Так чисто, так красиво

Жизнь каждого человека — это часть мировой истории. Жизнь ветерана — тем более. Его рассказ — повесть о давно ушедшем страшном времени, о боли и голоде, о героических людях и великой победе. Стоит лишь задуматься над тем, через что пришлось пройти ветеранам, и они сразу начинают казаться сверхлюдьми. Но Елизавета Михайловна Кудряшова — обычная бабушка, живет на проспекте Шаумяна. Кормит соседскую кошку, ухаживает за кустиками под окном, ходит в церковь. Ей 94 года. Просто бабушка. ­ Но — ветеран.
Журнал: № 5 (май) 2015Страницы: 16-17 Автор: Андрей ГориченскийФотограф: Станислав Марченко Опубликовано: 19 мая 2015
Елизавета Михайловна Кудряшова родилась 4 мая 1921 года. С восьми лет работала няней в семьях, закончила семилетку. В годы войны была демобилизована в строительный батальон. После войны работала на военном заводе, затем вместе с мужем-офицером жила в Выборге. Сейчас на пенсии, прихожанка Успенского «Блокадного» храма на Малой Охте.
— Родилась я в село Радчино. Нас в семье было девять братьев и сестер. В царской России и несколько лет после революции за каждого ребенка давали надел земли, поэтому нас в семье было так много. Отец всё рассчитал: мою сестру Антонину отправил учиться работать на вязальных машинах, сам высаживал на участке лен, планировал в будущем начать собственное дело. Да не сложилось.

В Радчино была замечательная каменная церковь, ходили в нее все вместе. У каждой семьи был свой уголок, в котором стояли и молились. Помню, как всё село собиралось на пасхальные ночи. Мы сидели и слушали певчих и, хотя маленьких было много, редко кто засыпал. И так это было чисто, так красиво…

Самые чистые воспоминания у меня связаны с Церковью. Когда мне было четыре года, я поехала к старшей сестре в Кикеринский женский монастырь. Всю зиму в нем провела. Как же мне там нравилось! Всё было интересно, особенно роспись икон: любила я сидеть с иконописцами, часто засыпала, глядя на их работу. Сестру потом отправили на Соловки: она не была монахиней, только певчей, но разбираться большевики не стали.

Судьбы членов нашей семьи были очень разными. Старший брат Николай служил радистом на Черноморском флоте. Он погиб на фронте. В 1930-е годы посадили отца: он поехал в город на заработки, жандармы пришли к нему и стали искать патент. Патент тогда был вроде трудового договора, по нему начислялись налоги. Патент не нашли, посадили. В войну он пропал без вести.

С восьми лет я работала нянькой. Помогала матери, она в детском саду работала. Потом переехала в город к сестренке Тоне на Кронверкскую улицу, начала в школу ходить на Большом проспекте Петроградской стороны. Мы снимали половину комнаты, рядом за ширмой жила игумения, добрая, но строгая. Когда мне было 11 лет, Тоня перешла на завод «Красное знамя», и из-за химии на производстве у нее началась экзема. Вся работа по дому на меня свалилась. Потом Тоня вышла замуж, мне перестало хватать места, и я уехала в Сестрорецк к сестре Клаве. Жили плохо, и чтобы заработать, мы с сест­риным мужем Алексеем делали кровати.

В 16 лет я начала работать на фабрике «8 марта», делала шляпы. В трудовой и записана как «модистка». Я в девичестве Солнцева — так меня иначе как «солнышко» на работе не называли. Не просто коллектив сложился — вторая семья была. Вместе с коллегами ходили гулять, на концерты, в театры…

22 июня мы поехали в Петергоф на закрытие сезона белых ночей. Гуляли, веселились, а как пришли на вокзал — узнали, что война началась.

Рабочих с фабрики эвакуировали через две недели. Несколько человек, я в их числе, остались ее сторожить, стоять на чердаках. Пошла на оборонные работы: сначала мы копали на Поклонной горе противотанковый ров, делали амбразуры. Старые дома просто ломали на дрова. Довелось попасть в бригаду подрывников. Закладывать снаряды нас учил грузин, мы его звали «черный порох». Жуткая была работа: заложишь пять мин, а взорвется только три или четыре. Идешь проверять — и не знаешь, останешься ли жива.

Мы находились в состоянии постоянной борьбы. Голод, истощение, враг, атакующий снаружи и изнутри. Мама рассказывала, как видела шпионку, которая светом подавала сигналы и корректировала огонь. Мать ее сдала, и шпионку арестовали.

Ближе к 1943 году я начала работать в стройбате, мы прокладывали дорогу на прорыв блокады. Практически в окопах я познакомилась со своим будущим мужем Петром Кудряшовым. Петр охранял завод, где производили противотанковые мины и динамитные патроны. В какой-то момент в стройбате совершенно не осталось бумаги, а ведь нужно записывать приказы, писать письма. И меня посылали к Кудряшову на завод, чтобы взять бумаги. Получается, бегала на свидание за 13 километров — от Ваганова до Морозова.

Помню, как блокаду снимали. Я тогда была санитаркой. Немцы бросили все продукты, всех своих убитых. Мы ходили по пустому полю битвы, клали мертвых немцев на брезент и тащили. Где же их, интересно, похоронили всех? Мы работали, как заключенные, рыли землянки. В землянке можно было жить, как в комнате, там было тепло и хорошо, стояла буржуйка, начальство приходило греться, солдаты с фронта в них отдыхали, никто никогда никого не трогал. Все мы тогда были другими, светлыми, чистыми, искренними. Всё делали вместе, ругались реже.

Когда блокаду сняли, мы пошли в Шлиссельбург. Но дальше я уже не пошла — демобилизовалась, и мы расписались с мужем.




Все фотографии

Поделиться

Другие статьи из рубрики "Крупный план"

28 марта, четверг
rss

№ 5 (май) 2015

Обложка