Записки катехизатора

Протоиерей Александр Чистяков родился в 1958 г. в Ленинграде. Окончил Калининский государственный университет по специальности «Филолог. Преподаватель французского языка и литературы», Парижскую Сорбонну (специализация — французская литература XVII–XVIII веков) и МДА. Кандидат богословия. Docteur de l’Université Paris-Sorbonne en Littérature Française et Comparée. Работал преподавателем французского языка в средней и высшей школе. 1991–1995 — клирик Валаамского монастыря, 1993–2003 — настоятель церкви иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» на Шпалерной улице, 2003–2004 — клирик Казанского кафедрального собора, с 2004 г. — Князь-Владимирского. В соборе ведет регулярные занятия с группой прихожан. С 1982 г. почти ежегодно совершает паломничества на яле (12-местная шлюпка, которая может передвигаться под парусом, на веслах и с мотором).

Я пришел в Церковь в конце 1970–х. Тогда — помимо собственно церковной проповеди — никто никого ничему не учил. В Ленинграде поговорить со священником, как теперь бывает, тогда было практически невозможно. Учились мы всему на слух — из богослужения. И я думаю, что всё то основное, что нужно человеку по вере и в жизни, он может взять из литургических текстов. Прочие занятия — полезны, бывает, что необходимы, но не всем и не всегда. Они носят вспомогательный характер. Поэтому я никому не предписываю ходить на мои уроки. Есть у меня прихожане, которых я знаю по двадцать с лишним лет, которые абсолютно правильно всё понимают, но на занятия не ходили. Есть такие, которые ходят на все занятия, но в голове у них каша.

* * *
Я учу только тех, кого исповедую, и наоборот. Это «покаяльная семья». Я должен четко понимать ученика, а понимаю я его только через исповедь и через беседу. Я должен понимать, что именно ему полезно, чего он хочет и на что способен. Допустимо, если человек не находится под моим непосредственным и постоянным духовным руководством. Но такого, чтоб «захотели — пришли, захотели — ушли», не бывает. Если нет возможности ходить регулярно, то и пользы от занятий не будет.

Учение должно быть со властью. Обучение и духовное окормление подпирают друг друга. Точнее, обучение — часть окормления. И если я человеку чем-то не подхожу, то в нашем соборе много других учителей. Если он попал на исповедь к другому, то Церковь никаких потерь не несет.

* * *
С какой силой тянешь людей к себе, с такой они тянут тебя в разные стороны. Если же человек устойчиво к тебе идет, значит, ты ему нужен.

* * *
Человек с высшим образованием или студент может подготовиться к исповеди максимум за две недели. На первой встрече ему объясняешь, что да как. Если он честно отвечает «я так жить не собираюсь», то мы с ним больше до исповеди не встречаемся. А если соглашается, но остаются недоумения, то я их разрешаю.

* * *
Мои ученики проходят три круга.

В круге первом я разговариваю с человеком подробно. С моими духовными чадами — это явно больше сотни человек — я много потратил сил на индивидуальные разговоры. Это подготовка к исповеди, к тому, чтобы человек понял: если я не приду в воскресенье в церковь, воскресения не будет.

Второй этап, или «первый курс», — это основы, необходимые человеку поначалу. Мы традиционно идем по «Символу веры», но там, где речь идет о Церкви, я даю развернутый рассказ о Таинствах, о правилах Вселенских и Поместных соборов, о церковных уставах и даже об истории Русской Церкви в XX веке.

Третий этап, «второй курс»… На самом деле, с него всё и начиналось двадцать лет назад. Это ответы на острые, волнующие вопросы, развернутые иногда до нескольких занятий, а то и до целого года. Это про то, когда у народа болит и народу непонятно. Например, меня спрашивают: «Как получилось так, что мы рассорились и расстались со старообрядцами, тогда — с большей частью русского народа?» И я долго, подробно, насколько у меня хватает знаний, рассказываю об истории русского раскола.

* * *
«Что такое катакомбная Церковь?» — этот вопрос тоже часто звучит. И это неудивительно, ведь люди нередко сталкиваются с теми, кто считает себя продолжателем катакомбной традиции, кто называет себя русским и православным, но к Русской Православной Церкви не принадлежит. На одной только Петроградской стороне есть несколько мест, где эти верующие собираются, по крайней мере, на Всенощное бдение. Должны прозвучать их обвинения, мы не можем делать вид, что этих обвинений нет или мы их не знаем. И должен прозвучать аргументированный ответ с объяснением, а не просто ругань — «Раскольники, враги!» — которая никого ни в чем не убеждает. Скажем, раскольники пеняют на «сергианство» и «экуменизм» Московской Патриархии. Значит нужно рассказать, что скрывается за этими понятиями в реальной церковной практике. Либо об этих вещах я расскажу, либо интересующийся будет искать информацию в интернете.

* * *
Мы живем в безбожном мире, безбожном обществе. А человеку надо жить по Богу. И это пытка. Христианин — это борец, который постоянно нуждается в помощи. Ему нужно помогать ориентироваться в мире, разбираться в болезненных вопросах церковного бытия, которые сильнее всего отталкивают человека. Видит он какие-нибудь безобразия, ему покажешь, что в церковной истории было еще и не такое, и человеку станет легче. Он говорит: «Я думал, что это конец, что приблизилось царство антихриста, а оказывается, что это в истории всегда было».

* * *
С самого начала паломничества на яле были для меня возможностью поговорить о вере. За религиозную пропаганду в школе в начале 1980-х давали два года, а путешествуя на ялах ею можно было заниматься.

Для меня это никогда не было хобби. Хобби — это забава. Само это слово предполагает самоиронию. В моих паломничествах никакой самоиронии нет.

Валаам — это мой Остров сокровищ, даже целый Архипелаг. Первые годы мы ходили туда и просто молились под стенами. Мы знали, что монастырь там будет, но думали, что возродится он лет через шестьдесят, и мы этого не застанем.

* * *
В поход со мной может пойти почти кто угодно. Достаточно того, чтобы он был христианином, пусть и не очень воцерковленным, и был готов к физической нагрузке.

В лодке, в условиях похода с сильными ветрами и высокими волнами люди очень зависят друг от друга. Если большой корабль — это образ Церкви, то открытая шлюпка — тем более. Если один бросает грести в условиях шторма, то погибают все. Это очень воспитывает, сплачивает людей. Отрабатывается взаимодействие православных христиан между собой. Ведь и в житейском море, если христиане друг другу не помогают, то они постепенно отходят от Церкви и гибнут.

Когда пересекаешь на шлюпке открытые большие водные пространства, например, от Коневца до Валаама, то чувствуешь себя в руках Божиих. Это не метафора и не игра. Чуть-чуть сильнее задует — и ты погибнешь. Там ведь на островах стоят памятники погибшим туристам. Там гибнут люди до сих пор.

* * *
Я говорю однажды валаамским монахам: «Никак у меня на два яла команды не набирается». А они смеясь отвечают: «Когда на два яла наберется, тогда православное царство настанет!»

Так и живем.