Время делать из камней скульптуры
Это интервью мы брали у Льва Сморгона пять лет назад. Сняв несколько серий в чудесном доме-мастерской, где летом скульптор живет и работает вместе с дочерью Мариной Спивак и ее супругом Александром Позиным — тоже известными скульпторами, фотограф показывал удивительные кадры в редакции и мы будто окунались в другой мир. Мир маленьких и больших фигурок — говорящих, живущих своей жизнью, у каждой из которой своя судьба… Эта судьба оказалась довольно трагичной: месяц назад у скульпторов их удивительный дом-мастерская сгорел…
Раздел: По душам
Журнал: № 9 (сентябрь) 2009Автор: Ольга КушлинаФотограф: Станислав Марченко Опубликовано: 21 февраля 2014
Лев Наумович Сморгон — человек совершенно особенный среди петербургских художников. Признанный мастер, учитель многих скульпторов, перепробовавший в своей жизни все стили, техники, материалы. Бронза и камень, великолепное стекло, фарфоровые статуэтки, стоявшие почти в каждом доме, и любимые игрушки, на которых выросло несколько поколений детей по всей стране. А для имеющих счастье знать его лично — искрометный рассказчик, добрейшей души человек, веселый, азартный и по-детски наивный и любопытный. Даже правнуки называют его Лёва и на «ты». Представить невозможно, сколько он успевает сделать в свои 80 лет, как хватает сил и на тяжелую работу с камнем, и на отдых, каким является для него труд писателя.
Четвертое поколение художников подрастает в его семье. Летом все обитают в удивительном саду-мастерской в Коломягах, в Деревне художников. Недолгое северное лето — время собирания камней. Уникальная техника каменных скульптур Льва Сморгона заключается именно в том, что камни «собраны», вставлены друг в друга, и это создает удивительный эффект: тяжести и легкости, неустойчивости и хрупкости любой материальной вещи, гармонии. Фигуры почти абстрактны, они требуют от зрителя долгого и внимательного всматривания, раздумья, прочтения.
Лев Наумович не устает объяснять, рассказывать, показывать, разбирая на части перед гостями свои конструкции, превращая их в груду бессмысленных мертвых булыжников и вновь возвращая им смысл и красоту, заново рождая произведение искусства, одухотворенное замыслом художника-творца. Лучшие работы Льва Сморгона религиозны не только по своим сюжетам («Авраам и Исаак», два «Пророка» — в камне и бронзе), но и внутренним, глубоким осмыслением библейских тем, душевным жаром, «страхом и трепетом». Ветхозаветные пророки и новая, авангардная форма. Как это можно совместить?..
Сегодня в гостях у Льва Наумовича священник Димитрий Сизоненко. Они говорят о вечном и настоящем, касаясь важных тем бережно, будто боясь нарушить возникшее взаимопонимание.
Вы прожили долгую жизнь, прежде чем приняли Крещение…
— Я пришел к христианству намного раньше, крестился уже постфактум. Это было внешним оформлением того, что сложилось внутри. Мне жена сказала: «Что ты дома молишься, — иди покрестись». Мне это и в голову как-то не приходило… Было это в советское время. Начал читать Библию. Самое интересное, что Библию стал читать после романа «Иосиф и его братья» Томаса Манна.
Была какая-то история, с этим связанная?
— В те годы я часто ездил в Москву к друзьям. Один из них — известный скульптор Андрей Красулин, муж Людмилы Улицкой. Он из семьи священников, и Библия всегда была при нем. Как-то я пришел к нему в мастерскую, которая находилась в старом-старом доме, в полуподвальном помещении. Было это летом 1980 года. Только что умер Высоцкий, и Красулин готовился к участию в конкурсе на памятник Высоцкому. Его вариант памятника был таким пронзительным: глыба с крестом, прорезанным насквозь… И я ему рассказал, что прочитал роман «Иосиф и его братья». А он говорит: «Одна страница изумительного текста размазана на целую книгу». И достает две Библии. Одну, на русском, дает мне. Себе берет на церковно-славянском. И мы стали читать попеременно на двух языках. В конце он плакал, такое сильное было душевное переживание… После этого я стал читать Библию…
В начале перестройки я поехал в Любак на симпозиум скульпторов. Из Петербурга был еще Сергей Асланов, невероятно прямой и честный человек. Я в своем духе — камень на камень; и он строит, созидает что-то… Сергей ничего не признавал, кроме Писания: в свободное время читал только Библию. У меня тоже был Ветхий Завет с параллельным текстом на иврите и комментариями, дореволюционное русское издание. Читаем, обсуждаем в перерывах. Был еще один участник из Осетии, он везде ходил с Кораном. Мы с Сережей время от времени ему задавали каверзные вопросы, а тот ничего не мог ответить и ужасно обижался. Я попросил у него Коран, прочитал и вернулся к Библии. Вот так постепенно я и шел к тому, чтобы в 1997 году принять Крещение…
— Людям иногда кажется: чтобы быть верующим, нужно поступать в семинарию, идти работать в храм, быть «профессиональным» православным, вместо того чтобы оставаться там, где ты находишься, и жить в общении с Богом в своей профессии и в своей семье.
— Если вера есть в человеке, а работа у него творческая, вера все равно будет проявляться в его произведениях, даже если он будет делать, казалось бы, совершенно светские вещи.
— Ваше изображение Христа было создано после Крещения?
— После. У меня была акварель «Христос на кресте». Я ее почти никому не показывал, а одному моему другу она очень понравилась. Но она неканонична не только в плане иконописном, но и в плане восприятия. Тела как такового почти и нет. У меня была такая мысль: показать крест на фоне города. Я увидел это во Львове. Там есть гора, с которой виден город. Неважно, какой город. Суета, муравейник. Дома, машины закольцованы в какой-то системе, а над этим всем — Христос.
А когда Вы работали над образами Авраама и Исаака, что в их истории больше всего задевало за живое?
— Каждая скульптура несет что-то свое. Когда Авраам стоит один, это момент поиска Бога. Что такое Бог? Он как Астарта — родоначальница всего родящегося? Или как солнце — Ра ? Что же тогда ночь, когда нет солнца? И все не складывается… Должен быть кто-то выше… И, наконец, Авраам начинает понимать, что Бог всеобъемлющий, над всем-всем и что Он не имеет имени. Когда вавилоняне ворвались в храм, в «святая святых», то думали, что уничтожат изображение Бога. А там были только камни, уничтожать нечего. Потому что Бог неизобразим. И вот Авраам дошел до этой мысли. Первый из всего человечества. И этот момент я попытался изобразить.
— Это ищущий Бога человек?
— Да, ищущий и нашедший. Вот момент: «Нашел!»… А вот скульптура Исаака и Авраама. Это другое. Там борьба отца. Я сейчас говорю только про одну сторону, к которой обычно всё сводят. В камне можно показать гораздо больше, а литературно-сюжетная часть сводится к простому. На жертвеннике Исаак. Он доверяет отцу, он доверяет Богу. Его привели, и все. А все страдание — в отце. Он должен это совершить. И происходит внутренняя борьба. Как отдать единственного сына?..
— Авраам не фанатик. Он отец?
— Он отец и оставался отцом до самого последнего момента. Дело не в том, что Бог его призвал, а скажем по-другому: они, наконец, встретились. Если считать, что Бог его избрал, то возникает множество вопросов: избрал, а потом такое испытание устроил? Это с ума сойти, какое испытание! А когда называешь это словом «встретились», все по-другому. Может, Бог его проверял: того ли Я встретил…
— Вы себя чувствуете связанным с народом Ветхого Завета? Наследником обетований…
— Мои родители были совсем советскими людьми. Та местечковость, которая порой была в черте оседлости евреев в маленьких городках, она далека мне и по вкусу неприятна, эстетически неприятна.
— Где жили Ваши предки?
— Родственники отца в Минске. Меня воспитывал дедушка. Я переехал к нему в Царское Село в год убийства Кирова и жил до начала войны, когда нас, подростков, отправили с интернатом в эвакуацию на Урал. И больше своего деда Ивана Николаевича я не видел. Он был православным. Помню, как мы с ним готовили пасху, красили яйца.
А отец работал шофером в Смольном. Он сумел воспитать моего брата. Брат ребенком в Испанскую войну рвался на фронт, затеял побег в Испанию. А в Великую Отечественную ушел добровольцем, настояв на своем в военкомате, хотя ему не было восемнадцати лет. И погиб в первые месяцы войны.
— Как появилась ваша бронзовая скульптура «Пророк»? Это был заказ?
— Да, заказ. Но особенный: изобразить Христа как человека.
— Христос как пророк?
— Мусульмане до сих пор его принимают за пророка. А у меня не пошло. Чувствовал себя неуютно. Как скульптор, я не могу без деформации. Нужно из общеизвестного построить свое. А деформировать этот образ рука не поднимается. Чувствую, что попал в безвыходное положение. Пошел за благословением, вернее, посоветоваться в церковь. Священник сказал: «Не делай, откажись. Может, это будет использоваться в поругание». Отказался с облегчением. Хотя времена были трудные и другой работы не предлагали.
А буквально на следующий день опять позвонил заказчик: «Если не Христа, то сделай просто пророка». Это был Лев Иосифович Чухман, мы давно дружим с ним. Он культурный человек, был директором завода «Металлист», где я отливал свои работы. Я выполнял многие его заказы (в том числе и личные), и это меня поддерживало во всех смыслах. Современную скульптуру, тем более не реалистическую, а авангардную, у нас немногие понимают и принимают, вкус испорчен городскими памятниками и советского времени, и последних лет.
Когда работали над образом, что подсказывала Вам интуиция?
— Я делал человека идейного, убежденного, не от мира сего. Но не юродивого, не беспомощного. Он со стороны смотрит на этот мир и судит: ведь пророки судят мир. Я пошел от звезды Давида, взял ее за основу, поскольку пророк — это Ветхий Завет. Бронзовая фигура, если внимательно приглядеться, состоит из двух треугольников друг на друге. Это дверь в пластическую обитель, до сих пор не исследованную. Он там не судья, а посланник, представитель…
— Вы были в Иерусалиме?
— Нет. Боюсь, просто не выдержу эмоциональных переживаний. Хотя хотелось бы.
— А как создавался ваш памятник женщинам-бойцам ПВО блокадного Ленинграда на Кронверкской улице?
— Я начал думать над ним банально: «борьба за жизнь на земле», «всех не перевешаете» и тому подобное. Но чувствовал, что нет наполнения… И вот собралась у меня в мастерской компания: главный художник, представители банка-спонсора, художники, комиссия из Худфонда. Показываю эскизы. Тишина. Не цепляет. Да и чему цеплять-то, если меня самого не цепляет? И тут моя дочь Марина хватает за шею скульптуру Цветаевой и ставит на стол. Все в один голос: «Это то, что нам надо». — «Как же так? — удивляюсь. — Это ж Цветаева!» — «Не все ли равно Сидорова, Иванова, Цветаева? Повесишь ей сумку для противогаза…»
С этого момента мне стало легко. Никакой сумки, конечно, но образ был найден. Я эти две скульптуры (Цветаеву и ленинградскую девушку-защитницу) выставляю вместе. У них есть общее: трогательная, беззащитная стойкость. Маленький, хрупкий человек, которому не приходит в голову свернуть в сторону… А потом окрестили эту фигуру «ангел блокады».
— А у вас к Цветаевой давняя любовь? С юности?
— Что Вы! В юности таких вещей не понимают: над этим нужно поплакать…
— Как Вы учили свою дочь Марину? Она тоже замечательный скульптор.
— Жили рядом. Просто жили рядом. Вот и вся учеба.
Подготовила Ольга Кушлина
Фото: Станислав Марченко
Редакция просит помочь семье скульпторов в восстановлении мастерской — как финансово, так и личным трудом. Полную информацию вы можете получить в группе помощи «ВКонтакте»: http://vk.com/club65163863/
По всем вопросам можно обращаться к Александру Позину по телефону: 8 (905) 235-22-85.
Реквизиты:
Счет№ 42301 810 1 090000 26519
Открыт в ООО "ЛЕНОБЛБАНК"
БИК - 044106741
к/сч 30101810200000000741 в ГРКЦ ГУ Банка
России по Ленинградской области
Получатель — Спивак Марина Львовна
Яндекс-кошелек: 41001950836790
Четвертое поколение художников подрастает в его семье. Летом все обитают в удивительном саду-мастерской в Коломягах, в Деревне художников. Недолгое северное лето — время собирания камней. Уникальная техника каменных скульптур Льва Сморгона заключается именно в том, что камни «собраны», вставлены друг в друга, и это создает удивительный эффект: тяжести и легкости, неустойчивости и хрупкости любой материальной вещи, гармонии. Фигуры почти абстрактны, они требуют от зрителя долгого и внимательного всматривания, раздумья, прочтения.
Лев Наумович не устает объяснять, рассказывать, показывать, разбирая на части перед гостями свои конструкции, превращая их в груду бессмысленных мертвых булыжников и вновь возвращая им смысл и красоту, заново рождая произведение искусства, одухотворенное замыслом художника-творца. Лучшие работы Льва Сморгона религиозны не только по своим сюжетам («Авраам и Исаак», два «Пророка» — в камне и бронзе), но и внутренним, глубоким осмыслением библейских тем, душевным жаром, «страхом и трепетом». Ветхозаветные пророки и новая, авангардная форма. Как это можно совместить?..
Сегодня в гостях у Льва Наумовича священник Димитрий Сизоненко. Они говорят о вечном и настоящем, касаясь важных тем бережно, будто боясь нарушить возникшее взаимопонимание.
Вы прожили долгую жизнь, прежде чем приняли Крещение…
— Я пришел к христианству намного раньше, крестился уже постфактум. Это было внешним оформлением того, что сложилось внутри. Мне жена сказала: «Что ты дома молишься, — иди покрестись». Мне это и в голову как-то не приходило… Было это в советское время. Начал читать Библию. Самое интересное, что Библию стал читать после романа «Иосиф и его братья» Томаса Манна.
Была какая-то история, с этим связанная?
— В те годы я часто ездил в Москву к друзьям. Один из них — известный скульптор Андрей Красулин, муж Людмилы Улицкой. Он из семьи священников, и Библия всегда была при нем. Как-то я пришел к нему в мастерскую, которая находилась в старом-старом доме, в полуподвальном помещении. Было это летом 1980 года. Только что умер Высоцкий, и Красулин готовился к участию в конкурсе на памятник Высоцкому. Его вариант памятника был таким пронзительным: глыба с крестом, прорезанным насквозь… И я ему рассказал, что прочитал роман «Иосиф и его братья». А он говорит: «Одна страница изумительного текста размазана на целую книгу». И достает две Библии. Одну, на русском, дает мне. Себе берет на церковно-славянском. И мы стали читать попеременно на двух языках. В конце он плакал, такое сильное было душевное переживание… После этого я стал читать Библию…
В начале перестройки я поехал в Любак на симпозиум скульпторов. Из Петербурга был еще Сергей Асланов, невероятно прямой и честный человек. Я в своем духе — камень на камень; и он строит, созидает что-то… Сергей ничего не признавал, кроме Писания: в свободное время читал только Библию. У меня тоже был Ветхий Завет с параллельным текстом на иврите и комментариями, дореволюционное русское издание. Читаем, обсуждаем в перерывах. Был еще один участник из Осетии, он везде ходил с Кораном. Мы с Сережей время от времени ему задавали каверзные вопросы, а тот ничего не мог ответить и ужасно обижался. Я попросил у него Коран, прочитал и вернулся к Библии. Вот так постепенно я и шел к тому, чтобы в 1997 году принять Крещение…
— Людям иногда кажется: чтобы быть верующим, нужно поступать в семинарию, идти работать в храм, быть «профессиональным» православным, вместо того чтобы оставаться там, где ты находишься, и жить в общении с Богом в своей профессии и в своей семье.
— Если вера есть в человеке, а работа у него творческая, вера все равно будет проявляться в его произведениях, даже если он будет делать, казалось бы, совершенно светские вещи.
— Ваше изображение Христа было создано после Крещения?
— После. У меня была акварель «Христос на кресте». Я ее почти никому не показывал, а одному моему другу она очень понравилась. Но она неканонична не только в плане иконописном, но и в плане восприятия. Тела как такового почти и нет. У меня была такая мысль: показать крест на фоне города. Я увидел это во Львове. Там есть гора, с которой виден город. Неважно, какой город. Суета, муравейник. Дома, машины закольцованы в какой-то системе, а над этим всем — Христос.
А когда Вы работали над образами Авраама и Исаака, что в их истории больше всего задевало за живое?
— Каждая скульптура несет что-то свое. Когда Авраам стоит один, это момент поиска Бога. Что такое Бог? Он как Астарта — родоначальница всего родящегося? Или как солнце — Ра ? Что же тогда ночь, когда нет солнца? И все не складывается… Должен быть кто-то выше… И, наконец, Авраам начинает понимать, что Бог всеобъемлющий, над всем-всем и что Он не имеет имени. Когда вавилоняне ворвались в храм, в «святая святых», то думали, что уничтожат изображение Бога. А там были только камни, уничтожать нечего. Потому что Бог неизобразим. И вот Авраам дошел до этой мысли. Первый из всего человечества. И этот момент я попытался изобразить.
— Это ищущий Бога человек?
— Да, ищущий и нашедший. Вот момент: «Нашел!»… А вот скульптура Исаака и Авраама. Это другое. Там борьба отца. Я сейчас говорю только про одну сторону, к которой обычно всё сводят. В камне можно показать гораздо больше, а литературно-сюжетная часть сводится к простому. На жертвеннике Исаак. Он доверяет отцу, он доверяет Богу. Его привели, и все. А все страдание — в отце. Он должен это совершить. И происходит внутренняя борьба. Как отдать единственного сына?..
— Авраам не фанатик. Он отец?
— Он отец и оставался отцом до самого последнего момента. Дело не в том, что Бог его призвал, а скажем по-другому: они, наконец, встретились. Если считать, что Бог его избрал, то возникает множество вопросов: избрал, а потом такое испытание устроил? Это с ума сойти, какое испытание! А когда называешь это словом «встретились», все по-другому. Может, Бог его проверял: того ли Я встретил…
— Вы себя чувствуете связанным с народом Ветхого Завета? Наследником обетований…
— Мои родители были совсем советскими людьми. Та местечковость, которая порой была в черте оседлости евреев в маленьких городках, она далека мне и по вкусу неприятна, эстетически неприятна.
— Где жили Ваши предки?
— Родственники отца в Минске. Меня воспитывал дедушка. Я переехал к нему в Царское Село в год убийства Кирова и жил до начала войны, когда нас, подростков, отправили с интернатом в эвакуацию на Урал. И больше своего деда Ивана Николаевича я не видел. Он был православным. Помню, как мы с ним готовили пасху, красили яйца.
А отец работал шофером в Смольном. Он сумел воспитать моего брата. Брат ребенком в Испанскую войну рвался на фронт, затеял побег в Испанию. А в Великую Отечественную ушел добровольцем, настояв на своем в военкомате, хотя ему не было восемнадцати лет. И погиб в первые месяцы войны.
— Как появилась ваша бронзовая скульптура «Пророк»? Это был заказ?
— Да, заказ. Но особенный: изобразить Христа как человека.
— Христос как пророк?
— Мусульмане до сих пор его принимают за пророка. А у меня не пошло. Чувствовал себя неуютно. Как скульптор, я не могу без деформации. Нужно из общеизвестного построить свое. А деформировать этот образ рука не поднимается. Чувствую, что попал в безвыходное положение. Пошел за благословением, вернее, посоветоваться в церковь. Священник сказал: «Не делай, откажись. Может, это будет использоваться в поругание». Отказался с облегчением. Хотя времена были трудные и другой работы не предлагали.
А буквально на следующий день опять позвонил заказчик: «Если не Христа, то сделай просто пророка». Это был Лев Иосифович Чухман, мы давно дружим с ним. Он культурный человек, был директором завода «Металлист», где я отливал свои работы. Я выполнял многие его заказы (в том числе и личные), и это меня поддерживало во всех смыслах. Современную скульптуру, тем более не реалистическую, а авангардную, у нас немногие понимают и принимают, вкус испорчен городскими памятниками и советского времени, и последних лет.
Когда работали над образом, что подсказывала Вам интуиция?
— Я делал человека идейного, убежденного, не от мира сего. Но не юродивого, не беспомощного. Он со стороны смотрит на этот мир и судит: ведь пророки судят мир. Я пошел от звезды Давида, взял ее за основу, поскольку пророк — это Ветхий Завет. Бронзовая фигура, если внимательно приглядеться, состоит из двух треугольников друг на друге. Это дверь в пластическую обитель, до сих пор не исследованную. Он там не судья, а посланник, представитель…
— Вы были в Иерусалиме?
— Нет. Боюсь, просто не выдержу эмоциональных переживаний. Хотя хотелось бы.
— А как создавался ваш памятник женщинам-бойцам ПВО блокадного Ленинграда на Кронверкской улице?
— Я начал думать над ним банально: «борьба за жизнь на земле», «всех не перевешаете» и тому подобное. Но чувствовал, что нет наполнения… И вот собралась у меня в мастерской компания: главный художник, представители банка-спонсора, художники, комиссия из Худфонда. Показываю эскизы. Тишина. Не цепляет. Да и чему цеплять-то, если меня самого не цепляет? И тут моя дочь Марина хватает за шею скульптуру Цветаевой и ставит на стол. Все в один голос: «Это то, что нам надо». — «Как же так? — удивляюсь. — Это ж Цветаева!» — «Не все ли равно Сидорова, Иванова, Цветаева? Повесишь ей сумку для противогаза…»
С этого момента мне стало легко. Никакой сумки, конечно, но образ был найден. Я эти две скульптуры (Цветаеву и ленинградскую девушку-защитницу) выставляю вместе. У них есть общее: трогательная, беззащитная стойкость. Маленький, хрупкий человек, которому не приходит в голову свернуть в сторону… А потом окрестили эту фигуру «ангел блокады».
— А у вас к Цветаевой давняя любовь? С юности?
— Что Вы! В юности таких вещей не понимают: над этим нужно поплакать…
— Как Вы учили свою дочь Марину? Она тоже замечательный скульптор.
— Жили рядом. Просто жили рядом. Вот и вся учеба.
Подготовила Ольга Кушлина
Фото: Станислав Марченко
Редакция просит помочь семье скульпторов в восстановлении мастерской — как финансово, так и личным трудом. Полную информацию вы можете получить в группе помощи «ВКонтакте»: http://vk.com/club65163863/
По всем вопросам можно обращаться к Александру Позину по телефону: 8 (905) 235-22-85.
Реквизиты:
Счет№ 42301 810 1 090000 26519
Открыт в ООО "ЛЕНОБЛБАНК"
БИК - 044106741
к/сч 30101810200000000741 в ГРКЦ ГУ Банка
России по Ленинградской области
Получатель — Спивак Марина Львовна
Яндекс-кошелек: 41001950836790
