочитают визуальную сторону, «горизонтальное» измерение, а не вертикальное — «эмоцию». Вертикальное — потому что эмоции приходят «сверху» и актерами передаются зрителю. Если зритель получает от спектакля эмоциональное потрясение, он сам для себя оформит это в слово.
Отец Илья: Миссия актера понятна. Актер передает эмоцию в зал. Как быть простому человеку? Как умножать территорию добра вокруг себя?
Алиса Фрейндлих: Что ему, бедненькому, делать? Радоваться тому малому, что есть. Положительная энергия заразительна. Если почитать Евангелие, то на зло не надо отвечать злом, потому что оно только умножается в результате. А если вы ответите добром, вдруг увидите, что негатив, посланный вам, угас — иначе не бывает. Если кто-то мне сказал грубость, а я на это улыбнулась и пошутила, то я таким образом обезоруживаю грубияна.
Отец Илья: В вашей жизни бывало так, чтобы под влиянием эмоций, слов человек реально изменился?
Алиса Фрейндлих: Я не могу припомнить, но наверняка были, потому что я сама пользуюсь этим методом. Никакого резона нет умножать гнев. Юмор — спасительное оружие.
Память о блокаде
Отец Илья: В нашем городе мы часто говорим о подвиге ленинградцев…
Алёна Поликовская. Я часто думаю: смеялись они, испытывали какие-то светлые эмоции? Есть ли что-то в природе человека, что помогает пережить страшное?
Алиса Фрейндлих: Да… Я из блокадного времени помню не так уж много. В самую тяжелую зиму — с конца 1941-го на начало 42-го — мне уже было семь лет, я уже была сознательным существом. Я помню, что мама была молодая, тетушка была молодая, бабушка была намного моложе меня сегодняшней — ей было где-то шестьдесят. Всё равно в любой момент, в любую секунду находили возможность пошалить, пошутить, поиграть во что-то. Я помню, как моя маленькая сестричка Регина, ей был едва годик, еще с рук не сходила… У бабушки был ватник, холодно было, все ходили в чем-то очень теплом. Так она этот ватник ремнем подпоясывала, и Регина жила там, за пазухой. В 42-м году было очень холодно. И бабушка занималась нашей дисциплиной. Всех чем-то занимала, а нас было трое детей — три семьи съехались в одну комнату, чтобы легче было отапливаться. Мы все сгруппировались вокруг бабушки. Нам всем и всегда давали какое-то задание. Помню, мама и тетя одевались во всё самое теплое и шли на гильзовый завод — они там работали. Тем более что там давали какую-то похлебочку. Дрожжевой суп или еще что-то такое. Они, уходя, на бумажках рисовали нам рисунки, и мы должны были эти рисунки к их приходу вышить нитками. Что можно было сочинить — то и сочиняли. Бабушка из чулок шила куколок, набивала в чулок тряпки, опилки. Так что всё время были какие-то радости. А на столе стоял самовар, и он всё время кипел какими-то угольками. Конечно, ни о каком чае не было речи. У бабушки, как у всякой хозяйки, всегда находилось что-то, допустим, баночка с содой — это было нам, детям, в радость, когда пузырилась от соды вода. Взрослые придумывали нам игры. Я помню первое слово, которое сказала моя сестричка Регина: «ням-ням», — не «мама», не «папа», а «ням-ням», — это почему-то так запало мне в сознание.
Отец Илья: Нужно ли сегодняшним детям говорить про ужасы блокады, о которой они знают только из учебников истории? Некоторые считают: «Детей не надо запугивать, пусть они растут в радости, в счастье».
Алиса Фрейндлих: Я этого не знаю, мои внуки уже отучились в школе. Мне кажется, что не надо запугивать, но рассказать надо. Они должны знать, как может быть. И как в такое случае надо спасаться. Они должны быть к этому готовы. Вот я вам говорю сейчас про блокаду — но вспоминаю позитивные стороны тогдашней жизни. Прибавили хлеб — и уже радовались все, как ненормальные, и кричали: «Прибавили!» Эта радость была сопоставима с сегодняшней невероятной какой-нибудь победой.
Сопереживание и молитва
Отец Илья: Какие самые популярные программы на телевидении? Юмористические, сплошной «позитив». А так, чтобы человека проняло до слез, до мурашек от песни, от фильма — это редкость.
Алиса Фрейндлих: Это и есть та самая эмоция, которую я имела в виду, когда говорила про театр, — сопереживание. Сколько я плакала от восторга! Я плакала дважды на балете. Видела Аллу Осипенко в «Легенде о любви» — я плакала, сидела в ложе, даже не знала, чем утереться… Я плакала, когда видела замечательные шедевры Мориса Бежара. Я рыдала от того, как это было сделано, от дивной красоты и узнавания момента, от музыки, которая воплотилась в пластике, от восторга. Можно плакать от восторга: как придумано, как талантливо сыграно! Слезы восторга — тоже великая эмоция.
Отец Илья: Может, я задам сейчас слишком личный вопрос, но вдруг вы захотите на него ответить. В какие моменты вам особенно хочется молиться?
Алиса Фрейндлих: Я человек не очень воцерковленный и молитв особо не знаю. Я молюсь своими словами. Я всё время о чем-то прошу. Другое дело, что я не забываю и поблагодарить потом. Я иногда хожу в храм — Владимирский собор тут рядом, чудный, и атмосфера там чудесная. Когда Леночка Образцова умерла, мы пришли и заказали панихиду: в Москву мы не могли поехать, поэтому пришли с подружками и попросили помолиться. Боже, как батюшка это сделал — добросовестно, целую «лекцию» про Лену Образцову рассказал. Хороший, очень хороший храм. Люди ходят в храм и попросить о чем-то, и поблагодарить. Энергия просьбы где-то здесь в эфире, и энергия благодарности тоже здесь — и эти две энергии взаимодействуют. Почему человек может рассчитывать, что Бог поможет? Да потому, что кто-то только что, два-три человека поблагодарили Его за что-то, и это взаимодействие энергии благодарности и просьбы создают то самое, что является храмовым эффектом.
Отец Илья: Есть еще какие-то особенные места, кроме Владимирского собора, которые вам особенно дороги, близки?
Алиса Фрейндлих. Меня крестили в Иоанновском монастыре на Карповке. Я же уже взрослая была. А в детстве меня тайно крестила бабушка в лютеранской церкви на Кирочной улице. Никто не знал об этом. Позже уже об этом поведала мне постаревшая тетушка. Но раз я ходила в православный храм со своими какими-то радостями и горестями, я считала, что, не будучи крещеной в Православной Церкви, я вроде как не имею права ни о чем толковать с Богом и Богоматерью. И меня отвели на Карповку, покрестили, прямо у Иоанна Кронштадтского, внизу. Думаю, что мне было тогда лет 50, я служила в Большом драматическом театре.
Транслятор режиссерской воли
Отец Илья: У вас особое отношение к БДТ? Вам там особенно комфортно?
Алиса Фрейндлих: Сопоставляя 22 года, проведенные в театре Ленсовета, и 35 лет в БДТ, сегодня скажу, что в Ленсовете мне было гораздо комфортнее. Там прошла главная часть моей жизни, когда я была достаточно молода, у меня было много сил, но и достаточно опытна, чтобы эти силы реализовать. В БДТ я пришла в 50 лет. Это был готовый, сложившийся театр, и мне надо было как-то вписываться в его систему отношений. Режиссер говорил: «Играй от обратного! Найди, где она хулиганка, чтобы использовать свои природные особенности», — это всё Игорь Владимиров меня учил.
Отец Илья: А вы хулиганка?
Алиса Фрейндлих: Я люблю всяческое озорство на сцене, но сегодня режиссерский театр стал брать верх, актер превратился в исполнителя режиссерской воли. Актеру раньше давалось столько свободы, чтобы и его воля присутствовала на сцене. Режиссер должен быть заинтересован в том, чтобы актер принял режиссерскую волю и умножил её своею. Сегодня, к сожалению, актер ушел куда-то на второй план. Но ведь именно актер — транслятор режиссерской воли.
Отец Илья: Сильный актер способен любую, даже среднюю пьесу или фильм вытянуть?
Алиса Фрейндлих: Не всякую, конечно. Но иногда… Игорь Владимиров говорил: «Когда я получаю пьесу по разнарядке и мне надо поставить спектакль на производственную тему, но я вижу, что пьеса слабая, тогда над этим текстом я получаю право осуществить волю режиссерскую. Я начинаю вокруг да около фантазировать. Когда же я имею дело с классикой, я немножко парализован традицией, в которой ставилась эта пьеса, какими-то воспоминаниями, как это поставил X или Y». Если пьеса не талантливая — получается просто приличный спектакль, за который не стыдно. Вот и всё. Не более того.
Чехов, Акоста, Жанна д'Арк
Алёна Поликовская: А что вы у Чехова любите больше всего? Какую пьесу?
Алиса Фрейндлих: «Вишневый сад». Это самая совершенная, как мне кажется, пьеса.
Алёна Поликовская: А что не любите?
Алиса Фрейндлих: Я не могу сказать, что я не люблю. Нет такой пьесы у Чехова, чтобы я не любила. Во всем неповторимый чеховский аромат.
Отец Илья: Неслучайно сейчас у него как будто бы новая жизнь — молодые ребята читают Чехова. Патриарх о нем иногда упоминает, потому что это тоже его любимый писатель.
Алиса Фрейндлих: Классика она потому и классика, что глубока. Зоркий режиссер может открыть что-то новое, созвучное сегодняшнему времени.
Алёна Поликовская: Какую из мужских ролей вы бы хотели сыграть?
Алиса Фрейндлих: Я сыграла, кстати, мужскую роль — голландского философа Уриэля Акосту в театре Ленсовета в спектакле «Люди и страсти». Это была сцена покаяния Акосты, его монолог перед казнью, очень сильный монолог.
Отец Илья: А Жанна Д’Арк вам близка?
Алиса Фрйендлих: Да. Но ни разу не случилось её сыграть.
Отец Илья: Всякий ли спектакль, всякий ли выход актера, от которого ожидают многого, должен быть шедевральным? К примеру, Рудольф Нуреев. Ему говорили: «Ну что же ты сегодня не выдал?» А он отвечал: «Если я каждый раз буду выкладываться, то я долго не протяну, силы надо копить».
Алиса Фрейндлих: «Должен» вообще ни про какой спектакль нельзя сказать, потому что никогда ни актер, ни режиссер доподлинно не знают, что из этого получится. Это вопрос того сотворчества, которое происходит в репетиционные моменты, когда пьеса разгадывается, когда идет согласование возможности артиста и пожелания режиссера — это всё творческий процесс. Никогда никто не знает, что из этого получится. Иногда замысел бывает интересный, а потом на сцене «пшик», или наоборот: простая пьеса, от которой ничего серьезного не ожидали, вдруг получалась. Это таинственный творческий процесс, который нельзя заранее прогнозировать. Промежуточные спектакли тоже нужны, потому что это тренинг, это «станок». На не очень удовлетворительной драматургии тоже иногда затачивается профессиональный навык, потому что надо что-то преодолеть. Как говорят, опираться можно только на то, что сопротивляется.
Особенности петербургского зала
Отец Илья: А от реакции зрителя зависит итог спектакля? Эта реакция предсказуема?
Алиса Фрейндлих: Так же как успех непредсказуем, так и реакция непредсказуема.
Алёна Поликовская: Это правда, что в Санкт-Петербурге другая публика? Более тихая, спокойная, холодная…
Алиса Фрейндлих: Да, это правда. Москвичи, которые приезжали на спектакли Ленсовета, БДТ, а потом, спустя годы, ко Льву Додину, они как раз говорили: «У вас тут в Питере не зритель, а какой-то айсберг. Вы со своей северной чопорностью… Москва гораздо более горячий город». Да, Москва вся озорная, шебутная.
Отец Илья: Правильно говорят, что неважно, полюбил ли ты Петербург, важно, полюбил ли он тебя. И если тебя уже к себе приблизил, то не отпускает. Если Петербург полюбил кого-то, то это навсегда!
Алиса Фрейндлих: Я могу бранить свой город, свою страну, но если кто-то что-то скажет против, во мне возникает хорошее сопротивление (смеется).
Пушкин за шторкой
Алёна Поликовская: А с кем бы вы хотели пообщаться из писателей, поэтов XIX, XX века? Вот так вот сесть, поговорить?
Алиса Фрейндлих: Наверное, мне многие интересны, большой будет список. С теми, кого уже давно нет… Я хотела бы издалека, где-нибудь из-за занавески понаблюдать за Пушкиным. Я не посмела бы, наверное, вступить в диалог, но подсмотреть из-за какой-то шторки хотелось.
Отец Илья: А кто для вас кажется доступным? К кому бы вы решились подойти?
Алиса Фрейндлих: С Достоевским я бы потолковала, если бы он позволил мне. Мне интересна его мистическая составляющая. Я дважды имела дело с Достоевским на сцене. Каждая роль раскрывает тебе многое, начинаешь бродить по этому полю, всё читать, чтобы не только то, что имеет отношение к твоей роли, узнать, а чтобы уловить интонацию автора, его параллельные размышления.
Отец Илья: Все значимые персоны в истории, в культуре, я обратил внимание, думают обо всем сразу… В недавнем фильме про декабристов «Союз спасения» есть такой момент: еще ничего не предвещает, а император Александр I уже составляет свое духовное завещание. Если бы Алиса Фрейндлих решила составить духовное завещание и в очень долгий ящик положить — что бы там было написано? Кому бы оно было адресовано?
Алиса Фрейндлих: Не знаю, это требует серьезной сосредоточенности, чтобы ответить. Я считаю, что добро вершить проще, чем зло. Легче. Правильно говорят: зачем врать? Когда ты говоришь правду, тебе ничего не приходится запоминать, а когда ты врешь, приходится запоминать, а это очень затруднительно. Когда ты делаешь что-то недоброе, это ответственно — потом за это придется отвечать.
Алёна Поликовская: Вам в жизни людей встретилось больше добрых или злых?
Алиса Фрейндлих: Конечно, добрых. Может, у меня есть какая-то защита. Мой ангел-хранитель, старательный, рядом.
Отец Илья: Невозможно сказать про человека, что он на сто процентов добрый или злой.
Алиса Фрейндлих: Весь вопрос в том, понимает ли человек, что он сделал — добро или зло. Объективных фактов нет, есть только их восприятие. Один это воспринимает как зло, другой — как добро.
Отец Илья: Интересно — мы начали разговор с необходимости увеличивать добро в себе, и в конце опять к этому пришли. Замкнули нашу беседу. Нам было очень интересно с вами, Алиса Бруновна, спасибо. Спасибо за смыслы, которые вы нам сегодня показали!
Алёна Поликовская: Спасибо огромное!
Алиса Фрйендлих: Спасибо и вам!
