В предчувствии Пасхи

Воскресение Господа и последующее за ним воскресение всех мертвых — центр, сердцевина христианской веры, цель истории и суть Благой вести, поведанной миру апостолами. Нельзя, однако, сказать, что вера в воскресение доминирует и в ветхозаветных текстах.
Раздел: Lingua Sacra
В предчувствии Пасхи
фото Людмилы Чежиной
Журнал: № 5 (май) 2013Автор: Тимур Щукин Опубликовано: 16 апреля 2014
Более того, эта тема в них маргинальна. В чем причина того, что религия Древнего Израиля долгое время отрицала учение о восстании мертвых? Почему ко времени пришествия Христа данная доктрина все же стала частью верований иудеев? И по какой причине большинство из них отказалось принимать воскресшего Спасителя?

Чуждые образы

На юге Египет, на северо-востоке — Месопотамия, чуть севернее на побережье — могущественные мореплаватели финикийцы, совсем рядом — другие семитские народы и чужаки-филистимляне. Это не урок географии, но перечисление религиозных культур, которые оказывали влияние на веру Древнего Израиля. Они были, мягко говоря, очень разными. Однако в каждой из них жила вера в воскресение.

Достаточно вспомнить миф об Озирисе — древнем царе, потомке верховного бога Ра — который был убит своим братом Сетом, а затем воскрешен сестрой Исидой. Благодаря своей «богочеловеческой» природе он стал вершителем посмертной судьбы человека. Осирису уподобляется, получает его имя всякий скончавшийся праведник, который имеет право обратиться к богам с такой молитвой: «О, ты, уносящий души живых! О, ты, отсекающий тени! О, вы, боги над живущими! Идите, принесите душу Осириса (имярек), чтобы она могла соединиться с телом, чтобы его сердце возрадовалось, чтобы его душа вошла в его тело и в его сердце; поместите его душу в его тело и в его сердце, соедините его душу с телом и его сердцем...» (Египетская книга мертвых, 191).

Стела Нахи с изображением Осириса и Анубиса в фиванском некрополе Сет-Маат (Дейр Эль-Медина). Новое Царство, XVIII–XIX династии (1550–1186 г. до н. э.).
Стела Нахи с изображением Осириса и Анубиса в фиванском некрополе Сет-Маат (Дейр Эль-Медина). Новое Царство, XVIII–XIX династии (1550–1186 г. до н. э.).

Религия Древнего Египта — единственная на Ближнем Востоке, в которой умирает и воскресает не только божество, но и человеческая личность. Личность в нашем понимании, как душевно-телесное единство. В религиозных системах Месопотамии и Ханаана, конечно же, тоже есть своя сотериология и свое учение о посмертном бытии, но оно не связано (или связано очень опосредованно) с идеей воскресения. О том, в чем причина такого положения дел, в религиоведческой науке есть разные мнения. Некоторые ученые считают, что когда-то у народов, окружающих Израиль, было учение о восстановлении человеческой природы, но оно утрачено. Другие — что концепция умирающего и восстающего божества — всего лишь поэтическое отражение природных закономерностей (например, смены времен года). И, следовательно, в реальной религиозной практике упомянутых народов в первой половине I тыс. до н. э. культ воскресающего божества был связан с земледельческим календарем и никогда не имел сотериологических «последствий». Возможно также, что шумерская история о смерти и воскресении юноши Думузи и о том, как его супруга Инанна спустилась за ним в загробный мир, аналогичные мифы о Ваале (Финикия), являются отражением очень возвышенных представлений о посмертной участи человека — но ко времени создания библейских книг эти представления были основательно забыты. Может быть, этих воззрений никогда и не было.

Известняковая стела с изображением Ваала из финикийского города Угарит (Рас-Шамра). XV–XIII века до н. э.

Известняковая стела с изображением Ваала из финикийского города Угарит (Рас-Шамра). XV–XIII века до н. э. Почти точно соответствует данному изображению поэтический текст из Угарита того же периода «Семь молний он метнул, восемь раскатов грома! В дерево молния ударила! Голова его вычесана, раскраска между глаз его, страх нагоняют ноги его, рога свои он вознес. В доме поднята голова его, растением благоуханным… Балу вылил масло неразбавленное в чашу, омыла руки свои девственница Анату, пальцы свои невестка народа, взяла лиру в руки свои, положила кораллы на грудь свою, стала воспевать нежность Силача Балу, любовь Скачущего на облаке»

В любом случае вера в умирающее и воскресающее божество для жителей Ближнего Востока не могла быть ценна сама по себе, отвлеченно. Религия — это практика, которая имеет конкретную цель: спасение от смерти и от экзистенциального одиночества. Богословие, мифология — всего лишь инструкции для достижения этой цели. И если практики различались, значит, различались и богословские концепции. Мы знаем, например, что народы Ханаана исповедовали омерзительные, с точки зрения ветхозаветных авторов, культы. Достаточно сказать, что культ Ваала был связан с человеческими жертвоприношениями. Но даже и такая «литургическая практика» базировалась на оригинальных представлениях о судьбе человека, а эти представления, в свою очередь, — на мифологии умирающего и воскресающего бога.

Твой срок — половина года

Воскресение божества в шумеро-аккадской религиозной мифологии не означает победы над смертью: «По приговору Инанны свершилось. / Дева Инанна горько рыдает: / „Герой мой ушел, погублен. / Как теперь решать судьбы? / Твой срок — половина года, / Твоей сестры — половина года! / День твой да придет, и в день тот вернешься. / День твоей сестры придет, и в день тот она вернется!“» (пер. В.К. Афанасьевой). Думузи и Инанна полгода пребывают в подземном мире, полгода — на земле. Умирание и возрождение трактуются как естественные и неотменимые процессы. Жители Месопотамии сделали из этого такой вывод: мертвые и живые находятся в тесной связи и могут поддерживать друг друга. Сообразно верованиям шумеров, человек после смерти попадал в место, напоминающее описанную Достоевским «баню с пауками». И существовать без мучений в этом узилище он мог только благодаря жертвам, приносимым его родственниками. То есть за счет причастия к общине и после смерти. Верховное божество шумерского пантеона — небесный бог Ану, источник высшей правды. Причем эта правда была выражена в ясно сформулированных правилах, по которым и жило шумерское общество. Подобное представление о боге как законодателе уберегало жителей Месопотамии от морального релятивизма. При жизни человек стремился строго соблюдать ритуал и моральные нормы (часть которых предполагала заботу об умерших предках) в надежде на прижизненное воздаяние, а после смерти надеялся, что дети, воспитанные им в благочестии, не оставят его без жертвоприношений. Так осуществлялось единство общины.

Мы довольно хорошо знаем и финикийскую религию, культ тех самых «Ваалов и Астарт», которые бесконечное число раз упоминаются в Священном Писании. Ваал (в угаритских текстах — Балу) находится в неясном родстве с верховным божеством Илу (общесемитский Элем). Иногда он называется его сыном, но скорее всего «сын» — лишь синоним слова «потомок», поскольку чаще Ваал именуется отпрыском другого божества — Дагану (библейский Дагон). Следовательно, «божественность» Ваала не «первого сорта», он лишь один из богов, просто более удачливый. Именно Ваал прибирает к рукам бразды правления и, возможно, по этой причине находится в напряженных отношениях с Илу. Некоторые ученые даже полагают, что Ваал является узурпатором божественного трона (по аналогии с Зевсом), но тексты прямо об этом не говорят.

Ключевым эпизодом «биографии» Ваала является его конфликт с богом Муту (букв. «смерть»), в результате которого «грядущий на облаках» (один из самых популярных эпитетов Ваала) низводится в подземный мир и выходит оттуда благодаря помощи своей супруги Асату. Она сначала убивает Муту, а затем воскрешает Ваала. Воскресший Ваал расправляется с богами, — детьми Илу и Асирату (Астарты), — которые правили миром в его отсутствие, и вновь выходит на поединок с Муту (который к тому времени тоже воскресает). Бой заканчивается безрезультатно... Смерть не побеждена, все участники божественной драмы остались «при своих»: «Тогда вернулся Балу в дом свой: «Я воцарюсь истинно царем земли, / власть моя установится! / Знаки покорности не буду я посылать сыну Илу, Муту, / дань — любимцу Илу, витязю! / Пусть кричит Муту в душе своей, / пусть прячется любимец Илу в ущелье своем, — / я единственный, кто будет царствовать над богами. / Пусть тучнеют боги и люди, / чтобы насытился люд земной!» (перевод И.И. Шифмана). Получается, что древние хананеяне имели картину мира, в которой условное «зло» невозможно победить, условное «добро» ничем от зла не отличается, а единственный и безусловный авторитет — верховный бог Илу — не оказывает почти никакого влияния на миропорядок.

Каким же образом миф об умирающем/воскресающем Ваале (и равнозначных ему божествах в различных ханаанских городах: Ададе и Эшмуне в Сидоне, Адонисе в Библе, Мелькарте [Молохе] в Тире, Сарепте и Аскалоне) породил практику человеческих жертвоприношений? При отсутствии идеи личного воскресения на передний план выходит концепция коллективного бессмертия и коллективной же жертвы во имя нее. Именно такое бессмертие возможно сколь угодно долго в мире, где не побеждена смерть. Поэтому жители Ханаана жертвовали своей частной — прежде всего детородной — силой во имя «общего блага». Отсюда бритье головы (волосы — символ силы, как мы знаем из истории судьи Самсона) и самые изуверские формы жертвоприношения, подражающие бесчинствам ханаанских божеств: проституция — для женщин, самооскопление — для мужчин и наиболее полное выражение отречения от себя как «отца» (но не как личности) — убийство собственного ребенка.

Он исцелит нас

Ветхий Израиль знал концепцию воскресения именно в том варианте, в каком она была представлена в ханаанских культах. И именно поэтому Священное Писание эту идею отвергает: «Разве над мертвыми Ты сотворишь чудо? Разве мертвые встанут и будут славить Тебя?» (Пс. 87, 11). Да, с точки зрения древнего израильтянина никакой иной жизни, кроме земной, не существует, и бессмертие — тут ветхозаветная религия соглашается с ханаанской — возможно лишь как бессмертие избранного народа. Но базируется оно в Ветхом Завете не на причастии богу-узурпатору и не на признании неустранимого могущества смерти, а на верности тому самому Илу, который в рамках ветхозаветной логики властвует и над всеми богами и над самой смертью: «Он превыше небес, — что можешь сделать? глубже преисподней, — что можешь узнать?» (Иов 11, 8).

По этой же причине Ветхий Завет расходится во взглядах на жизнь и смерть и с другой родственной традицией — месопотамской. В 5-й заповеди Декалога, несомненно, слышится отзвук шумеро-аккадской системы ценностей. Однако в отличие от религии Месопотамии вера Ветхого Завета не знает концепции причастия общине после смерти и отрицает любую возможность общения между живыми и мертвыми. Если Господь пребывает в преисподней также как на небе (Пс. 138, 8), то мертвые не нуждаются в помощи живых. Тем более нет нужды живым просить поддержки у мертвых.

Из представления о всемогуществе Господа родилась вера в то, что отдельный праведник может вообще избежать смерти — как в случае с Енохом и Илией, а любой умерший может быть временно возвращен к жизни, как это произошло с сыном женщины, приютившей пророка Илию (3 Цар. 17, 17-24; ср. 4 Цар. 4, 31-37; 13, 20-21).

Впрочем, есть значимые и знаковые исключения из общего правила. В частности, в Книге пророка Осии (конец VIII века до н. э.) идея воскресения артикулирована весьма отчетливо: «В скорби своей они с раннего утра будут искать Меня и говорить: „пойдем и возвратимся к Господу! ибо Он уязвил — и Он исцелит нас, поразил — и перевяжет наши раны; оживит нас через два дня, в третий день восставит нас, и мы будем жить пред лицем Его. Итак познаем, будем стремиться познать Господа; как утренняя заря — явление Его, и Он придет к нам, как дождь, как поздний дождь оросит землю“» (Ос. 6, 1-3). Метафоры этого текста (заря и животворящий дождь — атрибуты Ваала) отсылают к реалиям финикийской религии. Однако ключевая для финикийской сотериологии идея осмысляется иначе. Да, бессмертие возможно только в рамках рода (речь идет о восстановлении израильского царства), но не потому, что на смерть «нет управы», а потому, что тайна победы над ней вообще вынесена за скобки. Куда важнее близость Бога к своему народу.

Видение оживающих сухих костей в Книге Иезекииля (Иез. 37, 1-10) в христианском предании также интерпретируется как пророчество о всеобщем воскресении. За видением, однако, следует его недвусмысленное толкование: «кости сии — весь дом Израилев. Вот, они говорят: „иссохли кости наши, и погибла надежда наша, мы оторваны от корня“. Посему изреки пророчество и скажи им: так говорит Господь Бог: вот, Я открою гробы ваши и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших и введу вас в землю Израилеву» (Иез. 37, 11-12).

В этих двух — наиболее древних — ветхозаветных текстах, содержащих концепцию воскресения, восстание мертвых — всего лишь аллегория геополитического торжества Израиля (разумеется, основанного на монотеизме). Однако образы настолько недвусмысленны, что сам собой возникает вопрос: почему они возникли именно сейчас? На наш взгляд, это связано с постепенным распадом иудейской монархической (и в целом государственной) идеологии. В допленный период «спасение» человека мыслилось в рамках его прижизненного причастия к религиозной общине, которая, в свою очередь, преуспевает под опекой государственной власти. Достаточно хранить верность истинному Богу, и государство даст тебе все, что привычно входит в понятие человеческого счастья (долголетие, здоровье и богатство). Разумеется, богословы допленного периода (например, авторы Книги Псалмов или Книги Иова) часто критически относятся к этой логике, но за ее пределы выйти не могут. В эпоху грозных потрясений происходит мировоззренческий сдвиг, который на первых порах заметен лишь в использовании прежде чуждой образности.

Так говорил Заратустра?

Любопытное прочтение темы воскресения прослеживается в «апокалипсисе Исаии» (Ис. 24-27 — текст, составленный в вавилонский период не раньше конца VI века): «Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела! Воспряните и торжествуйте, поверженные в прахе: ибо роса Твоя — роса растений, и земля извергнет мертвецов» (Ис. 26, 19). С одной стороны, в этом отрывке воскресение — уже не метафора, поскольку выше прямо говорится о победе Ягве над смертью: «Поглощена будет смерть навеки, и отрет Господь Бог слезы со всех лиц» (Ис. 25, 8). С другой, воскресение израильтян противопоставляется не-воскресению их противников: «Мертвые не оживут; рефаимы не встанут, потому что Ты посетил и истребил их, и уничтожил всякую память о них» (Ис. 26, 14).

Констатируем, что табу с темы воскресения снято. С этого времени она закрепляется в иудейском богословии. Обусловлено это, во-первых, оторванностью иудейской религии от палестинской почвы — за спиной богослова уже не маячит зловещий образ Ваала. Во-вторых, в Вавилоне иудеи наверняка познакомились с зороастрийской концепцией воскресения. Заратустра и его последователи создали революционную религиозную систему, наполненную неведомыми ранее идеями: мессианство и антимессианство (в зороастрийской мифологии есть свой «антихрист»), последняя битва добра и зла и, наконец, всеобщее воскресение: «В жизнь превращая создание / Без умирания, без увядания / И без истления, / Вечноживущую, вечнорастущую / И самовластную, / Из мертвых восстанут / И явится вживе / Бессмертный Спаситель / И мир претворит. / Бессмертными станут / Избравшие Истину, / А ложь пропадет — / Исчезнет туда же, / Откуда пришла / На праведных гибель / Их рода и жизни». В рамках зороастрийских верований мир переживает три цикла, в конце каждого из которых происходит битва между Спасителем (саошьянтом), посланником верховного бога Ахура-Мазды, и силами зла под предводительством злого духа Ангра Майнью. За последней — третьей — битвой следует окончательное уничтожение зла и смерти, воскресение умерших и всеобщий суд.

Однако уже в тексте «апокалипсиса Исаии» присутствует то понимание темы воскресения, которое отличает межзаветный иудаизм от зороастризма. Для интертестаментарного богословия важно не само по себе физиологическое восстановление, а реализация идеи справедливости: праведник должен получить награду, а злодей — наказание. Крупнейший исследователь данного вопроса Георг Никельсбург вообще считал, что идея воскресения родилась из необходимости объяснить массовые преследования иудеев и смерть многочисленных праведников. Именно поэтому в одних текстах этого периода идет речь о всеобщем воскресении, за которым следует «взвешивание» добрых и злых дел: «И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление» (Дан. 12, 2); в других же — как в «апокалипсисе Исаии» — о воскресении, которого сподобится только праведник: «Будучи близок к смерти, он [четвертый из семи сыновей Иуды Маккавея] так говорил: умирающему от людей вожделенно возлагать надежду на Бога, что Он опять оживит; для тебя же [Антиох Епифан] не будет воскресения в жизнь» (2 Мак. 7, 14). В Книге Юбилеев воскресение понимается как посмертная участь праведной души, радующейся наказанию грешника: «И они увидят на своих врагах все наказания их и все проклятие их; и хотя кости их будут покоиться в земле, но для духа их будет многая радость, и они познают, что это Господь, совершающий суд и являющий милость… на всех, которые любят Его» (Юб. 23, 30-31). В Первой книге Еноха воскресают и праведники и грешники, а вот третья категория мертвецов — грешники, которые умерли насильственной смертью, — не воскресают, но и не наказываются. До конца не ясно, принимали ли идею воскресения кумранские сектанты. Тексты указывают, что они верили скорее в воздаяние сразу после смерти, в то время как погребения кумранитов свидетельствуют об их надежде на восстание тела. Иосиф Флавий говорит, что идею телесного воскресения принимала школа фарисеев, «душевного» — партия ессеев (некоторые ученые отождествляют их с кумранитами), и что саддуккеи вовсе отрицали посмертное бытие человека.

Подобный богословский разнобой только подтверждает нашу догадку: для иудея времен Христа идея воскресения была второстепенной, а на первое место выходил эсхатологический национализм, который не раз был обличаем Господом и особенно ярко проявил себя в те несколько дней между Входом Иисуса в Иерусалим и Его воскресением.

Изображения Доброго пастыря и жития Ионы в римских катакомбах святых мучеников Петра и Маркеллина. IV век.

Изображения Доброго пастыря и жития Ионы в римских катакомбах святых мучеников Петра и Маркеллина. IV век. История об Ионе и ките стала одним из символов воскресения мертвых еще в дохристианские времена

Некоторые мыслители (например, Николай Бердяев и Владимир Соловьев) говорили, что в христианстве нет ничего нового, кроме самого Христа. Это так, если понимать христианское учение как простую сумму не им придуманных концепций. Однако соединение нескольких учений — тоже новаторство, тоже богословское творчество. Христианская мысль синтезировала несколько идей, которые по отдельности бытовали в различных религиях: идею умирающего и воскресающего Бога, концепцию всеобщего воскресения и идею мессианства. Получилось то, чего не мог помыслить ни один мудрец той эпохи, то, что апостол Павел назвал: «для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1 Кор. 1, 23). И, конечно, этот синтез не имел бы никакой силы, если бы Сам Господь не пришел к людям, не умер за них и не воскрес.

Тимур Щукин


Поделиться

Другие статьи из рубрики "Lingua Sacra"

19 марта, вторник
rss

№ 5 (май) 2013

Обложка

Тема номера:Цирк - это серьезно

Статьи номера

СЛОВО ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА
Пасхальное поздравление митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Владимира клиру, насельникам и насельницам святых монастырей, учащим и учащимся духовных школ и всем верным чадам Санкт-Петербургской митрополии 2013 год
ПРАЗДНИК
14 мая — Радоница. Смысл праздника
АКТУАЛЬНО
Святая Русь в отдельно взятой епархии
ОПК: итоги года
ПОДРОБНО
/ Взгляд / Золушка нашей арены
/ Крупный план / Цирк – это серьезно. «Ленздравклоун». Сюжет второй
/ Крупный план / Цирк – это серьезно. «Упсала-цирк». Сюжет первый
/ Via Historica / Искусство «вне центра»
ОБРАЗЫ И СМЫСЛЫ
/ Lingua Sacra / В предчувствии Пасхи
/ Имена / Жизнь как судьба
/ Умный разговор / О кристаллах и вечной жизни
ЛЮДИ В ЦЕРКВИ
/ Аксиос / иерей Григорий Григорьев
/ Ленинградский мартиролог / Протоиерей Философ Орнатский
/ Дошкольное богословие / Вестники Слова
/ По душам / Первое поражение немцев
/ Приход / Церковь иконы Божией Матери «Неупиваемая чаша»
/ Служение / Благотворительность как смысл жизни
/ Служение / Крестный ход – по морю
/ Служение / Цирк - это серьезно. «Театр-цирк Монгольфьери». Сюжет третий
/ Служение / Исцеление сказкой
/ Место жительства - Петербург / Три любовных истории
КУЛЬТПОХОД
/ День седьмой / Сербия на холсте
/ День седьмой / Пасха в «Великопостных»
/ Афиша "ВЖ" / «Русь моя светлая»
ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ
День Победы
ГЛОБУС ЕПАРХИИ
Барды — о войне
Милосердие на пятом этаже
Маленький подвиг ради новомучеников
Главное — искренность
Семья для курсантов
Все первые, все званые
Поход памяти
Все друг другу братья
Пятое Евангелие. Записки паломника
ИНФОРМАЦИЯ ОТ НАШИХ ПАРТНЕРОВ
III Международный молодежный лагерь «Тихвин-2013. Прикоснись к святыне»
Православные рейсы на Валаам на четырехпалубных теплоходах летом 2013 г.