Протоиерей Сергий Гарклавс: я еще мало поездил по стране

Там же, в Вентспилсе, один раз за всю войну, немецкое командование разрешило отцу Иоанну отслужить службу для военнопленных. Отгородили колючей проволокой большой участок на поле и пригнали их туда, более двух тысяч человек. Пленные были в очень тяжелом положении, изможденные, голодные, но как эта служба была для них важна! Отец Иоанн сказал им: «Господь вас всех любит, Господь вас всех готов принять. Перед причастием положена исповедь, но вас очень много, невозможно вас всех исповедовать. Каждый пусть вспомнит свою жизнь и мысленно покается в совершенных прегрешениях».

Женщины-певчие нам помогали: напекли просфоры, пять больших корзин, и каждому, кто подходил к Святой Чаше, давали просфору.

В 1943‑м, когда отца Иоанна возвели во епископы, он переехал в Ригу, я тоже, и пошел в Рижскую русскую гимназию. В Риге я начал прислуживать иподиаконом, экзархом в ту пору был митрополит Сергий (Воскресенский). Мы вместе с владыкой Сергием и владыкой Иоанном разъезжали по латышским приходам, служили в разных городах. В 1943 году весной, когда начались каникулы, я уехал в деревню и нанялся работать пастухом. У меня было 20 коров, 50 овец.

— А пастухом работать тяжело?
— Нет, не очень, а главное — полезно. Владыка Иоанн рано потерял отца, и когда ему было восемь лет, пошел работать пастухом, чтобы помогать матери. До четырнадцати лет он каждый год летом был пастухом, и считал, что это замечательный опыт. Когда я только начал прислуживать в храме, он подарил мне Библию. И вот, когда я пас коров — бывают такие относительно свободные минуты, когда стадо пасется спокойно, — сидел и читал. И собачка моя была рядом, Дружок. Конечно, в шестнадцать лет я не всё понимал, но главное запечатлелось в памяти на всю жизнь. Я полюбил царя Давида, и до сих пор не ложусь спать, не прочитав хотя бы один из псалмов.

Протоиерей Сергий Гарклавс

Иллюзий не было

— Как получилось, что владыка Иоанн, а потом и вы стали хранителями иконы?
— В 1944 году Тихвинская икона прибыла в Ригу, и владыка Иоанн ее встречал. Она находилась в Христорождественском соборе в Риге, очень большом, вмещавшем до трех тысяч человек. Службы совершались каждый день. В сентябре 1944 года, когда немцы отступали, началась эвакуация местных жителей, а также беженцев, главным образом из Псковской области и северной части России. Владыке Иоанну было предъявлено, что он должен срочно покинуть Ригу. Однажды вечером после службы он приехал взволнованный: «Вот, Сережа, мне сказано, что завтра утром я должен уехать». Времени для сборов дали всего несколько часов. Брали поначалу его одного, но он сказал, что у него есть старушка мать, без нее он не поедет. Ему разрешили взять ее. Теперь вопрос стал, как быть со мною. Мои родители жили в Вентспилсе. Дорога в Вентспилс была отрезана, связаться с ними не было возможности. Мне надо было сделать выбор: остаться в Риге с чужими людьми или ехать с владыкой. Я предложил сопровождать владыку. С годами я осознал, что в этом был промысл Божий...

— В то время вы достаточно хорошо представляли себе, что такое советская власть, иллюзий не было?
— Никаких иллюзий не было. Советская власть пришла в Латвию в 1939 году, и сразу же началось притеснение духовенства. За пару месяцев до начала войны они составили списки, по которым стали арестовывать людей, высылать. В списке были все, кого они считали неблагонадежными, в том числе многие представители духовенства. Больше двадцати тысяч человек были тогда арестованы и сосланы. Отец Иоанн тоже был в списке и наверняка оказался бы в лагере, если бы по совету мудрых людей не уехал на время в деревню…

Скитания

— Итак, на следующий день в семь утра за нами заехали. Среди тех, кто уезжал, были и католический епископ, и лютеранский. Автобус был небольшим, и те, кто помоложе, в том числе и я, шли за автобусом пешком, ехал он достаточно медленно. Шли из Риги в Либаву, ныне Лиепаю, это 200 километров, два дня.

Тихвинскую икону владыка Иоанн сначала отправил из собора в один женский монастырь в пригороде с тем, чтобы, когда война кончится, вернуть в Россию. В Либаве мы остановились у одного священника. Через три дня икона прибыла к нам — по воде, на рыбацкой лодке, потому что по земле уже нельзя было. Один из священнослужителей, приехавших с иконой, сказал владыке, что игумения Евгения, настоятельница монастыря, не уверена, что сможет в этих условиях икону сохранить, и сочла разумным доставить ее владыке. И добавил: «Видно, Сама Матерь Божия избрала вас быть хранителем Ее образа». Сам владыка в то время ухаживал за своей мамой-старушкой, поэтому поручил мне носить и охранять икону.

В Либаве икона тоже была помещена в большой собор, каждый вечер служили ей акафисты, приходило много народу. Люди горячо молились, ждали конца войны, плохо представляли свою дальнейшую участь, время было напряженное.

Через несколько дней немцы сказали, что мы должны погрузиться на пароход. Это был товарный пароход, там поместились более двух тысяч человек. Под вечер мы прибыли в Данциг, оттуда на открытых платформах, стоя, — в Лодзь. Надо сказать, что вещей у нас не было, запретили что-то брать, у меня был только легкий пиджак. Пошел дождь, так мы и провели два дня: промокшие, голодные. Потом посадили нас на поезд, он был так забит, что люди даже на крышах ехали. Из Лодзи мы приехали в Шнайдемюль, там за колючей проволокой видели русских девушек, угнанных в Германию, я смотрел на них и думал — мы же совершенно не знаем, куда нас везут и чем это кончится, может быть, тоже окажемся в лагере. Потом нас отвезли в Судетию, в Яблонец. Еще когда владыка Иоанн служил в Риге, к нему приходил старокатолический священник, они беседовали: владыка хорошо говорил по-немецки и был всегда прост и радушен. Этот священник оставил владыке свою визитную карточку и пригласил к себе, когда кончится война. И вот в Шнайдемюле один из наших сопровождающих спросил, куда бы мы хотели поехать. Владыка показал эту визитную карточку: «Может быть, туда? Нас приглашали…» — «О, это хорошее место, там должно быть спокойно». И мы приехали в Яблонец, тридцать пять человек. Мы пришли в церковь, старушка-смотрительница послала нас к старосте. Тот сказал, что они не в состоянии такую группу принять, но церковь для нас открыта, мы можем служить, а их священника уже два года нет, он на фронте. Мы нашли жилье в соседнем поселке, в семи километрах. Там была фабрика, а в ней чердачное помещение, мы расположились, постелили на пол соломку, легли спать. После десяти дней путешествия мы спали на этой соломке, как на облаках. Через несколько дней нас направили в бывшую гостиницу, где в небольшой комнате жили по двадцать человек.

В нашей группе было пятеро священников, двое иподиаконов. По воскресным дням мы с иконой ходили в храм, на службу — за семь километров пешком. С сентября по май мы там жили, а в двадцатых числах мая пришли советские войска. Конечно, от нас стали требовать, чтобы мы вернулись в Советский Союз. Мы стали искать возможность перебраться в американскую зону. У владыки была секретарша Зоя, она поехала в американскую зону, обратилась к коменданту, а он сказал, что ничего не может сделать и самое лучшее для нас — поехать в Прагу. А на нас давили, угрожали, что если мы через неделю не соберемся, нас насильственно вышлют. Мы собрались и сказали: «Мы уезжаем добровольно». А на самом деле поехали в Прагу.

— А почему именно в Прагу?
— Там была католическая организация «Каритас», благодаря ей военнопленные возвращались домой, мы же собирались с ее помощью уехать в Америку, поскольку прекрасно понимали, что нас ждет на родине. Нашу группу погрузили в состав, а потом сказали, что этот поезд никуда не пойдет, надо пересесть на другой. А по перронам патрули ходили, и советские, и американские, нас бы непременно арестовали. Пришлось ползти под вагонами, а я был еще и с иконой.

Приехали мы в американскую зону, в Амберг. Поскольку мы были из Прибалтики, нас послали в латвийский лагерь, в пригород Нюрнберга, там находились примерно две с половиной тысячи человек. Лагеря были всюду, на территори Германии тогда насчитывалось до трех миллионов беженцев. Мы ездили по этим лагерям с иконой. Нам предоставляли какое-нибудь помещение, лампадки делали из консервных банок, но у людей была глубокая вера. Ездили мы по воскресеньям, а в нашем лагере оборудовали что-то вроде иконостаса, и в будние дни люди приезжали к нам, чтобы помолиться перед иконой.

«Holy» вместо «свят»

Двери не закрывались

Возвращение домой