Слабость характера, сила мысли

В Москве по адресу: Пречистенский переулок, 9, стоит бывший особняк Маргариты Кирилловны Морозовой, богатой вдовы купца Михаила Абрамовича Морозова. В этом доме она поселилась после смерти мужа, в 1914 году, обустроив особняк для коллекции любимых картин, а с 1920 года вплоть до начала 1930‑х занимала в нем, по милости Наркомпроса и, позже, датского посольства, лишь несколько комнат в подвале. В подземном этаже того же дома после революции жили друзья Михаила Булгакова братья Топлениновы и литератор Сергей Ермолинский, у которых писатель частенько гостил. Булгакововеды считают, что именно этот подвал — прототип подвала Мастера.

Маргарита Морозова «до [Первой мировой] войны… была некоронованной королевой Москвы. Ее покойный муж собирал картины Врубеля, она — французских современных художников, у нее бывали вечера поэтов, философов», — вспоминает эмигрант Николай Волков‑Муромцев. Другой мемуарист, Надежда Фиолетова, рассказывает об этих вечерах: «Смущенные, робко входим в лекционный зал, занимаем места подальше, осматриваемся. Впереди, там, где столик лектора, замечаем величественную фигуру красивой дамы в длинном платье со шлейфом. Многие подходят к ней, почтительно раскланиваются, целуют руку, она приветливо улыбается. Среди подошедших замечаем массивную фигуру уже пожилого человека с явно выраженными монгольскими чертами лица». Дама — Маргарита Морозова. «Человек с явно выраженными монгольскими чертами лица» — князь Евгений Николаевич Трубецкой. Возможно, они оба являются прообразами (не единственными) булгаковских персонажей.

С Трубецким, уже давно женатым и «детным», Морозова познакомилась в 1905 году в собственном доме, который она предоставила тогда для делегатов Всероссийского земского съезда. Евгений Николаевич и Маргарита Кирилловна были связаны деловыми узами, вместе выпускали общественно-политическую газету «Московский еженедельник», организовали знаменитое философское издательство «Путь», выступили соучередителями Московского религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьёва. Маргарита Кирилловна, по сути дела, финансировала целое интеллектуальное течение Серебряного века — русскую религиозную философию и, во многом, была его душой. Но деловые отношения философа и меценатки вырастали из беззаконной страсти. Их любовь то угасала, то вспыхивала вновь. Предел ей положила только Гражданская война: в 1918 году Трубецкой ушел из Москвы в Добровольческую армию Деникина, а в январе 1920‑го в Новороссийске его земной путь прервался.

Маргарита любит Мастера, но флиртует с Азазелло. «Всепоглощающая» любовь Маргариты Кирилловны к Трубецкому не мешает ей «строить отношения» с Петром Николаевичем Милюковым (будущий лидер партии кадетов) и даже сравнивать достоинства двух мужчин: «Насчет Обломова и Штольца Вы правы и неправы, — говорит она в письме подруге. — Житейски это так, Штольц мог бы мне многое дать, но никогда не мог бы дать того, что может дать „он“. Кроме „него“ может только Христос».

Штольц — Милюков, Обломов — Трубецкой. Булгаковский Мастер (и Иешуа, как его alter ego) — это именно Обломов, наделенный мессианскими чертами. Кем наделенный? Разумеется, сатаной и дьявольской «музой» — Маргаритой. Литературная Маргарита выучила наизусть «Роман о Пилате», историческая ради Трубецкого начала интересоваться политикой, штудировать Канта, Шеллинга, Владимира Соловьёва… Главный историко-философский труд Трубецкого «Миросозерцание В. С. Соловьёва» был написан в постоянной эпистолярной полемике с Морозовой. Трубецкой критиковал соловьевскую концепцию эроса (в центре этики лежит реализация полового чувства). Морозова эту концепцию защищала. И вместе с ней — свою любовь к Евгению Николаевичу.

Желчный Сергей Витте, который в 1905 году предлагал Трубецкому пост министра народного просвещения, дал Евгению Николаевичу такую характеристику: «Я… сразу раскусил эту натуру. Она так открыта, так наивна и вместе так кафедро-теоретична, что ее не трудно сразу распознать с головы до ног. Это чистый человек, полный философских воззрений, с большими познаниями, как говорят, прекрасный профессор, настоящий русский человек… но наивный администратор и политик. Совершенный Гамлет русской революции».

Обломов, Гамлет… за этими литературными образами — инфантилизм, нерешительность. Нет, Трубецкой был способен на поступок. Евгений Николаевич с 1905 по 1911 годы занимал должность профессора энциклопедии и истории философии права в Московском университете — и покинул эту завидную должность вместе с группой профессоров, несогласных с политикой правительства, ограничивающей автономию университетов (власти пошли на это после студенческих волнений). И с Морозовой он пытался порвать, отвечал на ее любовные письма нравоучительными отповедями и, в конце концов, решился ведь уйти в ледяную кубанскую степь из большевицкой Москвы. От своей Маргариты.

Однако все это — лишь вспышки волевого устремления, попытки борьбы с собственным характером, чаще неуспешные. Сын Евгения Николаевича — Сергей Трубецкой, в своих, понятное дело, очень комплиментарных к отцу мемуарах рассказывает, что, «уходя к себе в кабинет заниматься, Папа как будто покидал землю и уходил в какие-то другие, нездешние области. Иногда это случалось с ним и не в кабинете, и тогда он делался совершенно отсутствующим, что порой смущало мало знавших его людей… Папа имел склонность пропускать действительность через призму своего поэтического воображения». Разумеется, эта черта вообще свойственна мыслителям, но у Трубецкого она была гипертрофирована. К тому же, как рассказывает тот же Сергей Евгеньевич, супруга Трубецкого Вера Александровна «всегда и всячески стремилась облегчить Папа возможность „уходить от земли“, когда он этого захочет».

Конечно, булгаковский Мастер — это обобщенный знак, странный русский Фауст, гениальный, но безвольный, способный увидеть свет, но предпочитающий покой, заключающий союз с дьяволом, но не ради истины, а ради простого счастья. В характере Евгения Трубецкого есть вот эта свойственная деятелям Серебряного века вообще «христообломовщина».

Но разрешаются ли эти психологические черты в философскую позицию? Скорее нет. «Знаете ли Вы, в чем слабость Соловьева? — Несомненно в обломовщине, — пишет Трубецкой той самой Морозовой, которая за глаза сравнивала философа с Ильей Ильичем. — Гончаров прекрасно понял Обломова, потому что это — он сам; в Обломове — его собственная бездеятельная, созерцательная природа; но когда в противовес Обломову он попытался изобразить деятельный, практический характер, то вышел карикатурный, несимпатичный и совершенно неправдоподобный немец Штольц: таких не бывает». Трубецкой, сам человек крайне непрактичный и плохо разбирающийся в realpolitik, напротив, был способен саму философию превратить в деятельную, оценивающую, вторгающуюся в жизнь силу. Его суждения о марксизме и либерализме, столыпинских реформах, русской революции, Первой мировой и Гражданской войнах реалистичны в том смысле, что базируются на незыблемых истинах, а не на соображениях о преходящей социальной конъюнктуре.

Философия Трубецкого (в противоположность его характеру) — это философия религиозного напряжения, философия трезвения. Все его труды — по философиии ли права (см. об этом подробнее в других материалах раздела «Смыслы и образы»), по истории ли немецкой и русской философии, по богословию иконы, эсхатологии, этике или политологии — проникнуты антиобломовщиной, выразившейся в противостоянии философским прожектам Соловьёва. В частности, его софиологии, которая, по мнению Трубецкого, противоречит человеческой свободе. «Моя душа не имеет своей субстанции… вопреки Соловьёву… в душе мировой; стало быть в своей свободе она не предопределена от века к добру или злу». «Душой мира» Трубецкой называет Богоматерь, но совсем в ином смысле, чем Соловьёв. Богоматерь — это единичное, личностное выражение человеческого устремления к Богу, исключающее всякую аморфную, «духовную», стихийную человечность за пределами этого выражения. Потому и причастие «мировой Душе» осуществляется в том, что «каждый человек от себя должен повторить Ее творческое „да будет“».

Наивысшей точки это религиозное напряжение должно достигнуть, полагает Трубецкой, в конце истории (таково христианское понимание прогресса!). Христос придет не тогда, когда все человечество отвернется от Него (это ведь довольно распространенное прочтение Апокалипсиса), а тогда, когда все оно окончательно определится по отношению к Нему. Одни окончательно примут его, другие столь же недвусмысленно отвергнут. В этом «философия конца» Евгения Трубецкого. К такому концу осмысленного жизненного пути он стремился… Он его достиг.