Пророк естествознания

Как и многие великие русские ученые XIX–XX веков, Вернадский имел предков в среде духовного сословия. Прадед Владимира Ивановича — Иван Никифорович — был священником в селе Церковницы на Черниговщине. Когда его сын Василий решил против воли отца не идти по духовной стезе, а стать врачом, тот проклял его в церкви. «У нас появлялась мысль, что проклятие действует», — отметил В. И. Вернадский в своем дневнике в 1942 году. Дети Василия Ивановича умирали молодыми и только последний, названный Иваном в честь отца-священника, выжил.

Александровская эпоха наложила свой отпечаток на род Вернадских. «Дед был масон, и масонство не осталось без влияния», — писал Владимир Иванович. Детство ученого прошло под влиянием «нянюшки Александры Петровны, очень богомольной», которая водила его в церковь. «В семье у нас царил полный религиозный индифферентизм; отец был деистом, мать была неверующая (позднее она стала верующей. — Прим. авт.), я ни разу, например, в жизни не был на заутрене перед Светлым Воскресением, каждый раз собираюсь, да все как-то нельзя бывать», — писал Вернадский в 1886 году своей невесте Наталии Егоровне Старицкой. Его духовная восприимчивость (видимо, унаследованная от прадеда, служившего у престола) имела особый характер и отражалась в том числе и в видениях и особого рода галлюцинациях. «Моя психическая жизнь ребенком и молодым — да и в старости — была своеобразная. Я был лунатиком — боялся пространства — темноты. Лунный свет на меня действовал странным образом. Я ходил и будил своим отчаянным криком»; «помню, как перепугал няню, с которой спал в одной комнате; ночью, проснувшись, я стал уверять ее, что ее брат, который недавно умер, стоит тут, в углу, и грозит мне». Галлюцинации не оставляли его и в старости — вот записи 1941 года: «… яркие галлюцинации в самом начале декабря или начале января — из стены у постели вышли и через меня перешли человеческие фигуры, но не детского роста, одетые в древнюю (как на картинах) темную одежду». Визионерство было одним из наиболее существенных свойств духовного облика Вернадского, и в научной деятельности оно придало его духу силу научно прозревать за горизонты современной ему науки.

Годы учебы в Санкт-Петербургском университете, лекции Менделеева, Бекетова, работа с Докучаевым, заграничные командировки и последующая работа в Московском университете, избрание в Петербургскую Императорскую Академию наук, разнообразная научная, преподавательская и организационная деятельность постепенно подводили Вернадского к главной теме его жизни — к учению о живом веществе. В 1920 году во врангелевском Крыму он тяжело заболевает тифом. Во время болезни его духовные переживания обостряются, и он испытывает ряд видений о своей будущей жизни и творчестве. «Это не был вещий сон, так как я не спал — не терял сознания окружающего. Это было интенсивное переживание мыслью и духом чего-то чуждого окружающему, далекого от происходящего… Я стал ясно осознавать, что мне суждено сказать человечеству новое в том учении о живом веществе, которое я создаю, и что это есть мое предназначение, моя обязанность, наложенная на меня, которую я должен проводить в жизнь — как пророк, чувствующий внутри себя голос, призывающий его к деятельности. Я почувствовал в себе демона Сократа. <…> В двух областях шла работа моего сознания во время болезни. Во‑первых, в области религиозно-философской и, во‑вторых, в области моей будущей судьбы в связи с научным моим призванием. Кажется, в начале и затем в конце брали верх религиозно-философские переживания. <…> Несомненно, о той загадке, какую представляет из себя так называемое материалистическое представление о материи, состоящей из молекул, одаренных вечным движением, я думал последнее время. Ибо вопрос о вечном движении молекул, причине инерции, неизбежно приводит к нематериальной причине и легко мирится с идеей Божества — точно так же и их „беспорядочное“ движение».

В своих видениях Вернадский видел в подробностях свой отъезд за границу, работу в Британском музее естественной истории, потом переезд за океан и организацию на атлантическом побережье США «нового огромного института для изучения живого вещества». «Так шла жизнь почти до конца. Я как будто бы стал во главе Института, когда мне было 61–63 года и оставался им до 80–84, когда ушел из него и поселился доживать свою жизнь в особом переданном мне здании с садом, не очень далеко. Здесь я всецело ушел в разработку того сочинения, которое должно было выйти, после моей смерти, где я в форме отдельных мыслей и отрывков (maximes) пытался высказать и свои заветные мысли по поводу пережитого, передуманного и перечитанного, и свои философские и религиозные размышления. <…> Я помню, что некоторые из этих мыслей имели характер гимнов (которых я никогда не пробовал раньше писать), и в одной из мыслей я касался в переживаниях, мне думалось очень глубоко, выяснения жизни и связанного с ней творчества как слияния с Вечным Духом, в котором сливаются или которые слагаются из таких стремящихся к исканию истины человеческих сознаний, в том числе и моего. <…> Умер я между 83–85 годами (Вернадский умер в возрасте 82 лет. — Прим. авт.), почти до конца или до конца работая над „Размышлениями“».

Оправившись от тифа, Вернадский полностью погрузился в разработку учения о живом веществе, за которое марксистские критики называли его «мистиком» и «идеалистом». Но «пророческое призвание», охватившее его, давало ему дерзновение высказывать весьма неортодоксальные для современной науки мысли. Живое вещество как совокупность организмов, существующих на Земле, коренным образом отличается от вещества косного, т. е. неживого. Вернадский называл это положение «принципом Гюйгенса», который в своем последнем труде «Космотеорос» сформулировал его так: «… жизнь есть космическое явление, в чем-то резко отличное от косной материи». Это отличие, по Вернадскому, — непереходимое, и происхождение жизни не может быть объяснено из бездушных материальных сил.

В одной из своих последних работ, законченной в 1943 году — за два года до смерти, Вернадский писал: «Никогда в течение всех геологических периодов не было и нет никаких следов абиогенеза, т. е. непосредственного создания живого организма из неживой косной материи». Таким образом, жизнь либо вечна (но ведь Вселенная имела начало!), либо возникает сразу во всей полноте массы живого вещества: «… не было больших изменений массы живого вещества в течение больше чем два миллиарда лет». Это положение об отсутствии абиогенеза в течение истории Вселенной резко расходилось (и до сих пор расходится) с «официальной» научной точкой зрения, которая активно занимается исследованием происхождения жизни и поиском жизни вне Земли (так называемая астробиология). Биолог-генетик Н. В. Тимофеев‑Ресовский (известный широкой публике по перестроечному бестселлеру Д. Гранина «Зубр») вспоминал об этих взглядах Вернадского так: «… когда меня после каких-нибудь популярных докладов или лекций разные дамочки спрашивают: „Николай Владимирович, скажите, что вы думаете о происхождении жизни на Земле?“, я всегда отвечаю: „Вы знаете, я тогда был еще маленький и не помню. А если хотите знать точно, то спросите у академика Опарина или у Раисы Львовны Берг (советские биологи, теоретики эволюции. — Прим. ред.). Они точно знают, как жизнь произошла на Земле“. Вот примерно таких же воззрений придерживался и Вернадский». Коренное отличие живого вещества от неживого до сих пор является загадкой для науки, которая много выяснила о молекулярных механизмах жизни, но так и не проникла в самую ее суть.

Прозрение В. И. Вернадского о живом веществе — указание на онтологическую обособленность мира живых существ и организмов, к которым принадлежим и мы, на непроходимую пропасть, лежащую между ним и неживой материей, — может быть, именно в нем находится суть пророческой деятельности великого ученого и его урок для нас, живущих в XXI веке?

…При переписи в начале 1930‑х годов в графе о вероисповедании ученый отметил: «верующий вне христианской церкви». Но в 1938 году на приглашение «воинствующих безбожников» написать антицерковную статью в сборник «Знатные люди Страны Советов о религии» Вернадский ответил отказом: «невероятно глупа антирелигиозная пропаганда». «Спор о Боге сейчас принял формы патологические… Часть диаматов и диалектиков, по-видимому, психически больны» (1932). В 1928 году Вернадский замечает в дневнике: «Активная борьба против православия и религии концентрируется вокруг Бухарина, Ярославского. И здесь тоже слышу, что мне говорили церковные люди в Париже. Отходит в общем ненадежное: сила церкви усиливается, т. к. остаются лучшие. Сила церкви не в многих, а в лучших». Однако сам Вернадский был далек от церковного христианства. Его личные научные откровения и прозрения, возможно, заслонили для него Откровение как источник жизни, благодати и истины. Как разрешилось для него это противоречие перед лицом Вечной Правды, для нас покрыто тайной.