Семейная тирания: мирись и больше не дерись

Помочь тому, кто сам стал источником страданий для своих домочадцев, — такова задача консультационного центра «Альтернатива насилию». Муж бьет жену и детей. О чем с ним вообще можно говорить? — О том, что он мужчина и должен нести ответственность за свои поступки, не списывая всё на обстоятельства и поведение близких. Андрей Исьёмин, психолог-консультант центра, рассказал о причинах и признаках семейного насилия, методах реабилитации домашних агрессоров и о том, почему это важно для общества в целом.
Раздел: Проект
Семейная тирания: мирись и больше не дерись
Журнал: № 4 (апрель) 2018Автор: Евгений Перевалов Опубликовано: 4 апреля 2018

КАЖДЫЙ ВТОРОЙ — ПОТЕРПЕВШИЙ

Андрей Исьёмин
Андрей Исьёмин

— Андрей, как появился ваш центр? Направление вашей деятельности — реабилитация домашних насильников — для России практика пока что новая, я прежде не слышал, чтобы этим кто-то занимался в нашей стране. Напротив, часто отрицают даже сам факт существования домашнего насилия.

— Лучше сразу прояснить: мы называем своих клиентов не насильниками, а людьми, которые применяют насилие, или же авторами насилия — такая формулировка позволяет не отождествлять себя и насилие, дает шанс посмотреть на свой поступок со стороны и осознать его.

Идея пришла к нам не вдруг, она формировалась постепенно. У нас в команде несколько человек. Когда я присоединился, работа с насилием была интересна мне как с профессиональной точки зрения, так и с личной: я очень чувствителен к вопросам принуждения, историю своего взросления во многом понимаю как борьбу против нелегитимной власти над собой — в самых разных ситуациях приходилось отстаивать свою свободу воли. Не скажу, что там было что-то страшное, истории, с которыми сталкиваемся мы в своей работе, гораздо ужаснее.

В течение нескольких лет к нам приезжали коллеги — сначала из европейских стран, консультировали нас по методологическим вопросам. Мы знакомились со статистикой, понимали, что такая практика будет актуальна для нашей страны, постепенно стали трудиться, а потом нам предложили еще и финансирование под эти проекты. Так что наша организация появилась благодаря тому, что сошлись вместе актуальность проблемы, профессиональные интересы и готовность людей вкладываться в это дело. Стоит отметить и особую роль петербургского «Кризисного центра для женщин» — коллеги сделали очень много для становления нашей организации, так как понимали, что недостаточно работать только с жертвами, нужно прорабатывать проблемы со всеми участниками ситуации насилия.

— Вы упомянули статистику. О каких цифрах речь?

— Комитет по социальной политике Санкт-Петербурга в 2010 году приводил данные исследования, согласно которым 44% петербуржцев имеют опыт столкновения с домашним насилием в той или иной форме. То есть половина нашего общества знает, о чем речь, знает, что такое домашнее насилие. Это большая проблема, и она существенным образом влияет на то, как живет общество в целом. Для меня эти цифры стали одним из доводов в пользу актуальности нашей работы.

— А статистика показателей успешности аналогичных программ за рубежом имеется?

— Сначала мы сотрудничали с норвежцами, потом со шведами, сейчас входим в Европейскую ассоциацию специалистов, работающих с субъектами насилия. Почему взяли за основу именно скандинавский опыт? Потому что коллеги показывают довольно хорошие результаты, 80% их клиентов не возвращаются больше к практике семейного насилия (по данным пятилетнего наблюдения после окончания психологической работы). То есть 80% без рецидива. Это достигается в т. ч. благодаря довольно длительной работе с клиентом. Правда, в Скандинавии выстроена система мотивации на прохождение таких программ — замалчивать семейное насилие там сложно, на авторов насилия оказывается сильноеобщественное давление.


ВОПРОС САМОДИСЦИПЛИНЫ

— А в чем суть этой методики?

— Ответственность каждого за свои поступки. Мы не гипнотизируем клиентов, не вводим их в транс. Мы говорим о том, что ты можешь контролировать свои действия. И человек, если он искренен, признает, что акт насилия был осознанным выбором — не в том смысле, что человек сидел и размышлял о том, как побьет жену (хотя и такое бывает), а в том, что всегда есть возможность остановиться, даже если ты склонен думать потом, что не мог себя контролировать. Мы приводим человека к мужской позиции: я это сделал, я могу этим управлять и могу изменить ситуацию, если считаю нужным. Когда люди видят для себя иную возможность поведения, они многое могут поменять в своей жизни. И конечно, в жизни своей семьи. А теперь вспомните те 44% — это число жертв насилия. Но, значит, были и авторы, — и если каждый из этих авторов изменится, то поменяется и само общество.

— Как авторы насилия к вам попадают? Жены приводят?

— Не совсем так. Существует два вида насилия — аффективное и инструментальное. При аффективном человеку кажется, что он не отдает себе отчет в своих действиях, хотя это, как я говорил выше, не совсем так. А инструментальное — этокак раз полная осознанность и иногда даже запланированность действий, это очень тяжелые случаи. Большинство наших клиентов — это те, кто совершают насилие в аффекте. В спокойном состоянии ни один из них не сказал, что да, он хочет продолжать в том же духе. Наоборот, говорят: «Меня несет, меня провоцируют, не могу сдержаться, как остановиться?!» Почему приходят такие люди? Если боятся потерять что-то важное для себя. Нашими клиентами становятся те, для когоценность отношений достаточно высока — они боятся остаться без отношений, без семьи, без детей, когда органы опеки начинают контролировать ситуацию или женщина не готова общаться с человеком, который так себя ведет. Чувствуя угрозу потери, они приходят к нам. Правда, часто не осознавая до конца свое поведение, а наоборот, прося «объяснить ей, что всё нормально». Иногда речь идет о репутационных потерях, которые несет человек. В нашей практике есть случай обращения после принятия решения иностранной судебной системой — они настоятельно просили пройти программу гражданина России, проживающего за рубежом. Это и ему самому нужно было, чтобы с ним считались в стране пребывания.

Но звонят и женщины с вопросом: «А что делать, чтобы муж к вам обратился?» В таких ситуациях мы советуем сперва подумать, безопасно ли для нее поднимать такой вопрос. К сожалению, зачастую такие попытки заканчиваются очередной порцией побоев. Здесь важнее обеспечить достаточную дистанцию между собой и обидчиком, обезопасить себя и детей.

Но есть и те, кто более уверенно себя чувствуют и понимают, что настолько далеко дело еще не зашло. В таком случае — да, женщина может побудить мужчину прийти к нам.

— Вы сказали, что большая часть актов насилия происходит в состоянии аффекта. В обыденном сознании аффект ассоциируется с полной неосознанностью действий. И если это так, то как объяснить ваши слова о том, что выбор насилия вашими клиентами — выбор добровольный?

— Это вопрос самодисциплины или, наоборот, потворствования своим страстям и слабостям. Если я привык уступать своим слабостям — меня, конечно, понесет. Но всегда есть возможность оценить, а что же происходит, особенно если вампомогают. Мы применяем методологически простые приемы — восстанавливаем ситуации насилия, проживаем их заново, но уже с полным контактом с реальностью, с полным чувствованием момента. Предлагаем оценить силу удара по десятибалльной шкале. Или, если это был не удар, а крик, то оценить его громкость. И еще ни разу не было, чтобы люди давали максимальную оценку. Пять-шесть баллов дают. Или же просим оценить уровень своего гнева, опять же по шкале от 0 до 10. Вот тут и до 9–10 доходит. Насилие развивается постепенно, ударам и побоям предшествуют метание или разрушение предметов. В нашем кабинете клиент с удивлением для самого себя описывает ситуацию, когда на столе лежат телефон и блюдце, и хватает он именно блюдце, а смартфон продолжает спокойно лежать. Тут клиент задается вопросом — почему же, если я себя не контролировал, я не разбил телефон. Человек понимает, что это дорогая вещь, а это дешевая, он понимает, что можно бить, а что нельзя. Еще можно спросить: «Действовал ли бы ты так же (т. е. применяя насилие) не дома на кухне, а в общественном месте, в торговом центре или в кафе? Нет? Значит, можно предположить, что ты осознаешь, понимаешь, что делаешь».

И так, постепенно, имея целью показать реальное положение вещей, мы подводим их к принятию ответственности за свои поступки. Я думаю, каждый может провести такой эксперимент над собой. Не нужно брать какие-то экстремальные ситуации, просто понаблюдайте за своим поведением в ситуации стресса, оцените, какие действия совершаете, какие решения принимаете, и выяснится, что это возможно — освоить саморегуляцию. Однако, потворствуя собственным страстям, махнуть кулаком, конечно, проще. Тем более что это вроде как социально разрешенная модель поведения мужчины — гнев как подтверждение мужественности. Это тоже влияет на принятие решения.

КОНТАКТЫ:

Тел.: +7 (812) 335-48-24

E-mail: m21-info@mir-project.com

Сайт: www.men21.ru


КОНФЕТЫ, БУКЕТЫ, ПОБОИ

— В популярной психологии бытует мнение о необратимости поведения домашних насильников. Приводят такую поведенческую цепочку: сначала вербальное и психологическое насилие — потом побои — потом возможное убийство. Ваше мнение насчет «необратимости»?

— Отчасти это верно. Есть такое понятие, как циклы насилия. Схематично это выглядит следующим образом: рост напряжения, сброс его, конфетно-букетный период замаливания грехов, снова напряжение, снова сброс. Со временем циклы становятся более короткими, а насилие — более жестоким. Эта инерция, если не происходит внешнего вмешательства в систему, может привести и к убийству. Либо женщина, сама доведенная до отчаяния, уничтожает обидчика, либо он её в конце концов убивает.

— А что автор насилия находит в нем? В чем подоплека его действий?

— В насилии есть позитивное подкрепление для обидчика. Человек испытывает кайф от самой вспышки эмоций, от того, что может позволить себе неограниченные действия, выплеснуть энергию, размахнуться, самоутвердиться. Эта эмоция настолько сильная, что требует подтверждения, повторения — как пристрастие к психоактивным веществам у наркоманов. Отсюда и повторяющиеся циклы. Тяга эта во многом бессознательная, конечно. Негатив ситуации автором насилиязабывается, а ощущение кайфа остается, требуя воспроизведения снова и снова.

— Правильно ли я понял, что без внешнего вмешательства остановить это сложно, почти невозможно?

— Я бы поостерегся говорить наверняка, потому речь идет всё-таки о людях, а не о роботах. А значит, динамика поведения не всегда однозначна. Бывают озарения, когда человек сам всё осознает и прекращает деструктивные действия. Корректнее сказать так: есть сценарий нарастания насилия, он весьма вероятен, но исключения возможны. Тут есть еще вот какой нюанс — насилие может длиться годами, но обидчик и даже жертва могут думать, что так нормально, что так у всех — они привыкают. Обидчик не видит в этом проблемы. Он может считать, что семья живет хорошо, что он таким образом выполняет свою роль главы. Часто на «Домострой» ссылаются люди. Кстати, есть достаточно распространенныйописательный подход, в котором считается, что традиционное общество способствует существованию семейного насилия. Вот, кстати, наше общество можно назвать традиционным или уже нет? Как бы там ни было, если вспомнить приведенную выше статистику, то получается, что мы имеем 56% людей, не сталкивавшихся с семейным насилием. Это значит, что возможны модели, когда люди живут иначе, вероятно, берегут друг друга.

— Вы затронули уже какие-то онтологические основания бытия…

— Да, наверное. Это вечная история мифов и легенд, литературы. Власть — большой соблазн, в котором трудно сохранить человечность. Причем это не всегда гендерная история. Бывает, что и жена — автор насилия по отношению к мужу, либо взрослые дети по отношению к престарелым родителям. А наши коллеги из кризисных центров для женщин наблюдают отношение матерей к малым детям — там пострадавшие от рук супруга женщины транслируют насилие дальше, на детей. Насилие иерархично, от старшего к младшего, от сильного к слабому.

Иногда действительно сложно понять, что это — психология или архетипы, затерянные в глубине коллективного бессознательного. Поэтому, повторюсь, я бы не хотел выражаться абсолютными категориями. Реабилитация и помощь пострадавшим семьям должна быть осознанной и бережной — сколько эпизодов, когда вмешиваются без такта, без понимания ситуации, лишь усугубляя ситуацию. Наша роль в том, что мы дополняем систему профилактики насилия, открываем новый сектор. Мужчина или, точнее, автор насильственных действий может спокойно поговорить о своих грехах или проступках. Поговорить, не ожидая обвинений или менторства со стороны консультанта. Это редкая возможность, потому что друзья или родные если не испугаются слушать, то дадут совет, и неизвестно, в какую сторону. Хороший консультант, как зеркало, не привносит ничего своего. Мы лишь вытаскиваем на свет то, что было вытеснено человеком из сознания, а решение он должен принимать сам.


 

ПАПА, МАМА, Я

— А как вообще можно отследить эффективность работы?

— На нашем опыте, если человек пошел на разговор, то насилие всегда спадает, по крайней мере физическое. С клиентом мы проговариваем возможность пообщаться с его партнером. Обычно они соглашаются. Мы спрашиваем партнера, как изменились отношения, осталось ли в них насилие, как партнер себя чувствует и видит ли перспективы. А если еще с партнером работает кризисный центр для жертв насилия и с детьми проводится реабилитация (потому что даже если они не жертвы, а просто свидетели насилия, это очень серьезно отражается на детской психике), то это очень хорошо. Мы параллельно оказываем целебное воздействие на всех участников ситуации насилия, тогда больше шанс изменить всю систему. А когда насилие остановлено и не случается рецидивов, можно перейти к семейной терапии — там другие методики и другие подходы, подразумевающие наличие равных сторон.

— Кстати, о детях. Меня всегда удивляло, что ребенок — свидетель или жертва насилия, воспроизводит во взрослой жизни ту же модель поведения, от которой страдал сам. В чем дело?

— Дело в том, что для маленьких детей родители — это весь мир. Обвинять родителей значит усомниться в жизнеспособности этого мира, так устроена детская психика. Поэтому они берут вину за насилие на себя: «Это я виноват, папа или мама тут ни при чем, я плохо себя веду, поэтому в семье и происходит что-то плохое. Я должен исправиться, и всё наладится». Это такой защитный механизм. А дальше — раз я считаю, что отец или мать не виноваты, то перенимаю их модель поведения уже для своей будущей семейной жизни. Если что в моем поведении не так, то я начинаю рационализировать, объяснять логически свои собственные поступки — «я же мужчина», «я же муж», «я же мать» и так далее. Мне можно, мне положено.

— Как отличить насилие от конфликта? Многие семьи выясняют отношения, но не во всех же случаях, наверное, можно говорить о ситуации насилия?

— Авторы насилия — это не какие-то отдельные сумасшедшие люди, это гораздо более распространенное явление, обыденное даже, и в жизни каждого можно найти эпизод, когда человек становился автором насилия. Критерий — в попытке подавления и подчинения воли другого человека. В конфликте каждая из сторон преследует свои интересы, отстаивая их тем или иным способом. Тут важен баланс — ни одна сторона не старается победить и подчинить другую. Бывает, что нас заносит, мы выходим за рамки допустимого, но осознаем, что преступили черту, и, руководствуясь доброй волей, идем на уступки. Добрая воля — это не значит быть готовым расшибиться в лепешку ради другого, жертвовать собой против собственного желания, это всего лишь готовность считаться с интересами партнера, учитывать его желания. Это как если вы идете по коридору, а навстречу вам другой человек, пусть даже он меньше вас и слабее, и вы готовы уступить дорогу. Насилие же — это стремление уничтожить и поработить соперника, подавить его.


НОЛЬ ЭМОЦИЙ

— Я встречал такое мнение, что большинство авторов семейного насилия — психопаты, в психиатрическом смысле. У них отсутствует эмпатия, сочувствие, отсутствует раскаяние в своих поступках.

— Поскольку я не врач, а психолог без медицинского образования, то не готов обсуждать медицинские диагнозы. Но опять же, повторюсь, насилие, к сожалению, гораздо более распространено и среди людей с психиатрической нормой. Причем, действительно, у склонных к насилию снижена эмпатичность, а значит, и способность сострадать. Часто они искренне недоумевают: почему все так переживают?

— В чем причина такой эмоциональной бедности?

— Наверное, тут комплекс причин. Например, существующие модели воспитания мужчин упрощают их эмоциональную сферу. Чувства, которые не являются «мужскими» — нежности, слезы, — табуированы. Это общая социальная норма, часть культуры. В итоге можно сказать, что у мужчин в традиционном обществе эмоциональная сфера в определенном смысле недоразвита. С клиентами мы заново осваиваем палитру чувств. Был мужчина, мы с ним разыгрывали разные ситуации: я изображал чувство, а он угадывал. Потом наоборот. Со временем он стал понимать чувства. И это обычный человек, хотя он и повидал много в жизни, включая войну.

— Война не могла повлиять на то, что он так закрыл свои эмоции? Какие факторы, кроме социальных норм, влияют на становление будущего автора насилия?

— Личные истории, травматизация, боль: гибель родных и близких например. Если к этому моменту психика человека уже была предрасположена к закрытости, он не сможет полноценно войти в эту боль, пережить её, чтобы выйти из кризиса эмоционально живым и помудревшим, а будет становиться всё более неподатливым, жестким, закрытым в себе. Много сил тратится на то, чтобы удерживать чувства под контролем. Когда человек сталкивается с текущим стрессом, этих сил может не хватить — тогда чувства вырываются. Так что да, личная история имеет значение. Но далеко не все, кто был на войне или в серьезных испытаниях, становятся авторами насилия. Кому-то помогают принципы и убеждения, кто-то сам сознательно прошел реабилитацию.

— Вы упоминали про инструментальное насилие — когда человек бьет не в состоянии аффекта, а спокойно, с полным чувством своей правоты. С такими что-то можно поделать? И нужно ли?

— Всё-таки не до конца спокойно, скорей мы говорим о преобладании расчета над чувством. Но последнее не отменяется. Здесь внешнее воздействие гораздо более значимо, чем в работе с «аффективниками». В таких случаях деструктивная агрессия может быть приостановлена только при применении адекватных санкций. Преступление — наказание. А дальше возможна психологическая работа, но она сложнее, потому что мотивация к ней проистекает извне, и неизвестно, остались ли у человека гуманистические ценности, которые могут стимулировать в нем поиск альтернативы насилию. Сложность инструментального насилия в том, что человек сознательно создавал и конструировал ситуацию. Зачем ему меняться? Наверное, эти люди считают, что их методы эффективны. Тогда иногда приходится опираться как раз на анализ эффективности столь же рациональный, сколь и само осуществленное насилие.


ФАКТОР СТРАХА

— Год назад правительственная комиссия по делам несовершеннолетних предложила открыть в России кризисные центры для мужчин, однажды уличенных в жестоком обращении со своими близкими. Комментарии на эту новость, которые я встретил в сети, в основном негативные: «горбатого могила исправит», «нечего помогать „уродам“», «лучше увеличить помощь жертвам». Что можно сказать в оправдание этой инициативы?

— Такие комментарии появляются из-за недостаточного понимания ситуации. Люди думают, что речь идет о каких-то единичных вопиющих случаях насилия. Хотя это гораздо более распространенное явление и оно ближе к нашей повседневности, чем принято считать. Но они не задумываются над этим, и за самими собой могут не замечать насилия. Программы, подобные нашей, предоставляют шанс сохранить отношения, семью. Хотя это не является самоцелью. Главное — остановить насилие. После работы с психологом человек действительно может понять многое про себя, раскаяться, а главное, изменить свое поведение. В конце концов, кто мы такие, чтобы не прощать?

— Как понять, что твой избранник — потенциальный автор насилия? Что должно насторожить в его поведении?

— Во-первых, если вы столкнулись хотя бы с разовым эпизодом насилия, значит, человек к нему склонен. Если нет явных проявлений, то я бы доверял больше своему внутреннему чувству. Как вы себя ощущаете с этим человеком? Всегда ли вам безопасно и комфортно с ним? Не стоит закрывать глаза на то, что с человеком иногда страшно, неуютно. Не обманывайте себя, будьте честны. Если вам кажется, что вас «обкладывают», пресекают общение с друзьями, ваши хобби идут в жертву, образ жизни меняется, — это тревожные симптомы. Можно попробовать с партнером обсудить это. Если человек к насилию склонен, то он отмахнется от вопроса, не станет даже говорить об этом. Если же задумался, если ему не хочется, чтобы вы чувствовали себя в его компании некомфортно, — значит, не всё потеряно.

— Тот же вопрос можно задать с позиции автора насилия. Как я могу понять, что становлюсь им?

— Например, вы неожиданно для себя сталкиваетесь с тем, что вас боятся. Но важно разобраться, почему эту происходит. Может, просто у меня внешность бандитская, а в душе я добряк — «на лицо ужасные, добрые внутри»? В таком случае при продолжении знакомства страх пройдет. А может быть, я пересекаю чьи-то границы? Моя жена как-то заметила, что я стакан на стол ставлю со стуком, и она вздрагивает. Я на это даже внимания не обращал, но пришлось вырабатывать новый навык. Если людей что-то пугает в вашем поведении, есть повод задуматься.

— Какова роль жертвы в поведении насильника, иначе говоря, существует ли «набор черт характера» жертвы, при наличии которых супругу легче превратиться в семейного насильника? Или человек, способный на такое, проявит себя в любом случае?

— Говорить, что к насилию приводит поведение жертвы, значит оправдывать насильника. Выбор, вершить насилие или не вершить, делает не жертва, а автор насилия. Можно, конечно, рассуждать о том, что жертва демонстрирует уязвимость и привлекает насилие. Как в басне про волка и ягненка: «Ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать!» Если у вас нарушены личностные границы дисфункциональным воспитанием в детстве, если вы были подавлены директивными родителями или другой социальной средой — вы уязвимы. Но ответственности за чужие поступки вы не несете. Корректно говорить о позиции жертвы и работать с людьми, чтобы они от такой позиции отказывались, но некорректно считать позицию жертвы фактором, влияющим на поведение обидчика.

Поделиться

Другие статьи из рубрики "Проект"